Старые недобрые времена 2 (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич "Маленький Диванный Тигр"
— Неужели… — он закурил наконец, тут же обнаружив, что, пока думал и вертел папиросу в руках, высыпал из неё почти весь табак, и достал новую, — А ведь если так, то ведь и сходится всё! Кто я им? Никто, по большому счёту. Они друг с другом с детства знакомы, а таких, как я, у них сотни знакомых.
«- Отсюда… — мрачно подумал он, достав новую папиросу из портсигара и наконец закурив, — Если плясать отсюда, то все неувязки, все мои парижские приключения, они становятся понятны! Может, вообще с самого начала, с дуэли, к которой они подвели…»
Он уже для себя всё решил, и факты, которые никак не уложились в эту теорию в эту теорию, отмелись с треском, вырубились топором со всем неистовым пылом юности!
Докурив, он пошёл прочь, сам не зная куда, но…
' — Ковальски должен умереть!' — мысленно и очень жёстко, с ненавистью к себе и ко всему миру, подытожил он.
— Настоящий революционер должен всё потерять… — сказал Бартош, и, безумно хихикнув, проверил верёвки, растягивающие Ежи на грязном столе, — Всё… всё ради Польши!
Он, ещё раз хихикнув и покосившись на жертву, отошёл в тёмный угол подвального помещения, где начал перебирать, судя по металлическому лязгу, какие-то инструменты.
' — Чёрт… чёрт, чёрт, чёрт!' — попаданец панически забился в путах, не понимая решительно ничего, — Как я здесь оказался⁈'
Последнее, что он помнил, это заселение в номер отеля…
… но портье, очевидно, был в сговоре с поляками и… а впрочем, какая разница⁈ Голова мучительно пульсирует от боли, а руки и ноги заледенели так, что он их почти не чувствует, и ситуация, очевидно, скверная…
— Послушайте, Бартош, — тщательно подбирая польские слова, обратился к нему Ежи подрагивающим голосом, — я всё понимаю! Вы хотите свободу для нашей Польши, и я, в свою очередь…
Как у него во рту оказался кляп, он не понял…
… но когда Бартош обернулся, и лицо его потекло, став лицом Бориса Константиновича, попаданец сперва едва не сошёл с ума от ужаса…
… а потом, кто-то из глубины сознания прокричал, что этого не может быть, и это сон, сон, сон! Это не может быть правдой!
— Ах ты ж чёрт… — глотая воздух пересохшей глоткой выругался Ванька, сев на кровати и безумными глазами озирая номер, всё ещё не вполне осознавая, что все эти ужасы просто приснились ему!
Но вот похмелье… и ужаснейшее, худшее, пожалуй, в его недолгой жизни, самое настоящее. Жесточайшее!
Да и самочувствие вообще такое… как при тяжёлом гриппе, что, учитывая предысторию, совершенно не удивительно.
— Ох-х… — упав на влажные от пота подушки, он скривился от подступившей головной боли и тошноты, и некоторое время полежал без движения, стараясь не думать ни о чём, а лишь ожидая, пока его голову прекратит стискивать тисками.
Очень не сразу он отошёл, и, всё так же не вставая, несмотря на мучительную жажду, принялся собирать в кучу разбежавшиеся мысли.
Вчера, нагулявшись, уже сильно за полночь он заселился в отель неподалёку от пляс дю Карузель, а потом, через услужливого портье, почуявшего наживу, как акула кровь, заказал выпивку и…
… приподнявшись, он огляделся, убедившись, что до девок, к счастью, не дошло! Во всяком случае, в номере ни девок, ни следов их пребывания, и это, пожалуй, к лучшему…
Встав на подрагивающие ноги, воспользовался ночной вазой по назначению, а потом, почувствовав прилив дурноты, ещё раз.
В номере нашёлся и умывальник, и кувшин с водой, и какие-то сомнительные, но, очевидно, патентованные пилюли, облегчающие головную боль, с любезной записочкой, сообщающей постояльцу об этом. Ванька, не долго думая, проглотил одну и запил, а потом, чувствуя тошноту, медленно, но жадно выпил два стакана воды, чувствуя, как утихает головная боль.
— Я так подсяду… — хрипло сообщил он неведомо кому, прошаркивая к окну, а затем, отживев, изучая номер, в котором, как оказалось, есть и узенький, на полшажочка, балкон, и даже гостиная, которой он вчера не обнаружил.
