Александр Маркьянов - Год колючей проволоки
Мыкола снова понятливо улыбнулся
— Понял…
— Задействуй снайперов. Объект особо опасен. Теперь. Как пройдет — вечером наведайся к этой… к агенту своему. Она как… ничего себе?
— Для меня стара, но так… ничего.
— Нормально. Сделай тогда… будто кацапы убили за предательство. Можешь трахнуть — не возражаю. Но делай все тихо. И личное дело ее почисти…
Генерал поднялся из-за стола, подошел к вскочившему подчиненному, похлопал покровительственно по плечу.
— Молодец. Хорошо работаешь. Иди…
Американцы все-таки кое-чего не поняли. И поляки — тоже. Поляки то понятно, зачем сюда пришли — за землей, за Крэсами Всходними[1], за вековой мечтой о Речи Посполитой. А вот американцы… можете смеяться — но они сюда пришли не для того, чтобы унизить, растоптать и уничтожить Россию или помочь местным бандеровцам и своим союзникам полякам против пророссийски настроенных украинцев и открытых русских, живущих на Украине. Можете мне не верить — но они пришли сюда не за этим. А пришли они для того, чтобы помочь хорошим парням справиться с плохими парнями, создать собственное государство и зажить как все. Да, конечно, были и геополитические мотивы, не следует воспринимать американцев как наивных и бескорыстных людей — но основной то посыл был именно в этом. Американцы до сих пор были — сильными, но наивными подростками на сцене мировой политики, с типично подростковым максимализмом и подростковыми реакциями — а страны, существующие в несколько раз дольше, просто не могли это понять и постоянно искали в действиях США некий дурной умысел.
Но американцы в очередной раз просчитались — и здесь, на Украине они просчитались куда страшнее, чем они просчитались в Ираке или Афганистане. Они пришли сюда, чтобы помочь хорошим парням — но дело то было в том, что хороших парней здесь не было ни по одну из сторон баррикад. Местные пусть даже истые, лояльные украинские националисты, свидомиты и бандеровцы, прошедшие огонь, воду и медные трубы постсоветского хаоса и четверть века украинского политикума были не просто гнилыми — они были гнилыми до основания, до глубины, до самого донышка. Любой грешник, греша, понимает, что творит грех и в душе страдает от этого — а вот эти считали грех чем-то нормальным, само собой разумеющимся и обыденным. Для этих людей убить, предать, совершить очередной в длинном списке акт жестокости было настолько обычным, что они даже и не задумывались над тем, что они творят. Просто они так жили раньше, их так научила жизнь — предай, пока не предали тебя, если кто-то повернулся к тебе спиной — сунь ему нож в спину не дожидаясь пока сунут тебе. Затопчи, если кто-то упал — потому что если он поднимется — то затопчет тебя вместе с остальными. Американцы, выросшие в нормальном государстве и нормальном, сохранившем какие-то ориентиры обществе — просто не могли понять этого уровня распущенности и зла, сталкиваясь с этим напрямую, они не могли найти иного объяснения происходящему кроме не совсем здоровой психики.
Это был украинский народ.
И генерал Олесь Стецюра был самым обычным его представителем. Когда встал вопрос — он просто предал поставивших его на должность американцев. Не задумываясь.
Узбек прошел аркой дома, не оглядываясь, не пытаясь поймать последний взгляд из окна той, что приютила его в огромном, полупустом и теперь чужом для него городе. Он знал — нельзя оборачиваться, надо смотреть только вперед…
На проспекте Миколи Бажана — было довольно многолюдно, люди, те кто продолжали жить в этом городе спешили на работу, кто-то — в магазин, кто-то — еще куда по делам. Тротуар был теперь отгорожен небольшим, но крепким, посаженным на вбитые в землю стальные арматурины бетонным заборчиком примерно по пояс среднего человека — это для того, чтобы можно было укрыться при обстреле и для того, чтобы никто не направил заминированную машину на толпу людей или на какое-нибудь учреждение. На стенах были большие белые проплешины — так краской замазывали лозунги сопротивленцев, вон там например после вчерашней ночи появился обычный для этих стен лозунг "Никто не уйдет!" — а сегодня его уже замазали. Город Киев и часть Киевской области были единственным местом в Украине, за безопасность которого отвечали американцы — и они подходили к делу солидно. В потоке машин — привычные тяжелобронированные Хаммеры, непривычно смотрящиеся в зеленом, а не светло-песчаном камуфляже. Транспортные колонны международных сил, обычные автомашины — бензин теперь был дорогой, и машин было немного, все старались передвигаться пешком. Многие стекла оклеены специальной пленкой — чтобы не разлетались при взрыве. Американские солдаты, встречающиеся в толпе и выделяющиеся по оружию и камуфляжу — рослые, в основном негры. Белых было мало, их использовали там, где нужны были именно белые, неотличимые от местных.
Люди молчаливые, идут в основном, смотря под ноги, быстрым шагом. На стенах — пропагандистские плакаты, призывающие вместе строить новое будущее Украины и приказы оккупационной, тьфу — временной администрации. Кое-где — незашпаклеванные следы от пуль.
