Юрий Ижевчанин - Критический эксперимент
Юнкер разразился страшными проклятиями, выхватил шпагу, но солдаты быстро скрутили его, раздели до пояса и привязали к деревянной кобыле.
Кат взял кнут, поиграл им и произнес одно из немногих немецких слов, которые он знал:
-- Доннерветтер!
После этого он размахнулся и изо всей силы нанес первый удар. Показалась кровь. Юнкер даже не вздрогнул и ничего не произнес.
Он зашел с другой стороны, опять поиграл кнутом и произнес второе из слов, которое он знал:
-- Думмкопф!
Вспух второй кровавый рубец. Юнкер вздрогнул, но лежал с каменным лицом.
Эта процедура повторилась вторично, и после четвертого удара юнкер выдавил из себя:
-- Руссише швайне! Барбарен!
Палач долго играл кнутом, примеривался, воскликнул третье слово:
-- Капут!
Удар был страшным. Юнкер завыл. Его положили на заранее подготовленную дерюгу и отправили домой. Ванька от ужаса завыл тоже.
На следующий день юнкер умер.
Секретарь обратился к Ваньке:
-- Вор и изменник Ванька признан виновным в измене императрице, в том, что он хулил власти и убил двух русских солдат и одного офицера. Он приговаривается к смертной казни через колесование.
Палач взял железную полосу и приготовился крошить Ваньку в студень. Губернатор махнул платком, палач поднял полосу, Ванька заранее завопил, но секретарь достал вторую бумагу.
-- Правительствующий сенат, рассмотрев дело, положил смягчить приговор. Приговорить упомянутого Ваньку к смертной казни через обезглавливание.
Ваньку сняли с колеса и положили его голову на плаху. Палач взял топор, поднял его, и тут секретарь продолжил:
-- А на плахе сказать ему, что ему оставляют его негодную жизнь, дабы он покаялся, и приговаривают его к тридцати ударам кнута, клеймению, вырезанию языка и ссылке в каторжные работы навечно.
Ваньку привязали к кобыле.
Секретарь достал еще одну бумагу.
-- Императрица Елисавет Петровна, утвердив приговор и сентенцию Сената, в великой милости своей повелела уменьшить ударов кнутом до пятнадцати, заменить вырезание языка вырыванием ноздрей, а каторжные работы ссылкой на поселение в Сибирь.
На сей раз было видно, что палач бьет еле-еле, только красные рубцы появились на спине. Затем Ваньке надрезали ножом ноздри, дабы сделать знак, заклеймили, перевязали раны и увезли в острог подлечить. Через неделю его отправили на галере в Питер, и больше мы о нем ничего не слышали.
Вечером Шильдерша, вся возбужденная от зрелища, буквально повесилась мне на шею. Утром же она делала вид, что ничего не произошло. Я тоже. Но отметил большую разницу психологии русских и немцев: для русских казнь и пытка нечто позорное и тяжелое, а для немцев просто зрелище, даже развлечение, если не относится к своим близким.
Первый шаг
На следующий день губернатор собрал всех русских чиновников и офицеров.
-- Императрица прислала нам половину жалования за полгода для гражданских чинов и все жалование для чинов военных. Посему я решил, что все военные чины получат сегодня же жалование полностью, и пусть господа офицеры идут получать жалование для себя и кормовые деньги для солдат.
Офицеры ушли к казначею.
-- Всем немецким чиновникам я заплачу полностью, поелику нам нужно приохотить местных жителей к русской власти. А русским я заплачу с разбором.
И губернатор начал выкликать фамилии, начиная с самого старшего: своего секретаря.
-- Надворный советник шляхтич Егор Фролов Ивашников, ты шельма изрядная, и не получишь посему ничего!
-- Несправедливо! — завыл Егор.
-- Молчать, скотина! — оборвал генерал-аншеф, и Егор притих.
После такого начала все воспринимали свои решения без слов.
-- Коллежский асессор столоначальник шляхтич Антон Петров Поливода, жалование получит сполна. Кроме того, за удачное расследование дела вора Ваньки, императрица наградила всех прикосновенных к нему. Антон Петров Поливода получает рубль награды.
-- Губернский регистратор письмоводитель Пафнутий Лукин Чухланцев не получает ничего, яко не заслужил.
Та же участь ждала и двух других моих подчиненных. Неожиданно для самого себя я встрепенулся.
-- Правды требую, ваше высокопревосходительство! Если я, их начальник, жалование получил, то и они должны! И к делу они прикосновенны, а без награды остались!
-- Ну что, твое жалование и твою награду, что ли, им отдать?
-- Не получится, ваше высокопревосходительство! Мое жалование меньше их трех, и по справедливости, если я награды рубль получаю, они должны получить по полтине!
Все воззрились на меня.