— Ага… недёшево, кажется, — нервно постановил попаданец, проверяя портмоне и пытаясь вспомнить, а сколько же там, чёрт подери, было⁈ По самым скромным оценкам, на отель, ну и на пьянку посредством портье, ушло как минимум пятьдесят франков, и уже это, чёрт дери, совсем немало.
— Надо завязывать с пьянками, — констатировал он мрачно, снова, в который уже раз, тревожась о финансовой безопасности. Нет, так-то деньги есть…
… проблема только в том, что он до сих пор не ощутил их в полной мере своими. Да и, собственно, не так у него много денег, чтобы транжирить их!
Если бы они лежали на счету или были бы вложены в надёжное дело с умеренной доходностью, он мог бы позволить себе купить особнячок или небольшое поместье где-нибудь в провинции, или хорошую квартиру в одной из европейских столиц, не в самом центре. А после — вести жизнь обеспеченного рантье, не думающего о хлебе насущном, но и не имеющего возможность кутить, не задумываясь.
Но это — если… а пока деньги только тают, да и, учитывая парижские и лондонские приключения, нельзя быть на сто процентов уверенным, что не придётся делиться…
… а может быть, и бежать, забыв о вкладах, куда-нибудь далеко-далеко, в Южную Америку!
Последнее, конечно, очень гипотетически… но приключений, на его бедовую голову, многовато…
… и он не в первый раз задумался, что может быть, сам Мир не то выдавливает из себя чужеродный элемент, не то проверяет на прочность, пытаясь встроить его.
— Чёрт! — опомнившись, он посмотрел-таки на пузырёк с таблетками, а вернее, на состав, прописанный на этикетке, и его ожидания оправдались, — А… ясно! Вот с чего меня на философские измышления потянуло!
Несколько оклемавшись, умылся и почистил зубы, а после, недолго думая, взял чистую одежду в саквояже, и, спустившись вниз, уточнил у портье адрес ближайшей общественной бани.
— Бани? — оживился портье, разбитной и в тоже время услужливый малый, движущийся, как на шарнирах, — О, месье! Я знаю о них всё!
Он пустил в рассказ, в котором фигурировали серные ванны, папаша Бертье, кабачок по соседству, очаровательная Мари, которая…
… ну вы понимаете!
Всё это было вывалено, кажется, менее чем за минуту, и в иное время попаданец, пожалуй, восхитился бы не только экспрессий, но и весьма недурной подачей, которой во времена более поздние позавидовали бы самые матёрые гиды. Но…
— … простите, месье, — повинился портье, заткнувшись наконец, и несколько смущённо понимая, что постоялец после вчерашнего способен только моргать и улавливать отдельные слова, но не саму информацию, — я мальчика с вами отправлю, он отведёт.
— Жи-иль! — заорал он внезапно, так что Ванька аж покорёжило, — Ох, простите, месье…
— Жиль… — значительно тише закричал, скорее даже зашептал портье, отбегая в сторону и ныряя в какую-то каморку, — Жиль, чертёнок, вот ты где! Проводи месье Вандама в баню, к старику Бертье, да смотри…
Остаток фразы попаданец прослушал, пытаясь сообразить, причём тут Вандам…
… пока не вспомнил, что он, кажется, представился при заселении не своим именем.
«Чертёнок» Жиль оказался вертлявым, смазливым, хотя и несколько прыщеватым мальчишкой лет тринадцати, классического галльского типа. Сходу вывалив на попаданца тонну информации, он заскакал вокруг, разбрасываясь словами и эмоциями…
… и Ванька уже в бане, распрощавшись с ним, и сунув на прощание чаевые, понял, что с ним, кажется, заигрывали… и пожалуй, без «кажется»!
— Ф-фу ты… — тихонечко пробурчал он, опускаясь в серную ванну так, что вода залила даже уши, — вот уж действительно, Содом с Гоморрой!
Нет, о французских нравах он наслышан, да и не сказать, что Россия, по крайней мере, верхи, исповедуют, хм… более традиционные ценности. А уж в людских, бывало, чего только не наслушаешься! Но когда это касается непосредственно тебя, ситуация, чёрт дери, приобретает совсем другой окрас!
