Роман Злотников - Американец
А вот дома меня ждал сюрприз. Мама с папой, какие-то торжественные, ждали меня за столом.
— Ты сядь, Юрочка, и успокойся! — сказала мама, и нервным, дерганым жестом провела по подолу юбки. Хм… Тут и буддист занервничает. Что за сюрпризы-то? Братика они мне сделали, что ли?
— Садись, садись, и на вот, водички выпей! — бодро поддержал ее папа.
Да, похоже, придется пить. Причем медленно, чтобы они успокоились. Пока Юра пил, мама с папой вышли в свою спальню и вынесли оттуда небольшой сверток. Так, похоже, братика не будет. Что тогда?
— Ты уже большой, пора тебе, сына, решать, чем заниматься станешь! — продолжила мама.
— Так я и решил. Химфак МГУ, что тут еще думать?
Папа при этих словах посмурнел. Да, похоже, хоть и два года прошло, как я окончательно определился, его это все еще «цепляет». Я уже понял, что по-настоящему расстраивали его всего две вещи: то, что других детей у них с мамой не вышло, да то, что я химию предпочел… И чего они приемыша не взяли? Пустили бы одного в энергетику, второго — на химию. И не парились, да?
— Вот и славно. Но к нему еще готовиться надо!
— Я и готовлюсь, вы знаете!
— Знаем! — решительно вступил в беседу папа. — И решили тебе еще помочь. Учебники хорошие прикупили. — Тут он отобрал у мамы сверток. Развернул его, и протянул мне пару томов.
Хм, и что тут у нас? Чего они так нервничали-то? Терней «Современная органическая химия». Два тома. Угу, понятно… Тут папа достал с пола второй сверток, побольше, и протянул еще десяток томиков. Это еще что? «Фейнмановские лекции по физике».[7]
— Ну и зачем это? Мам, пап, мне ж хорошие учебники нужны. Хо-ро-ши-е! — четко повторил Юра, выделяя каждый слог. А переводные разве хорошими бывают? Вы слышали, как фильмы курочат?
У мамы дернулась щека. Папа немного посуровел и добавил в голос строгости:
— Это еще что такое?! Яйца курицу учат! Родители старше, опытнее. И на ерунду какую-то столько денег тратить не стали бы!
Столько денег? О чем это он? Да даже самые ходовые книжки по трояку купить можно! А учебникам вообще красная цена полтинник![8]
Тут Юра аккуратно перевернул пару томиков. В углу, рядом со старой ценой, был наклеен кусочек бумаги с ценой новой. Что?! Тридцать рублей за том «химии»?! Он быстро глянул на фейнмановские лекции. Да, тут четвертной, тоже не кисло. Это что же, они почти месячную зарплату ему на книжки угрохали? Но зачем?!
— Юра, ты почитай лучше, — мягко попросила мама. — Почитай, и поймешь, почему денег на них не жалко. Это как репетиторы. Только еще лучше.
Из мемуаров Воронцова-Американца
«Терней и Фейнман действительно оказались чудом. Тому же советскому Перельману или Некрасову было до них как до неба.[9] И тут в одном из предисловий к Чейзу я нашел объяснение. Там было сказано просто: „Пока советские детективщики пытались поразить читателя умом, Чейз создавал коммерческий продукт. То, что найдет отклик у миллионов самых разных людей, „зацепит“ каждого.“ „Вот! — понял я. — Вот поэтому у нас так и не могут! Наши „умом поразить тщатся“. Сделать хоть что-то непохожее. Пусть и хуже, а свое! А у них молоток каждый раз не изобретают. И делают так, чтобы удобнее было читать, понимать, пользоваться…“ И для себя сделал вывод: от американского ПРОДУКТА можно ЗАВЕДОМО ожидать качества».
Кишинев, Молдавская ССР, 10 ноября 1991 года, воскресенье, вечер, квартира Юли
— А теперь белый танец, дамы приглашают кавалеров!
Через комнату, по диагонали, ко мне двинулась Юля. Сегодня она была особенно красива. Еще бы, день рождения, семнадцать лет… И семнадцать белых роз, которые притащил Юра. И белый танец был их, только их. Нет, кто-то еще крутился рядом, но для них весь остальной мир куда-то поплыл.
Юру несло. Он фонтанировал анекдотами, читал стихи, снова и снова танцевал с Юлей… И вдруг… В какой-то момент Юра понял, что они остались вдвоем. И тут он вдруг заробел. Юля была совсем близко, а он не знал, что сказать.
— Поцелуй меня, дурачок! — нежно сказала она.
Из мемуаров Воронцова-Американца
«Тогда мне казалось, что все вокруг смотрят на нас с Юлей и шепчутся. Что ничего важнее нет для всего мира, чем наша любовь. Мы были первыми друг у друга. И тогда я верил, что останемся единственными. Глупо, да? Ну, так часто бывает. Все люди мнят себя уникальными.
