Инженер Петра Великого (СИ) - Гросов Виктор

Помчался к Нефедову и полковнику, рассказать про приказ. Оба удивились и порадовались за меня.

— Ну что ж, Петр Алексеич, видать, там наверху твою головушку оценили! — сказал полковник, пожимая мне руку. — Жалко, что уезжаешь, ты тут был к месту. Но там от тебя толку больше будет, это правда. Давай, дуй, только про нас не забывай. Пушки нам нужны нормальные!

Простились с солдатами, с пушкарями, с новыми знакомыми. Удачи желали, просили помнить, что солдату надо.

Через день я снова сидел в телеге очередного обоза, который тащился в Питер. Войнушка осталась за спиной, но из головы ее не выкинешь — ни из записок, ни из мыслей, да и в душе она сидела крепко. Зато теперь я точно знал, что солдату на поле боя надо.

А еще вез с собой бумажку от самого Шереметева. Это был мой щит в будущей грызне за новые технологии новой армии.

Я ехал к Брюсу, еще не зная, что он там мне приготовил. При этом, что-то подсказывало, что судьба снова выкинет какой-то фортель, еще похлеще прежних.

Глава 19

Обратно в Питер я вернулся другим человеком. Не только в плане чина — фельдфебель, дворянин, аж самому смешно было поначалу, — но и внутри что-то щелкнуло. Война, она, знаете ли, мозги прочищает лучше любой бани. Одно дело — тут, в тылу, железки ковырять да станки мудрить под присмотром высоких чинов. И совсем другое — там, на передке, когда земля от разрывов ходуном ходит, а смерть рядом бродит, заглядывая в глаза каждому второму. Я теперь точно знал, для чего я тут корячусь, не ради чинов или денег (хотя и то, и другое не помешает, чего уж там), а чтобы у солдата в руках было нормальное оружие. Чтобы пушка била куда надо, а не рвалась, калеча своих же, чтобы был шанс выжить в этой мясорубке. И эта простая мысль придавала какой-то новый, злой смысл всей моей работе.

Бумага от Шереметева, которую я привез, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Прочтя ее и рекомендацию моего полкового командира, полковник Шлаттер, смотрел на меня без прежнего скепсиса, для него я стал человеком, отмеченным самим фельдмаршалом. Это здесь, в петровской России с ее чинопочитанием, это очень много значило. Снабженец Лыков, тот самый хмырь, который тормозил материалы, стал шелковым. Прибегал сам, спрашивал, чего надобно, клялся, что «всё в лучшем виде изыщем». Врали, конечно, по привычке, но уже не так нагло. Даже мои пацаны-помощники радовались моему возвращению и новым чинам, при этом смотрели теперь с еще большим пиететом.

Статус, мать его…

Сверлильный станок надо было доводить до ума, Шереметев в записке намекнул, что ждет его не меньше Царя. С замками фузейными тоже была куча работы — одно дело пробные образцы, другое — наладить их изготовление хотя бы мелкой серией, чтобы в полки на пробу отправить. Ну и про «композитные» стволы нельзя было забывать — раз уж они тройной заряд держат, надо было думать, как их делать не единичными экземплярами, а потоком. Голова пухла от планов и задач.

Вызов в Канцелярию мог здорово мне помочь или напакостить. Ведь зовет не абы кто! Яков Вилимович Брюс! Генерал-фельдцейхмейстер, то есть главный по всей артиллерии, сподвижник Петра, ученый, инженер, человек-легенда, которого тут одни считали чуть ли не колдуном, а другие — гением европейского масштаба.

Вызов к самому Брюсу — это не к генералу фон-дер-Ховену на поклон сходить. Может рапорт Шереметева так быстро дошел и произвел такое впечатление? Или наоборот — кто-то из моих недругов (а их после истории с Клюевым и Воробьевым меньше не стало, просто затаились) настучал графу какую-нибудь гадость, и теперь будет разбор полетов?

Располагался Брюс не в шумной Артиллерийской Канцелярии, а в отдельном крыле какого-то казенного здания неподалеку, обставленном с непривычной для только строящегося Питера роскошью и, я бы сказал, европейским лоском. Никакой грязи, обшарпанных стен и вони кислых щей. Тишина, чистота, ковры на полу, картины на стенах, книжные шкафы до потолка. В приемной — адъютант с лощеным лицом и выправкой гвардейца. Доложил обо мне. Велели подождать.

