Владислав Русанов - Отрок московский
– Добром? Да вы, я погляжу, все тут одним миром мазаны! Разбойники! Управы на вас нет!
Услышав о лесных молодцах, оборотень сник и даже ссутулился, как показалось Никите. Он сильно стыдился своего прошлого.
Положение спас Вилкас. Порывшись в кошеле, он выудил еще одну монетку – старую, с обкусанными краями, затертую до невозможности, зато серебряную. Положил ее на стол.
– Ты, мил-человек, ответь на наши вопросы. Пожалуйста. Чего тебе стоит?
– А что вам за дело до купцов проезжих? – скорее по привычке ерепенился Паленый, но глаза его неотрывно следили за плоским кусочком серебра, будто мышь за гадючьим жалом.
– Может, у нас торговый интерес? Почем ты знаешь? – веско проговорил Финн. – Ты уж расскажи, а мы подумаем, чем тебя отблагодарить. Нам, торговым людям, за удачей и прибылью гоняться нужно, как охотнику за белкой.
Хозяин постоялого двора обвел присутствующих затравленным взглядом. Выбор несложен: или хоть чего-то подзаработать, или по шее накостыляют. И кому потом жаловаться? Полоцкому князю? Рижскому архиепископу? К Витеню в Новогрудок челобитную везти? Делать нечего, надо рассказывать…
– Да заехал тут третьего дня один, надутый, что петух. С охраной, со слугами…
– Это мы уже слышали. Ты поведай нам, почтенный, – вкрадчиво прервал его оборотень, – как звать гостя торгового, из каких он земель, чем хвастался…
– А то он со мной беседы беседовал! Нужен я ему! Он тут с рыцарем за столом сидел и лясы точил.
– С каким рыцарем? С тевтоном?
– Да непонятно, с каким…
– Откуда же ты прознал, что рыцарь? Или он тебе как представился по-особому?
– Ну, гости дорогие… Совсем вы мне голову заморочили. Кто же так с мечом управляется, коль не рыцарь?
– Да мало ли у князей славных дружинников? – пожал плечами Вилкас. – Или оскудела земля Русская добрыми бойцами?
– Ну, это само собой… А только не русский он. Говорит вроде как по-нашему, а все едино слышно – не русский.
– А ты как думаешь, уважаемый, из каких он земель? – Литвин встал на след, как хороший охотничий пес.
– Да откуда мне знать? Он со мной мало говорил. Пришел пешком, седмицы две тому назад. Сказал, что конь его пал верстах в двух на дороге. Хотел к кому-то из проезжающих прибиться, да только снегопады начались – не приведи Господь! – Паленый истово перекрестился. – Вот он у меня и просидел… Все на заднем дворе мечом махал. И в стужу, и в метель.
– А не Жоффреем де Тиссэ его звали? – будто невзначай осведомился Вилкас.
– Да леший его упомнит! – отмахнулся хозяин. – Молился на латинском, как немцы… И еще, что ни скажи ему, что ни подай, нос воротит и бурчит: «Мёр саваж, мёр саваж…»[130] Тьфу ты! Хоть язык полощи!
Парни переглянулись.
– Он, – шепнул литвин. – Он самый. Он так завсегда бранился, ежели грязь видел или избу курную. Дикарями русских людей звал за то, что избы и терема из дерева строим, а не из камня, как у них принято. А уж как о бане отзывался – я смеялся, чуть кишки не порвал. Говорит, они там в дыму, в чаду, словно черти в преисподней, инферно, по-ихнему. Дикари, говорит, а сам раз в полгода в лохани ополоснется…
– Неужто так свезло? – не в силах поверить, пробормотал Никита. – Чует мое сердце, не зря рыцарь Жоффрей тогда сбежал от смолян. Человек с чистой совестью среди ночи не побежит, да еще с колдовством…
– С каким еще колдовством? – немедленно встрепенулся Ванька Паленый. – Ты мне бросай тут ведовство разводить!
– Это мы тут ведовство разводим?! – воскликнул литвин и грозно сдвинул брови. – А кто чародея поил-кормил, а?! Этот рыцарь – колдун! По приказу смоленского князя, Александра Глебовича, его следует немедленно изловить, связать и княжьим дружинникам передать! На то и грамотка припасена! – Он похлопал себя по груди.
– А пособников чародея, – подхватил его игру Любослав, – бить плетьми и продать в холопы!
Лицо хозяина побелело, а шрам стал синюшным. Ванька проворно сполз с лавки, бухаясь в ноги Финну.
– Не погуби, батюшка! Не по злому умыслу, а только по глупости и темноте беспросветной! Не дай в обиду! Век буду Бога за тебя молить! Ноги мыть и воду пить…
Выкрикивая неожиданно визгливым голосом, он непрестанно ударялся лбом об пол, да так искренне и старательно, что Никита всерьез испугался – не разобьет ли?
– Или убьется, или покалечится… – еле слышно прошептал Вилкас.
