Учитель. Назад в СССР (СИ) - Буров Дмитрий

— Так, я… — вскинулся было Митрич.

— То-то и оно — ты-ы-ы… — язвительно протянула Степанида Михайловна. — А-а-а, что уж там, все вы одним миром мазаны, окаянные… Хорошо, живы, и то хлеб… — баба Стеша вздохнула и замолчала, уставившись в открытое окно.

На улице послышался рёв мотороллера, и буквально через минуту на порожке застучали каблучки, в комнату влетела растрёпанная Зинаида Михайловна.

— Где больной? — без стука вваливаясь в комнату, с порога выдала фельдшерица.

— Так вот он, туточки лежит, болезный, — засуетилась баба Стеша. — Ступай сюда, Михална, присаживайся. Егорушка, табуреточку поставь под чемоданчик-то, — попросила соседка, обернувшись ко мне.

— Сейчас, — я немного затупил, пытаясь сообразить, под какой чемоданчик нужен стул, потом увидел в руках у Зинаиды саквояж с красным крестом на боку, и метнулся на кухню.

Поставил у кровати, заработал благодарный взгляд докторши и вернулся к окну. Там мы и стояли со Степанидой Михайловной, наблюдая за работой фельдшера.

— Ну что же вы, Василий Дмитриевич, — покачала головой Зина, доставая из сумки стетоскоп.

— Маша… как… — проскрипел Митрич, пристально вглядываясь в лицо девушки.

— В порядке, Мария Фёдоровна. Скорую я вызвала, повезём в больницу. Теперь помолчите, — строго велела Зинаида Михайловна.

Мы все затаили дыхание.

— Не поедет она, — огорчённо крякнул Василий, когда фельдшерица закончила прослушивать его сердце. — Ни в жисть не поедет. Хозяйство у нас, огород… Мы ж всем семейством день-деньской на работе пропадаем, а кто за курями приглядит? Огород польёт? Не поедет, — с тоской в голосе повторил Митрич.

— А Марию Фёдоровну никто спрашивать и не будет! — категорично отрезала Зинаида. — Сказано в больницу, значит, всё, нечего! Лечиться! Вот вылечат, потом за курями и присмотрит!

— Так потом-то они помрут, Зиночка Михална, — встряла в разговор Степанида. — Без пригляду какая живность выживет? Перемрут все.

— Ничего, внук покормит, — докторша не собиралась сдаваться. — Хотите, чтоб померла? Пожалуйста! Ещё один такой приступ, и всё! Можете одалживать у Степаниды Михайловны гроб!

— Какой гроб? — встрепенулась баба Стеша.

— Тот самый, — отчеканила Зинаида. — В котором вы помирать тренировались.

— Да я просто… — к моему великому удивлению, соседка покраснела и смутилась. — Ну, дура я старая, что уж… — вздохнула Степанида. — Не подумала… Ты уж прости меня, Егор Александрович… Учудила вона в твоём дому…

— Не переживайте, Степанида Михайловна, — поторопился успокоить я разволновавшуюся соседку. Не хватало ещё, чтоб и она слегла.

— Да уж, и ведь взрослые люди! Передовики! — строго зыркнув на нас с соседкой, проворчала Зинаида. — А потом удивляются, чего это внуки у них такие хулиганы.

— Чего это хулиганы? Серёжка не хулиган. Так чудит помаленьку. Так молодой, и ветер в голове! Я ему спуску не даю, ты не думай, Ляксандрыч, — заволновался Беспалов старший, пытаясь приподняться на кровати и увидеть меня.

— Да лежите уже, Василий Дмитриевич, — приказала фельдшерица. — Спуску он не даёт. Кто на той неделе у Петровых яблоки в саду обнёс?

— Не он это, — пошёл в отказ Митрич. — Шпана малолетняя. Серёжка взрослый, ему такое зачем? Что ли у нас яблок во дворе нету?

— Ага, скажи мне, не он. Он! Да ещё в компании с Федькой Швецем и Санькой длинным, — возмутилась Зинаида.

— А я тебе говорю — не он! — настаивал на своём Митрич.

— Зинаида Михайловна! — окликнул я возмущённую фельдшерицу.

— Что, Егор Александрович? Тоже защищать будете? — воинственно повернулась ко мне докторша.

— Больному покой нужен, — мягко ответил я, игнорируя женский вопрос.

— Ой, — девушка покраснела, смущённо отвела глаза, затем принялась деловито копаться в медицинском чемоданчике. Зачем-то достала градусник и сунула подмышку растерявшемуся от напора Митричу.

— А где Серёжка-то? — внезапно поинтересовалась Степанида Михайловна.

— Так с бабушкой остался, — рассеянно отозвалась Зинаида, проверяя пульс у больного.