Ждал я недолго. Дверь кабинета отворилась, и адъютант кивнул: «Прошу».

Кабинет был огромный. Больше напоминал библиотеку или лабораторию, чем кабинет военного начальника. Снова книги, карты на стенах, какие-то непонятные приборы на столах — астролябии, глобусы, реторты. И за массивным письменным столом, заваленным бумагами и чертежами, сидел граф Брюс.

Шотландец по крови, русский по рождению и духу. Человек средних лет, но выглядел старше из-за седины и глубоких морщин на лбу. Лицо худощавое, умное, чуть надменное. Глаза — серые, холодные, смотрели так, будто сканировали тебя насквозь, до самой последней шестеренки в голове. От него веяло властью, интеллектом. Врать этому человеку или пытаться вешать лапшу на уши — бесполезно. Увидит сразу.

— Фельдфебель Смирнов? — голос у него был, без тени эмоций, но от этого казался еще более весомым.

— Так точно, ваше сиятельство, — отрапортовал я, вытягиваясь в струнку.

— Садитесь, — он указал на стул напротив стола. — Читал я донесения о вас. И от генерала фон-дер-Ховена, и от фельдмаршала Шереметева. Хвалят. Говорят, мыслите не по-здешнему, системно. И руки у вас к делу приделаны. Это радует. Ибо бардака и дурости у нас на заводах хватает, а вот ума и порядка — днем с огнем не сыщешь.

Он помолчал, внимательно разглядывая меня. Я сидел как на иголках.

— Рассказывайте, Смирнов. Что вы там на Охте делаете? Без прикрас, по существу. И что сделать надобно, чтобы толк был не случайный, а постоянный? Чтобы не один ствол удачный вышел, а все такие были? Чтобы не один замок починили, а тысячи надежно стреляли? Говорите. Я слушаю.

Даже так?

Хех! Ну, держись.

И я начал говорить. Старался коротко, без лишних технических деталей, но по сути. Про улучшенный чугун и литье, про «композитные» стволы, про сверлильный станок, про доработку замков. Говорил о том, что главная проблема — не только в технологиях. Есть сложности в организации, в отсутствии системы, в нехватке обученных людей, в воровстве и косности. Говорил о том, что можно работать лучше, эффективнее, если подойти к делу системно, с умом.

Брюс молча слушал, не перебивая, лишь изредка кивал или задавал короткий, но очень точный вопрос, который показывал, что он понимает суть проблемы глубже, чем я мог себе представить. Когда я закончил, он снова помолчал, глядя куда-то в сторону.

— Системно… Вот это слово верное, Смирнов, — проговорил он наконец. — Системы нам не хватает. Порядка. Расчета. От того и беды все. Один умник что-то придумает, а внедрить не можем, потому что вокруг — хаос и разгильдяйство.

Он резко повернулся ко мне.

— Скажите, фельдфебель, если бы вам дали волю… ну, скажем, на одном участке Охтинского завода… Дали бы людей, ресурсы… Смогли бы вы там наладить дело по-новому? Не станок построить или чугун сварить, а создать образцовое производство? Где всё по уму, по расчету, по системе? Где мастера обучены, материалы качественные, станки работают, а продукция выходит — не стыдно перед Европой показать? Смогли бы?

Вот оно! Предложение, которого я ждал!

Царапнуло это «Европе показать» — вот чего точно не надо делать.

Но предложение поддержки, ресурсов на конкретный проект, а также шанс построить всё с нуля, так, как я это видел! Карт-бланш на создание островка будущего посреди этого хаоса! Вот это меня завлекло!

— Смог бы, ваше сиятельство! — ответил я, загоревшись. — Если волю дадите и мешать не будут… То смогу! Построить так, чтобы работало как часы! Дабы брак был не нормой, а происшествием! Чтобы люди делу учились!

— Вот это ответ! — в глазах Брюса мелькнул огонек интереса. — Воля будет. И ресурсы найдем. И мешать… постараемся, чтобы не мешали. Но и спрос будет соответствующий. Мне не обещания нужны, Смирнов, а дело. Пушки, ружья, станки. Надежные, точные, в срок. Справитесь?