Владислав Русанов - Гонец московский
«А люди не погибли? – тут же укорил себя Никита. – Столько людей нашли смерть, и смерть не самую легкую, а ты о домовом горюешь!»
Он махнул рукой и принялся усиленно думать о другом. О том, как будет выбираться из Смоленска, где искать отряд, возглавляемый Емельяном Олексичем, как они доберутся аж до Вроцлава, если уже сейчас, отъехав не так далеко от Москвы, едва не погибли и попали в столь трудное положение, что дальше некуда. На все эти вопросы следовало находить ответы, но они упрямо не желали поддаваться. Может, де Тиссэ уже давно придумал, как все устроить? Но, глянув на выпрямленную, как доска, спину крыжака, Никита отчего-то расхотел заговаривать с ним. Будет еще время, не последний день в дороге…
Вечером они устроились как обычно. Отдельно от большинства смолян, зато под присмотром Твердилы и братьев Вершиничей – они крутились поблизости вроде как невзначай, но не отходили дальше чем на несколько шагов. Никита давно перестал обращать внимание на сторожей. Пускай сидят, если так хочется. Подумаешь! Ведь Илья мог приказать связывать пленников на ночь, чтобы не удрали, а ограничился лишь надзором. Опять же есть с кем поболтать о том о сем.
Давно стемнело. Ложки скребли о дно котелка. Брат Жоффрей, как обычно, ел отдельно от всех, отвернувшись к лесу. На него уже и внимание перестали обращать. Ну чудак-человек, что возьмешь?
Твердила принялся рассказывать о споре вокруг Брянского княжества, за которое боролись Василий Александрович, сын смоленского князя, и его дядька – Святослав Глебович. Василий был посажен в Брянске удельным князем, чтобы править под рукой своего отца. А Святославу достался в удел Можайск. Только он не удержал ни города, ни княжества. Захватил их Юрий Данилович тому уж четыре года назад и под руку Москвы привел. А князя Святослава пленником в Кремле держал до недавнего времени.
Только все чаще слухи разносятся, что отпустили Глебовича московские князья. Да не просто отпустили, а разрешили войско собирать. Может статься, и серебром подсобили. А еще в народе болтают – делал круглые глаза Твердила, – что войско Святослава наполовину из московских дружинников состоит. И при этом рыжий смолянин искоса поглядывал на Никиту: ожидал, что москвич – а ведь слугой Ивана Даниловича парень представился при первой встрече – проговорится или каким-либо иным образом подтвердит его слова. Теперь все от мала до велика в Смоленском княжестве ожидали, когда же Святослав двинет дружину на Брянск и чем ему ответит Василий. Оба князья из славного рода и друг друга стоили. Никто не решился бы предсказать заранее исход войны между ними.
Никита покивал-покивал, да зевнул, выворачивая челюсти. Грызня между здешними правителями его занимала постольку, поскольку могла воспрепятствовать достижению цели. А поддерживать или осуждать кого-либо из них он не собирался. А уж тем паче не стал бы это делать, зная, что принимают его за московского посла. Даниловичам и без того забот хватает – не годится их множить без нужды.
Заметив его зевоту и нарочито сонный взгляд, Твердила махнул рукой – раз уморились за день, нужно спать. Утро вечера мудренее, в дороге еще поговорим.
Укрывшись овчиной, Никита пристроился спиной к костру – спине тепло, зато в глаза не светит. Рядом крутился, сворачиваясь «калачиком», Улан-мэрген. Брат Жоффрей улегся на спину, вытянув ноги и сложив руки на груди, будто в гробу. Ну, тут уже ничего не поделаешь – каждый спит, как ему удобно. Смоляне еще долго сидели, подбрасывая в огонь сучья. Они будут сторожить по очереди – в этом Никита не сомневался. Прошлой ночью он исподтишка наблюдал за Вершиничами.
Сон пришел быстро. Парень словно провалился в мягкую полутьму. Если прошлой ночью он спал, что называется, без задних ног, то сейчас хороводом накатили сновидения. Лицо Горазда, обезображенное багровым шрамом и со снежинками, которые оседали на усах и бровях и не таяли. Учитель стоял, привязанный к столбу, но вокруг была не привычная поляна, а клубящаяся дымка – такой туман поднимается прохладным утром над тихой заводью.
Вновь накатила острая жалость. Горечь комком подступила к горлу…
За что? За что…
Мертвые губы старого бойца дрогнули:
– Трудный путь ты выбрал, Никитша…
«Я? Путь выбрал? Какой?»