Вместе с клубами чада и копоти в зал ворвалась Ванькина жена. Очень быстро сообразив, что к чему, она рухнула на колени рядом с мужем и завыла тоненько и противно:
– Сми-и-илуйся, боярин… Не погуби-и-и души безви-и-инные…
– А ну тихо! – рявкнул Любослав, ударяя кулаком по столу. Ножки, казалось, слегка подогнулись, а столешница опасно заскрипела. – Устроили тут, понимаешь!
Паленый замер, не донеся полвершка голову к полу. Подобострастным взглядом побитой собаки воззрился снизу на Финна.
– Прощу вас, так и быть… – проворчал старый оборотень. – Но только потому, что недосуг мне в Смоленск вас волочить, к Александру Глебовичу. Грех отмаливать будете. Три года и три дня даю вам поста и молитв. Уразумели?
– Уразумели, батюшка, уразумели…
– Но в благодарность вы мне быстро и без утайки поведаете, что за мадьярский купец тут был. И во всех подробностях. Глядите у меня!
Финн поднялся, вытянувшись во весь свой немалый рост, и вроде бы достал макушкой до грязных балок.
Ванька пополз к нему, будто огромный жук, норовя поцеловать онучи.
– Стой!
Хозяин послушно замер.
– Поднимись и говори! Да смотри у меня – узнаю, что наврал!
Распрямив спину, но оставшись на коленях, Паленый зачастил, стремясь выложить все, что знал, изо всех сил борясь с желанием приукрасить хоть чуть-чуть, для большей весомости, свои признания.
Третьего дня, по его словам, рыцарь-франк завтракал после ежедневного утреннего упражнения с мечом. От всего рожу воротил – то ложка ему грязная, то яичница подгорела, то хлеб не такой… Вдруг на дороге зашумело, загремело. Кони ржут, люди ругаются не по-нашенски. Вошел боярин – дородный весь из себя, в шубе богатой, шапка с пером птицы заморской, усы… В общем, все как полагается именитому боярину. Но назвался купцом. С ним охранники с именами чудными.
– Дьёрдь, Лайош… – подсказал Никита.
– Да кто их запоминал? – беспечно отмахнулся Паленый.
И продолжал увлекательный рассказ.
Мадьяр много было. Дюжины две, если со слугами и с конюхами. Груз везли на санях, а отдельно – балок закрытый. Вот купец Андраш – услышав это имя, Никита встрепенулся и обвел взглядом друзей – перво-наперво потребовал комнату отдельную, да чтобы чистую и теплую. И чтобы запиралась к тому же на засов. Он-то, Иван то есть, бегом бабу погнал готовить все по требованию богатея, а сам тут крутился. Слышал, как мадьяр подсел к рыцарю, поздоровался вежливо и долгий разговор завел.
– О чем говорили-то?
– Комната ему зачем? – в один голос спросили Вилкас и Никита.
Комната ему для боярышни именитой, которая с ним путешествует, пояснил Паленый. Ее после из балка вывели и с большущим почтением наверх проводили. Чтоб отдохнула с дороги.
– Баба моя ей после два ведра воды горячей отнесла да лохань. А купец еще ругался, что не торопимся мы…
– Девица хороша собой, слов нету… – вмешалась хозяйка. – Токмо злая! Так глазами и зыркала по сторонам. Попал бы ножик под руку, точно всадила бы купцу в брюхо.
– За ней два охранника приглядывали, а после у дверей сторожили, да один с заднего двора за окном следил. А тот Андраш прямо млел, когда на нее смотрел. Все говорил «инштар»[131] да «лекем»[132]. И глаза закатывал…
– А конь с ними был? – воскликнул Улан-мэрген.
– Какой конь? А, конь… Было много коней.
– Да нет, ты не понял! Красавец конь, будто из золота отлитый, был?
– Не знаю, не глядел я…
– А что ж ты делал?
– Слушал, – хитро прищурился Ванька.
– А зачем тебе? – удивился Финн.
– Да незачем, – растерянно пробормотал хозяин. – Дай, думаю, послушаю. Вдруг кому из добрых людей пригодится, они серебришка подкинут…
– Ох, ушлый ты мужик! – хохотнул Любослав. – Только врешь все. Любопытства ради слушал да подглядывал. Верно?
– Верно, – сокрушенно вздохнул Паленый.
– Вот видишь, как приятно правду говорить, – улыбнулся Финн. – Продолжай, добрый человек, продолжай сказывать, а мы послушаем.
И Ванька, рад стараться, поведал, что боярин, сказавшийся купцом Андрашем из Пожоня, ожидал здесь доверенного человека от Фридриха фон Штайна – крестоносца из Ливонского ландмайстерства, который всеми делами сейчас заправляет в Полоцке. А рыцари, враждовавшие с архиепископом рижским, сперва продали право княжить в городе за триста марок серебра Витеню из Новогрудка, а после одумались и в Полоцк вернулись, хотя денег литвину обратно не отдали. Так что быть войне, каждая кошка скажет. У франка тоже какой-то интерес к фон Штайну был. На том они и спелись. Вместе дождались гонца. Вместе уехали. И девица с ними. Вот и все…
