В. Бирюк - Косьбище
Нужно решиться. Тут — служба, товарищи, семья, хозяйство. А там… И с обеих сторон на «господских» местах, в «хозяевах» всякое… «дерьмо жидкое». Только с одной стороны — Россия, а с другой… уже нет. Потом была Чечня, вот прошла Южная Осетия…
«Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом»… Наше сердце. Под прицелом «наших». Только сменивших хозяина.
…
«За отечество». У деда Пердуна отечество — почти как у Пушкина:
«Нам целый мир чужбина
Отечество нам — княжее село»
Ни «Святая Русь», ни конкретное княжество Смоленское — отечеством не являются. «Родина» — это служба, это то, что осталось от нескольких сотен человек с которыми он рос, с которыми служил. Всё остальное — «чужбина». Земство, быдло, стадо.
И тут служба кончилась. С «родины» — турнули.
Эдуард Лимонов перечисляет довольно много своих претензий к Советской власти. Включая и необходимость эмиграции. Но среди всего этого множества есть одна фраза, крик души: «Из-за них мы с дочкой видим сны на разных языках». «Развести» с единственной родной душой… Чтобы возненавидеть «их» — вполне достаточное основание.
Но здесь и этого нет. Вообще — нет ни одной родной души в целом мире.
Отставка — и «пёс цепной» уже не имеет «ценных указаний», не имеет «ошейника хозяйского». Но стиль жизни, способ мышления сохраняется. Ракета класса «земля-воздух», потерявшая связь с центром управления и с неработающим устройством самоликвидации. Как та «украинка», которая, после пуска на полигоне в Крыму, при ясном небе завалила нормальный, полный пассажиров, лайнер российской авиакомпании у Новороссийска.
«За Россию и свободу …»
Русь — это только княжии. Свобода… — да нет тут такого. Есть — воля. Светлого князя, господина, хозяина, начальника. У остальных могут быть только своеволие, глупость и дерзость. Которые надо давить.
Он же не виноват в том, что вокруг ещё не доросли, что некому было его научить: «Это сладкое слово — свобода» и «лишь бы была Россия». Не виноват. Но невиновность не является основанием для освобождения от наказания. Наказание — вот оно, в моём лице. А за что? А ни за что — сложилось так.
Как-то жизнь свела меня с одним зекой. Расклад был такой, что просто «пальцы гнуть» нам быстро стало не интересно. После выкушанной первой литровки пошёл нормальный разговор. За жизнь. Мне было интересно послушать, ему интересно вспомнить. Вспоминал он как «вскрывались» подследственные в 80-х годах в Крестах. «Вскрывались» — это когда вены вскрывают.
Как режут себе бритвочкой вены на руках… неуравновешенные девушки — приходилось видеть. С тех пор вид «Невы» или «Спутника» в женских руках всегда… напрягает.
Но в Крестах вскрывали вены по-мужски — в паху. Если просвет кровеносного канала прорезан полностью, то через 10–20 минут на полу пол-ведра крови и смерть. Зека вспоминал своих сокамерников. Все попали примерно за одинаковое, делали и на воле, и в следственном изоляторе всё примерно одинаково. Одни выжили, другие умерли. За что?
Нормальный человек, мой современник из начала третьего тысячелетия, живёт в довольно устойчивых, относительно мало и предсказуемо изменяемых условиях. Чумы нет, разбойнички, которые — княжья дружина, не режут на дороге просто чтобы уменьшить налогооблагаемую базу недружественного владетеля. Землетрясения, цунами… «Не знаю где, но не у нас…». Пожары… да, это да, наше исконно-посконное. Но есть МЧС, есть страховые компании, есть помощь из федрезерва. И человеку кажется, что у него «всё под контролем».
«Всё схвачено,
За всё заплачено».
Это — иллюзия. Шаг в сторону. Даже не твой — кого-то рядом, или вообще на другой стороне планеты, и ты вылетаешь в новую ситуацию, в новую жизнь. Где «ты — никто и звать тебя — никак». И приходиться снова становится «кем-то». Потом снова врастаешь, укореняешься, с тобой снова начинают здороваться на улице, уже понимаешь «как здесь ходят, как сдают» и кто именно это делает. Снова начинает казаться: «Всё схвачено».
Я не знаю что лучше: жить в иллюзии на одном месте, или раз за разом создавать, строить себе эти иллюзии заново. Уже понимая их иллюзорность.
Русская народная мудрость в этой части очень неоднозначна. «На одном месте и камень мхом обрастает». Только что-то не нравиться мне перспектива стать булыжником обомшелым. «Под лежачий камень и вода не течёт». А под «не-лежачий» — течёт? Кому-то нравиться сидеть задницей в проточной воде? Я понимаю — лучше, чем в стоячей, но, может быть, попробуем сеть на стул?
