Атаман (СИ) - Вязовский Алексей
* * *
Чхату Бабу и Лату Бабу. Два великовозрастных болвана или рекордсмены позднего пубертата. Два чудика, настолько зажравшихся, настолько попутавших берега, что не нашли ничего лучше, как хвастать перед бандой отъявленных налетчиков о своих знакомствах в Калькутте со сливками высшего индийского общества — с самыми богатыми бабусами. Быть может, им было страшно, и за юношеской бравадой скрывался ужас от компании, в которой они очутились по приказу отца. Или Фейзулла-хан и прочие вожди рохиллов оказались тонкими психологами и развели юнцов на слабо. Или их сперва запугали, а потом предложили показать себя настоящими мужчинами. Когда отъем чужого богатства превращается в профессию, у наиболее одаренных так или иначе формируются соответствующие навыки. И вовсе не обязательно связанные с применением грубой силой.…
Я не знаю, как у них получилось, но факт остается фактом: афганцы, включая людей Азмуддина-ходжи, сорвались с поводка и бросились на Калькутту, очертя голову, причем не в дикой охоте, а весьма целенаправленно, имея высококлассных проводников. Чхату и Лату показывали дорогу, взахлеб вещая, сколько можно поиметь с имярек золотишка и прочих вкусняшек, как проще добраться до его дома сквозь запутанные переулки Черного города, какие ничтожные препятствия ждут афганцев на пути, что мерзкие инглиси бросили город на произвол судьбы. Простая мысль о том, что объектом главной атаки станет родной дом, им даже в голову не пришла. Эх, не козочку тебе жалеть было нужно, Рамдулал Дей, а пороть своих оболтусов, как Сидорову козу.
К своему стыду, я не скоро разобрался в случившемся — сказался и хронический недосып последних дней, и обилие впечатлений, и усталость от побега, от погони, которую вырезали, даже не замедлив хода, возбужденные пуштуны или газрейцы. А когда вник, схватился за голову — боже, что порой творят фантазии с людьми! Они мечтали о Калькутте как о сказочном Эльдорадо. Появились два придурка от золотого идола Бенгалии по имени Бабу, которых банально подпоили — и смутные надежды вдруг резко приобрели более чем конкретные контуры. На такой-то улице живет Пурма Басу, самый успешный торговец тканями, — захлебывался от предвкушения Чхату. А на параллельной стоит особняк Шанкара Гхошала, ломящийся от алмазов из копий Голконды, — вторил ему разошедшийся брат. Им подливали бухлишка — юнцы хвастались, вообразили себя чуть ли не атаманами налета, способного своим масштабом прославить их имя в веках…
— Ты сам, сахиб-атаман, обещал нам Калькутту, да! Иншалла! — потом оправдывался передо мной Фейзулла-хан, а Азмуддин-ходжа отводил глаза, понимая, что афганцы крупно накосячили.
Но это было позже. А когда я встретил натуральную гигантскую банду, несущуюся на всех порах на беззащитную столицу Бенгалии, мог лишь бестолково хлопать глазами и обещать себе, что с афганцами, позабывшими о дисциплине Отряда Черного Флага, наши пути тут расходятся навсегда. Гуркхи, индусы Радишы и безлошадные рохиллы категорически не поспевали за сорвавшимся с цепи афганским волком. Я приказал им двигаться ускоренным маршем, забрал свою сотню и помчался вдогонку за беспредельщиками — не останавливать, нет. Пытаться взять ситуацию под контроль и спасти от разграбления богатства Бабы, на которого и на которые у меня были свои планы.
Но я опоздал.
(1) К началу 1802 г. великий флот ОИК был критически ослаблен. Еще в 1795 г. Королевский флот приобрел 9 самых мощных корабля, превратив их в 56-пушечники. Также с кораблей ОИК в Ройал Нэви массово забирали матросов. Амьенский мир между Англией и Францией был заключен лишь в марте 1802 г., да и то стороны смотрели на него лишь как на временное перемирие. Кроме того, как отмечалось в тексте, в середине 1801 г. большая флотилия под охраной боевых кораблей отбыла в Англию с грузом риса на борту.