– Нынче Русь на переломе стоит… Кровью напоенная земля плачет, стонет, но крепчает. Свои князья ее рвали на куски, как голодные волки. Татарва куражилась, псы-рыцари с запада приходили. А Русь стоит. Обожженная, окровавленная, голодная, измученная, но стоит… Как израненный воин, пробитый стрелами, в изрубленном доспехе, с иссеченным щитом. Но пальцы его еще крепко сжимают рукоять меча, а глаза зорко следят за врагом. Но сил вскочить и кинуться в новый бой у него пока нет – слишком много крови потеряно, слишком велика усталость. Вот так он и стоит, ждет. И Русь стоит. Ждет. И будет стоять еще долго. Если перестанут князья тянуть рядно каждый на себя, найдется кто-нибудь из них, способный объединить вокруг себя все земли, то поднимется земля наша с колен. Сожмет рукоять меча двумя руками и ударит. Крепко и страшно. Тогда горе всем жадным и подлым врагам, обступившим Русскую землю, беда всем, кто злоумышляет против нее, кто хочет повелевать русскими людьми. Только найдется ли такой князь, кто сплотит народ и поведет его к величию и силе? Наверное, найдется. А когда? Может быть, сейчас, может быть, через сто лет. Если совсем плохо дело, то через двести или триста…
«А что нужно делать, чтобы как можно скорее родину с колен поднять?» – хотел спросить Никита, но губы не слушались, и он вспомнил, что спит и видит сон.
– Нам, мертвым, проще, – продолжал Горазд. – Вам, живым, нужно бороться и принимать решения. Многое зависит от вас. И ты, Никитша, способен помочь Руси. Ты сейчас – острие клинка, наконечник стрелы, жало копья. Ты – первый.
«Я – первый! Да как такое может быть? Мне же еще учиться и учиться… Откуда я знаю, что правильно, а что нет? Что пойдет на пользу Родине, а что во вред?»
– Тому, кто идет первым, всегда не легко. Тяжело Юрию Даниловичу бороться с Михайлой Тверским. Трудно Ивану Даниловичу по крохам собирать казну и крепить мощь княжества Московского. Тяжко и тебе придется.
«Что же делать мне? Как вынести этот груз?»
– Думать нужно… – Казалось, учитель услышал его невысказанный вопрос. – Думать над каждым шагом. Не поступать опрометчиво, не лезть на рожон. Не подставлять голову под меч и саблю, а грудь под стрелы, но уметь дотянуться до врага раньше. Это нелегко. Чтобы упредить врага, нужно быть мудрее его. Учись мудрости, Никитша. Я не успел тебя всему научить, а значит, надеяться ты должен только на самого себя. И на плечо друга. Друзья – это подарок Божий. Человек без друзей слаб, как одинокое деревце перед бурей. Человек с друзьями – лес, который перед любым ветром устоит, да еще погасит его. Друзьями дорожи. Их у тебя четверо будет, друзей-побратимов. Таких, за которых жизнь отдать не жалко, но и они за тебя будут готовы головы сложить…
«Четверо? Ну, положим, одного я знаю… Кажется. Улан-мэрген, преданный и верный, в беде меня не оставит, завсегда спину прикроет и горбушкой поделится. А кто остальные?»
– Учись, Никитша, смотреть. Учись не просто смотреть, а видеть. Видеть людей. Все мы носим личины… Нужно научиться заглядывать под них. Читать в душах. Тогда ты увидишь, что гостеприимный хозяин может оказаться трусом, который боится гостей до одури, а вовсе не угощает их от чистого сердца. А балагур и трепло на самом деле добряк и страдает от одиночества. Суровый воин стесняется показать свою жалость, а отчаянный храбрец оказывается трусом и каждый раз пересиливает себя, размахивает мечом, чтобы никто не увидел, как трясутся поджилки, орет громче всех, чтобы скрыть…
Лицо Горазда дрогнуло и поплыло, как отражение в озере, когда дунет ветер. Вместо него появилась волчья пасть, клацнувшая зубами. Никита охнул, отшатнулся. Звериная морда сменилась орущей бородатой харей с выпученными глазами. Парень сжал кулаки, но пошевелить рукой не смог… И проснулся.
Светила луна. Яркие звезды водили вокруг нее неподвижный хоровод.
Заснеженные ели застыли вокруг лагеря, устремляя к небу верхушки, заостренные, как копья.
Багрово отсвечивал догоревший костер. Около костровища чернели сидящие люди. Они замерли, бессильно уронив головы. Должно быть, спали.
Рядом сопел Улан-мэрген.
Похрапывали стреноженные кони.
Далеко в лесу ухнул филин.
Никита лежал, не шевелясь, – сердце бешено колотилось, а руки и ноги все еще дрожали, как после долгого и быстрого бега. Странные мысли крутились в голове.
Правда ли Горазд разговаривал с ним с того света или все увиденное – пустая выдумка, не имеющая никакого смысла? И как ему учиться смотреть в глубь человеческой души? Ведь задача эта по силам, пожалуй, только настоящему мудрецу. Нужно прожить много-много лет, наблюдать, запоминать, постигать тайные замыслы людей, которые рано или поздно становятся явными… А это не так-то просто – за год или два не выучишься.