Понимание того, что человек не может управлять обстоятельствами своей жизни, что к каждому слову о собственных планах, хоть бы: «Сегодня я лягу спать рано», нужно добавлять: «Если на то будет соизволение аллаха» приходит к моим современникам с возрастом и опытом. А вот здесь оно закладывается изначально, «с молоком матери».
Понимание, точнее — ничем не обоснованная убеждённость в том, что человек может управлять своей жизнью, у моих современников — с детства. Триста лет гуманизма, протестантизма, большевизма. «Человек — это звучит гордо», «Человек проходит как хозяин»… А здесь — этого нет. Мономах в своём «Поучении» постоянно плачется: «и вот я. ничтожный раб божий, единственно уповая на милость его…». И это постоянно и повсеместно.
И ни тут, ни там — нет третьего: человек может и должен управлять своей жизнью. Может и должен. Насколько ему хватает его собственных сил и умения. Неся ответственность за эффективность применения и текущее состояние того и другого. Не более и не менее, без иллюзий. Но… это уже мудрость.
Дед Перун мудрецов всегда полагал «дерьмом жидким»: «если вы такие умные, то почему строем не ходите?».
Вроде бы «не-мудрость» — не преступление. Но стремление построить свою сельскую жизнь по образу и подобию строевой… Гридни бы кинулись защищать своего командира. Грудью, ценой жизни. Присяга, воинское братство, сохранение единоначалия и боеспособности.
А смерды владетеля — нет. «Хозяин — барин». Хочет бабу свою зарезать, хочет драться — его дело. Боярич со слугами на владетеля напал — а мы причём? «Паны дерутся — у холопов чубы трещат». А оно нам надо? От этого чего, сенца прибавится? Нет? Ну, на «нет» и суда нет. У вас там дела боярские, нам невнятные. А шишки-то у нас будут.
В разные времена и в разных местах сходилось так, что надобно мне было «поднять народ». Бывало и так, что и из народа иные рвались «подняться». Ну, самых-то буйных да резвых я прибирал. Кого — в землю, кого — себе в службу. Однако же, как бы прельстительно сиё не гляделось бы по делам моим и надобностям сиюминутным, как бы советники мои мне сиё не советовали, но удавалось мне удержаться. Ибо поднять народ, втянуть смердов в споры да свары вятших — есть дело худое и вредное. И народу худо, и вятшим. Не трогайте людей мирных для дел воинских, не гоните овец волков затаптывать. То ваша забота, ваше дело, чтобы мирные люди мирно жили. И несчастья воинские их не касались.
Тот же воинский, походно-строевой стереотип довлел Перуну и в отношении с жёнкой.
«Мы берегли свою свободу.
А сберегли мы не её,
А одиночество своё».
Сводил бы он свою бабу под венец, и мог бы убивать её спокойно. А так нарвался на виру, дал мне кончик, за который я потянул и вытянул. Всю Пердуновку. И его смерть. Потому что измениться он не может и не хочет. Потому что он твёрдо уверен: «удар сокола» в голову никто не переживёт. И он прав. Я — точно не переживу. Поэтому единственный выход для него — умереть. До возможности нанести удар. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Иначе… — мне могилку можно копать маленькую.
Но вот немедленное исполнение вынесенного приговора… как-то я… не умею. Нет, убивать я здесь уже научился. Количество жертв… можно звёздочки по всему фюзеляжу рисовать. Но это всё было как-то… спонтанно. Как-то… не заблаговременно спланировано. Даже «горлолом» в отравительской веси — меня в тот момент ещё трясло от попытки селян и селянок «умиротворить» меня до полностью дохлого состояния.
А тут как-то… Спокойно, где-то даже академически: «Вот этому персонажу надлежит закончить своё пребывание в юдоли земной. Выбирайте наиболее подходящее время, место, способ, обстоятельства». А я знаю — какие это: наиболее подходящие? А может — не надо, может обойдётся как-то? Ну, поумнеет он, образумится. Поставит свой немалый боевой опыт на службу прогрессу и развитию в моём гуманистически мыслящем лице? Или просто будет добывать «хлеб насущный в поте лица своего»? Я ему земельку дам, коровку. Неволить сильно не буду, податями там давить или повинностями. Бабу подберу не такую… стратегически мыслящую. А? Ведь грех же смертный! Смертный грех, если кто не знает — это который не смывается смертью.
Засунь себе, Ванька, свои самокопания… в место для самокопания. А поскольку «смертный грех» остаётся на душе и после смерти, то и убивать деда будешь ты сам. Потому как у туземцев — душа. А у тебя — всего только психо-матрица. Потому что они верят в бога, и в загробную жизнь, и в Страшный суд. «Боже сильный, боже правый». Не в смысле: «не левый», а в смысле… ну точно не «левый»!