(2) Петр не намного ошибся — Форт-Уильям занимал 71 гектар и был в состоянии вместить 10 тысяч солдат.
(3) Слон погибает через три часа после укуса королевской кобры.
Глава 18
Черный город, это беспорядочное нагромождение шалашей и хижин, этот муравейник отчаяния, все также «благоухал» болезнями, вопиющей нищетой и безнадегой, но к этому мерзкому амбре добавилась вонь гари. Пожары в трущобах всегда вспыхивали с той же легкостью, с какой индусы скатывались на самое дно при «правильном» управлении Ост-Индской компании, а во время военных действий они неизбежны. В их зареве мы видели мечущиеся фигуры, спасающие свой жалкий скарб из пылающих угольев или бредущие неизвестно куда и зачем. Или стоящие в оцепенении перед своим пылающим жилищем из бамбуковых палок. Или пытавшиеся кому-то помочь — даже в подобных трагических обстоятельствах обязательно находились те, кому не все безразлично. Даже там, где огонь способен совершить акт очищения, стирая с лица земли уродливый нарыв. Благодаря усилиям этих энтузиастов он не превратился в хищника, охотившегося на жителей гетто, а остался лишь мелким пакостником, точечно приносящим горе имуществу, но не жизни обитателей трущоб. Люди оказались страшнее стихии.
В задымленных переулках хватало голых растерзанных женщин — очевидных жертв надругательства, растерявших вместе с яркими одеждами свою природную грацию. Согбенные спины с выпирающими позвонками, растрепанные как воронье гнездо черные волосы, остекленевший взгляд, тела в ссадинах и кровоподтеках — в этом не было ни капли эротизма, лишь одна жестокая реальность изнанки войны. Как и встречавшиеся нам туши тощих коров, преграждавших порой улицу — с неестественно вытянутыми вперед шеями и перерезанным горлом. Священные животные, их в обычное время никто и пальцем не трогал.
— Может, шулюм наконец сварим из говяд? — нервно рассмеялся кто-то за моей спиной.
На него сердито заворчали и затихли. Мы продолжили свой путь в полном молчании.
Белый город встретил нас не чистотой и порядком, а улицами с разбросанными тут и там ценными вещами и даже трупами в лужах крови. Не только городская стража, но и отряды небольших частных армий пытались сопротивляться. В бании собрались люди не просто богатые, но и решительные, способные за себя постоять или заплатить за свою охрану. Не умей они этого делать, не стали бы бабусами. Но сегодня решительность их не спасла, наемники не смогли дать должный отпор — слишком неравными были силы. Афганцы без долгого рассусоливания покрошили всех сопротивлявшихся. Еще звучали выстрелы и воинственные крики, а они уже приступили к обстоятельному грабежу. Рискнуть остановить их? С тем же успехом можно попытаться повернуть вспять цунами.
У меня складывалось стойкое впечатление, что для Белого города нашествие рохиллов и салангов оказалось неожиданностью. Нетрудно впасть в ошибку, когда привыкаешь считать себя пупом земли. То ли бабусы уверовали в свою неуязвимость — в ложное ощущение защищенности, которое дают большие деньги. То ли они не успели осуществить план по эвакуации в красный дворец Бабу, оказавшись застигнутыми врасплох. А может наивно верили в защиту англичан, в то, что хозяева Калькутты не позволят захватить город. Так или иначе, над кварталами богачей стоял стон, мучительные вопли и крик — полная отчаяния песня о гибели целого мира. Уверен, что не обошлось и без пыток, и жестокого насилия — упорство горцев и партизан Рохилкханда в выжимании денег из жертв было сравнимо только с их стремлением к независимости.
Улицу неподалеку от дома Рамдулал Дея забила вереница арб, запряженных волами. Их хозяева или возчики сбежали, афганцы прихватизировали повозки и теперь методично набивали ценным, по их мнению, барахлом. Они приветствовали меня и наш флаг радостными криками, им хотелось похвастать богатой добычей, своей разбойничьей удачей. Я не реагировал на их призывы, ехал с каменным лицом. А вот мои казаки, кажется, возбудились, в них проснулась жадность, желание собрать хороший дуван. Они не понимали, что афганцы творили очевидную глупость.