— Так ты ж на дрындулете прибыла? — удивилась баба Стеша.

— Так я сама, а Серёжку с бабушкой… близкий человек в такой ситуации просто необходим рядом, — пояснила Зина.

— Ох, ты ж, картошкина мышь, — всплеснула руками Степанида. — Ты, главное, Кольке моему на глаза не попадайся! Егор Александрыч, выручай! Ежели что, скажем, Михалну ты привёз. Ты водить-то можешь? — тут же спохватилась соседка.

— Могу, — подтвердил я. — А врать нам зачем? — уточнил у переживавшей Стеши.

— Ох… Так Коленька мой никому, кроме мужиков, моторок-то свой не доверяет. Мне и то не даёт. А тут и вовсе молодуха, — Степанида сурово глянула на Зину.

Фельдшерица фыркнула, вытащила градусник, сдвинула брови и принялась внимательно его изучать.

— Ну, хорошо, — согласившись, кивнул я.

С соседями лучше жить в мире. И хотя ложь, даже мелкая, даже во спасение, претила, но для спокойствия соседа Николая Васильевич я готов промолчать. Пожилой человек, ветеран, мало ли что.

— Ты не думай чего, Егор Александрыч, — смущённо пробормотала Степанида Михайловна. — Так-то он хороший. А вот поди ж ты… После войны началось… Медсестричку у них подорвало в машине… За рулём была… Ну и налетела на мину… Вот с тех пор у Коленьки в голове и помешалось всё. Нельзя, говорит, бабам за рулём. Опасно это, — вздохнула соседка.

— Понимаю, — теперь уже я смутился. Каюсь, грешен, подумал было, что муж бабы Стеши из тех чудаков, которые считают женщину за рулём обезьяной с гранатой. При этом у самих авария на аварии и аварией погоняет.

— Вот и я ему… а он: опасно! — включился в беседу дядь Вася.

— А скажите мне, любезный Василий Дмитриевич, — явно копируя кого-то из своих педагогов, поинтересовалась Зинаида Михайловна. — Вы сегодня пили?

— Кто? Я? — изумился Митрич.

Причём настолько искренне, что даже я засомневался.

— Значит, пили, — удовлетворённо кивнула Зинаида.

— Да что ты, что ты, — попытался отбрехаться дядь Вася. — Не пил я! Рыбу жарил, то да! Пить не пил!

— И не стыдно вам? — укоризненно спросила фельдшерица. — Взрослый же человек. Я вам что говорила? Не пить! Ну рюмочку на праздник великий ещё куда ни шло. Сегодня разве праздник какой? — Зина строго уставилась на Митрича.

— Да не пил я, Михална, вон, у Ляксандрыча спроси! — апеллировал ко мне Митрич.

Вот так и знал: стоит один раз поступиться принципом, как тут же притянут за уши в другую ситуацию.

— А врать нехорошо, — покачала Зинаида, бросив на меня короткий взгляд.

Я едва заметно кивнул в ответ на вопросительно приподнятые брови. Отмазывать дядь Васю я не собирался. Теперь знаю про запрет и буду пресекать. Во всяком случае в своём доме точно.

— У вас же давление! А вы! Эх вы! — покачала головой докторша.

— Так я ж чуток, капелюшечку, — заюлил Митрич. — На полмизинчика! — дядь Вася поднял руку и выставил напоказ свой мизинец.

— И сколько мизинчиков опрокинули? — полюбопытствовала Зинаида Михайловна.

Ответить фельдшерице Василий Дмитриевич не успел. За окном раздался грохот, звон, потом топот босых ног по крыльцу, и в комнату ворвался незнакомый пацан лет одиннадцати.

— Едут! Тёть Зин! Едут! — завопил он с

порога.

Глава 24

— Ванька, а ну, цыц, чего орешь, — строго шикнула на пацана Степанида Михайловна.

— Серега… он велел… а я… так едут же ж, тёть Зин! — переводя дух, пытался объяснить парень.

— Да кто едет-то? — уточнил я.

— Так скорая же ж! — покосился на меня мальчишка, а в глазах прямо-таки читался вопрос: чего тут непонятного. Же ж.

— Сюда едет? — я продолжил выуживать информацию.

— Так нет же ж. Сначала к бабе Маше, а потом уж сюда… Тёть Зин… — пацан нервно заплясал на пороге, перебирая босыми ногами. — Так это… чего Серёге-то сказать? Едут же ж… Здрасте, дядь Вась. Здрасте, тёть Стеш, — пацан внезапно вспомнил о приличиях, покосился на меня, нахмурился, соображая, кто я такой и как меня зовут. Не вспомнил и выкрутился по-простому. — Здрасте, дядя.