Вот когда вставали на Майдан — хоть один думал, что будет это? Хоть один мог это предвидеть? А ведь вставали…
Майор не был ни сторонником, ни противником тех, кто был на Майдане. Он просто знал, что город его — оккупирован врагом. И делал то, что считал нужным.
В кармане у него был аусвайс, свежий, непросроченный, и удостоверение сотрудника полиции порядка, тоже свежее и настоящее, выданное одним из патриотов, устроившимся на работу в полицию порядка. В английском языке было такое выражение every day hero, ежедневные герои. Вот такие люди и были ежедневными героями — они легализовывались, получали работу в госструктурах, в комитетах по реконструкции, получали заработную плату и подлинные документы. И вредили, каждый день вредили — тихо, незаметно, методично и осознанно. Выдавали явным подпольщикам подлинные документы, предупреждали о засадах и облавах, запускали вирусы в базы данных, уничтожали архивы, искажали передаваемую информацию. Все — и американцы, и поляки, и румыны понимали, что они медленно вязнут в этой войне, с неумеренным энтузиазмом и жестокостью одних и тихим, методичным сопротивлением других. Но сделать уже ничего не могли.
По проспекту Бажана он подошел ближе к транспортной развязке на съезде с Южного моста, достал из кармана сигарету, закурил. Огляделся по сторонам — чуть дальше стоял мотоцикл, на нем сидела парочка. Дама прикрылась шлемом с глухим, светонепроницаемым забралом, лицо парня было открыто. Клок белобрысых волос падал ему на глаза, вылезая из-под шлема, парень тоже курил. Значит — все в норме…
Майор глубоко вдохнул чистый, прохладный воздух, который ветерок нес с Днепра, задержал дыхание — и выдохнул. Потом еще раз.
Готов…
Два клинка, выкованных по собственному эскизу и сильно похожих на кинжалы британских коммандос типа Фэрберн-Сайкс, только с обмотанными шнуром рукоятями ждали своей минуты в пристегнутых к рукавам ножнах. Больше у него никакого оружия не было.
Он взглянул на часы. Почти пора, еще минут двадцать, не больше… Дальше по дороге стоял пушечный БТР эсэсовцев, готовый в любой момент перекрыть движение, пропуская конвой…
Рядовой сичевых стрельцов (СС) по имени Иван Бенюх был в общем-то неплохим в душе человеком, было бы несправедливостью называть его карателем или палачом собственного народа, он никогда не стремился им быть, и никогда себя не рассматривал в этом качестве. Просто он был пацаном из Тернопольской области — вот и все.
Тернопольская область и до освобождения[2] была проблемной. Только в Советском союзе работы хватало для всех. Возьмем типовой городок Западной Украины — до развала СССР в нем была какая-никакая швейная фабрика или фабрика резинотехнических изделий или ремонтная фабрика для автомобилей или сельхозтехники или игрушки какие-никакие выпускали. Где-то — механический или машиностроительный заводик, в СССР половина заводов так называлась. Плюс конечно же питание — хлебозавод, мясокомбинат, молокозавод, часто еще и консервный завод или ликеро-водочный — большинство из того что производилось колхозами и совхозами района тут же и перерабатывалось. Иногда небольшие заводики были и в колхозах- миллионерах. Да, да, были и такие колхозы, и было их немало — не все колхозы были убыточны, как потом кричали, иные жили и процветали. Еще обычно в районе — в райцентре или в одном из колхозов был кирпичный заводик или завод ЖБИ[3] — но это только если сырье рядом бывало. Стоиться то тоже надо. И получалось в итоге так, что работы какой-никакой но честной — хватало на всех, и даже рабочих рук не хватало.
Потом, как развалился СССР — работы не стало как-то разом. Это было удивительно — но это было так: вот как-то все работало, и вдруг раз — и перестало работать. Предприятия позакрывались, и даже не потому, что их продукция не выдерживала конкуренции с польской и китайской продукцией — просто директора становились их хозяевами, и если где-то они относились к делу по-хозяйски, то где-то — просто разворовывали, распродавали то, что можно было продать и исчезали в неизвестном направлении. Удивительно — но ни в одном маленьком городишке ни один человек, видя что лишают работы его и его детей, лишают их будущего — не попытался куда-то выйти, заявить протест, помитинговать. Причем часто лишали — те же директора, которые в этом же городе жили, которых все знали и даже уважали. Это в пятом году, когда автобусами собирали на майдан и платили по пятьдесят долларов сразу — все пошли. Пятьдесят долларов ведь — реальные деньги, тут многие зарплату меньше получают, а делов то всего — постоять да поорать на площади "Ющенко", да "Кучма, геть". Это тебе не работу собственную отстаивать да будущее своих детей, ведь тут разбираться в чем-то надо, да на себя ответственность какую-то брать. А тут — Кучма, геть — и все тут. Как Кучма геть — так сразу счастье наступит.