-- Молчи, дурак! — заорал генерал. Я уже закусил удила, и собрался еще что-то сказать, но генерал предупредил меня:
-- Сказал тебе, молчи! А этим трем жалование я велю заплатить сполна и выдать по полтине денег.
И все еще раз воззрились на меня.
-- Завтра все поименованные чиновники подойдите к казначею за жалованием.
На следующий день управление четко разделилось на две части: счастливые рыла тех, кто получал жалование и унылые хари тех, кого генерал счел недостойным. Мои подчиненные получили свои денежки и были счастливы безмерно. Когда же мы вернулись в свою комнатушку, они удостоверились, что посетителей и визитеров нет, и вручили мне еще двадцать пять рублей.
-- Вы уж извините, Антон Петрович!
Вот ведь как: достаточно было начальству показать, что оно со мной считается, и я уже <<вичем>> стал!
-- Мы тут, дабы прожить, брали с немцев, да и с русских тоже. Ведь вы можете любой протокол слегка повернуть так, что он станет в нужную сторону. Вот мы такое и объяснили, и объяснили также, что вы сами не берете и лишь разгневаетесь на нос, а мы замолвим перед вами словечко.
-- Крысы канцелярские! Ярыги! Дьячки приказные!
-- Ну, такие мы и есть, — расхохотались чиновники.
Я подумал. Не брать и брать одинаково позорно. Выдавать своих вообще не годится, тем более когда им жалование то ли заплатят, то ли нет. Но взять чуть-чуть лучше, по крайней мере врагов под боком не будет. Да и платье надо новое справить, уже совсем поизносился. Мне вспомнилось разъяснение Елисавет Петровны на запрос, как же жить чиновникам, коли жалованья не платят: <<Берите, но по чину и справедливости.>>
-- Ну смотрите, чтобы все по справедливости и по чину было! И чтобы бедных и сирот не обижать! Не хочу за вас в адской смоле гореть.
-- Ну исповедуетесь, и Бог простит! А мы стараемся уж по честности, поелику возможно. Начальник у нас справедливый, и мы должны быть такими же.
-- Нахалы вы, а не справедливые! Смотрите уж у меня!
Чиновники скромно потупили глаза, а вошедший визитер из местного гарнизона застал самую обычную сценку: начальник распекает своих подчиненных. Пожалуй, все остались довольны, кроме меня самого.
* * *
Генерал был скуп, но не жаден, и думал прежде всего о деле. Видно было, что на следующий день он посмотрел на меня без злобы, а после закрытия присутствия велел задержаться и позвал к себе в кабинет вместе с Егором Ивашниковым. Там уже ждали три рюмки доброй водки. Генерал сел, а мы выпили стоя.
-- Егорка, шельма такая, молодец, здорово придумал, себя первого без жалованья оставить! Все сразу притихли. А ты, Антон, коего черта, м. дило, в офицеры не пошел? Тебе бы с твоим характером не в ярыжках отсиживаться.
-- Пошел я в семинарию, тянуло меня узнать бездну премудрости. Вот и попал в чиновники. А в попы совсем не хотелось.
-- Ну и узнал свою бездну?
-- Да нет. Мудрствования много, а премудрости мало где найдешь. Зазубрили много, а понимают мало.
-- Правильно говоришь. Генерал немного помолчал и сказал:
-- Хочу я вам кое-что сказать. Но сначала выпьем еще по одной.
Он позвонил и велел налить еще по рюмке.
-- Теперь у меня две руки. Егорка шельма, пройдоха, мздоимец первостатейный, а ты, Антон, готов в драном камзоле ходить, голодать, лишь бы носов не брать. Но есть у вас общее. Оба вы за дело и за Россию болеете, оба вы себе на уме и люди верные. Так что теперь у меня две руки: правая и левая, чистая и грязная. Ежели нужно мне, чтобы дело было обязательно сделано, пошлю Егорку. Я знаю, он и схитрит, и украдет, что можно, но дело сделает. Если нужно мне, чтобы все было чисто и честно, пошлю тебя, Антон. Вижу, что на самом деле не рохля ты и не такой уж бессребренник и святоша, но ежели выбирать, чтобы дело сорвалось или словчить, выберешь первое.
Генерал допил свою рюмку. Мы сделали то же.
-- Канцлер и матушка-государыня велят мне, дабы приохотить как можно сильнее здешних людишек и знать к России. Немцы и мастера, и чиновники отличные, и вояки первоклассные, и к порядку приучены. Поблажек им больших давать нельзя, но и обдирать зря тоже не стоит.
Генерал с иронией глянул на Егора.
-- Ты, шельма, глаза цыганские, берешь ведь со всех, говоря, что за них передо мною словечко замолвишь. А говорил ли ты хоть раз за кого-то словечко?