Однако из сладкой эйфории первой любви меня выдернула начавшаяся с нашей семьей череда несчастий. „Черная полоса“. В декабре умерла бабушка. Пришлось ехать в Карелию на похороны. Мама погрузилась в себя, у нее как будто выключили свет в глазах. Так что мы с отцом ходили вокруг нее на цыпочках… И за всем этим не сразу заметили развал Союза. Независимая Украина, Россия, суверенная Молдова, румынский язык в качестве государственного — все это было для нас как бы за толстым матовым экраном. Тем более что паспорта оставались те же, деньги поначалу тоже, границы были формальными… Но в марте эта сосредоточенность на своем горе и нежелание замечать внешний мир были грубо нарушены…»
Кишинев, Молдавская ССР, конец января 1992 года
— Я тебя, Серега, почему к нам позвал? Потому что ты — правильный пацан! И правильно жизнь понимаешь! — Аурел остановился, глотнул пивка из бутылки и продолжил: — Это ведь система! Вот торговлю посмотри, кто там заправляет? Правильно! Русские да евреи! Но евреи, те хоть головастые. А русских почему больше, чем нас? Не знаешь?
Серега промолчал, но в беседу вступил третий парень, имени которого Серега не знал, звал, как и все в их тусовке, Цараном:
— А потому, Серега, что наш язык нам запретили! Да хитро так, с вывертом, мол, «хотите, учитесь на родном, молдавские классы никто не отменял»… Ага, как же! Только вот потом куда поступишь? В сельхоз, что ли? А кто на русском учится, те в Москву могут поехать, в Питер, в Одессу… Вот и получается, что они самых умных подкупают. Те там и остаются. Манкурты![10]
— А если и возвращаются, то преподают тем, кто по-русски учился, — вступил в разговор Аурел, у которого язык был подвешен получше, — потому что терминов на родном языке не знают. А на молдавском, получается, преподают те, кто в хороший вуз поступить не смог. И учителей они готовят похуже. Вот и выходит, что всюду у них своя русская мафия. И даже с тобой, нашим парнем, мы сейчас на их языке говорить должны! Все они за счет языка контролируют! — тут он с демонстративной злостью врезал кулаком по стене.
— Но мы им теперь покажем! — прогудел Царан. Прозвучало это достаточно грозно, особенно — учитывая его мрачную внешность, короткую, «спортивную» прическу и вечную привычку чуть что, рваться в драку. Даже над прозвищем никто не решался смеяться, хоть оно и было до недавнего времени весьма обидным.[11]
Сергей промолчал. И это очень не нравилось Аурелу. В его группе уже хватало «кулаков», не хватало «голов» и «языков». Агитаторов. Таких, чтобы новых людей убеждали и приводили. Не все ж ему, Аурелу, самому возиться. И на эту роль Серега вроде подходил. Надо было только испытать его. Да и просьбу одного «уважаемого» человека заодно выполнить.
В этот момент тот, кого они поджидали, появился из-за угла. «Черт, здоровый какой! — с легкой опаской подумал Аурел, — может, ну его? Для проверки Сереги кого другого подыщем? А то ведь Серега и зассать может… А этого потом впятером встретим, не отмашется…»
Но Царан, который тоже был в курсе, кого они тут ждут, уже двинул навстречу запоздалому прохожему.
— Бунэ сяра! — поздоровался он с поджидаемым ими мужиком.[12]
— Добрый вечер! — отозвался тот, спокойно глядя на троицу молодых людей.
И это спокойствие Аурелу не понравилось больше всего. Мужик, несмотря на возраст слегка за сорок, был крупным, но здоровым. И уверенность его при встрече в безлюдном переулке была не напускной, это Аурел чувствовал, что называется, нутром. Но остановить уже «легшего на боевой курс» Царана было невозможно.
— Невежливо это! — перешел на русский Царан, одновременно надвигаясь на мужика. — Мы к вам на языке этой страны обратились. Его уважать надо. И отвечать на нем же!
Аурел понял, что остановить Царана не удастся, и привычно зашел с другой стороны, одновременно присоединяясь к «наезду»:
— Или страну не уважаете? Суверенную, между прочим!
— И нас ты тоже не уважаешь? — перешел «на ты» Царан, — мы для тебя лишь тупые царане, да? А ты знаешь, падла, что «царане» — это значит крестьяне? Что именно царане вас всех, оккупантов, и вашу Россию сраную кормят? Знаешь, нет?
Он уже почти перешел к действиям, когда неожиданно вмешался почти забытый им Сергей:
— Стойте, парни, вы чего? Это ж отец Юрки, кореша моего!
