Волхв (СИ) - Земляной Андрей Борисович

Теперь же всё рухнуло. Людей в лучшем случае просто снимали, обязав в трёхдневный срок явиться в бюро занятости. Вот и трудились бывшие директоры сантехниками, дворниками и кочегарами, так как зачастую кроме болтовни ничего не умели.

И только это, было мощнейшим фактором оздоровления общества. Люди впервые за много лет увидели, что начальников не просто передвигают на другое тёплое место, а нахрен увольняют, и те вливаются в ряды рабочего класса. Но и директорский корпус, поняв, что лафа внезапно закончилась, во-первых, начал больше внимания уделять производственным проблемам, а во-вторых, от греха сам переводиться на нижестоящие должности, где был шанс удержаться.

Но поскольку работа проводилась в рамках нормативных писем Совмина, то в республиках гордо её проигнорировали, и в результате получили чудовищный перекос в эффективности работы и как результат в стоимости изделия. И в итоге выходило, что республиканским предприятиям выгоднее было заказать комплектующие в России, чем у себя под боком. И конечно политика политикой, но когда у тебя из пришедшей на завод партии треть уходит в брак, то рабочим не объяснить почему у него от зарплаты осталось две трети, а то и половина.

К весне семьдесят седьмого, у Виктора собралась отличная команда, которым ничего не нужно было разжёвывать. Он просто показывал очередной застойный узел в организме, и люди уже сами разрабатывали комплекс мер по преодолению проблемы, не забывая о прессе, телевидении и слухах, поддерживая информационную насыщенность поля, и не давая всяким голосам перехватить повестку.

А в последнее время всё демократическое стадо доброжелателей словно взбесилось, голося через десятки антенн на СССР, и даже транслируя телевизионные программы на местных языках в приграничные районы.

В ответ некие горячие головы предложили расширить сеть передатчиков, глушащих вредные радиостанции, но Виктор предложил совсем другое. Даже сквозь вой и треск можно что-то расслышать, а если на этой же частоте ретранслировать другие радиостанции, причём неважно какие, можно те же голоса только с задержкой по времени в десяток секунд, и расслышать что там говорят, станет вообще невозможно. Кроме того, в Калининграде решили построить радиостанцию, для вещания на восточные страны, а в ГДР — большую станцию для окучивания западноевропейских слушателей.

Содержание передач было совершенно невинным. Какие-то рассказы, о бесплатной медицине, о длинных многодневных походах, по просторам СССР, о подготовке космических экспедиций, новости, интересные рассказы, музыка народов СССР, и так далее. Ничего крамольного или даже политического. И конечно повсеместно в Европе стали появляться передатчики — глушилки, о которых журналисты СССР тоже рассказывали в своих репортажах.

Эта идеологическая работа стоила стране совсем недорого, но она сразу поставила европейцев в позицию обороняющихся.

За время с шестидесятых годов по семидесятые произошли катастрофические изменения в идеологической работе, где стал царить формализм и враньё. А с фактическим перемещением партии на вторые роли в управлении государством возник некий вакуум, который нужно было заполнить. В результате не стали ничего особо придумывать, и в апреле семьдесят седьмого создали при министерстве культуры Управление Идеологии, и патриотического воспитания.

В Управление сразу предполагалось пригласить сотрудничать известных авторов, но с этим вдруг образовался какой-то затык. Люди разводили руками, и прятали глаза, когда их спрашивали о том, как прошёл разговор.

Выписав каждому разводящему по строгому выговору от министра, Виктор сам поехал разбираться с проблемой, сначала заехав к Михаилу Михайловичу Жванецкому, которого в прошлой жизни не жаловал за фактически открытую русофобию. Но в этой реальности приходилось строить дом из всего что под рукой, в том числе и дендрофекальных [31] материалов.

Жванецкий недавно переехал в Москву из Ленинграда, купив квартиру на Пионерских Прудах, и вместе с Карцевым и Ильченко готовил большую программу для театра Эрмитаж.

На репетиционной площадке, директор Жванецкого, Олег Сташкевич, попытался преградить путь, но только пересёкся взглядом с Николаевым, после чего утух, и куда-то делся.

Но Виктор не собирался хамить и шуметь, а в сопровождении всего одного человека, тихо прошёл в полутёмный зал, и так же тихо сел, собираясь дождаться перерыва.

В центре зала горела одинокая настольная лампа, освещая стол, перед человеком, который сидел спиной ко входу, а на неярко освещённой сцене стоял Виктор Ильченко, в несколько несуразном костюме с перекошенными плечами.

— Витя, ну что ты давишь тему, словно цадик на похоронах! — Возмущался Жванецкий. — Спокойнее, ну ровно как та тётка на складе, в порту, которая всё время что-то забывала [32].

Тут словно вывинтившись из темноты, за плечом Жванецкого возник его директор, что-то негромко сказал, и так же беззвучно канул в пустоту.

— Так. Рома, Витя, перерыв. — Михаил Михайлович привстал, и найдя гостя взглядом, не торопясь прошёл по ряду и пошёл к нему, а Виктор двинулся навстречу.

— Михаил Михайлович. — Виктор коротко поклонился, и поскольку тот не протянул руку для пожатия, не стал совать свою. — Рад случаю познакомиться с гениальным сатириком.

— А я вас знаю! — Жванецкий лукаво улыбнулся и протянул руку. — Вы же самый молодой статский генерал в истории империи.

— И очень надеюсь стать самым старым генералом в империи. — Виктор склонил голову и аккуратно пожал руку.

— Витя, Рома, идите сюда! — Крикнул Михаил Михайлович чуть отвернувшись в сторону сцены. — Настоящий герой Советского Союза!

Со сцены, вытирая пот платком, спустились известные юмористы лица, которых точно знала вся страна.

— О! — Роман Карцев ускорился и почти подбежал к Виктору. — Товарищ Николаев!

— Можно просто Витя, Роман Андреевич.

— Это как-то неправильно. — Возразил Ильченко.

— Почему? — Удивился Виктор. — Вы старше меня, вы в конце концов знаменитые артисты, а я простой чиновник.

— Ну, таки непростой. — Роман Карцев смешно нахмурился, и поднял указательный палец. — Мой родной брат летел тем рейсом где вы геройствовали. А он, надо сказать, профессиональный фокусник. Так он говорит, что и не увидел, как вы быстро вырвали бомбу у этого поца, чтоб ему гореть вечно.

— Михаил Михайлович, Роман Андреевич, и Виктор Леонидович, а что мы стоим как бедные родственники на пороге? Я тут знаю отличный ресторан, где нас могут накормить прекрасным обедом. Я угощаю.

— Вы хорошо зарабатываете? — Поинтересовался Жванецкий, для которого тема денег всегда была весьма болезненной.

— Вы же сами сказали, что я генерал. Ну так-то да, плюс у меня десятки патентов, и большое количество научных работ, так что я очень даже не бедствую. За образец нового авиационного оборудования которое я придумал и сделал, мне заплатили больше двухсот тысяч рублей. Плюс обещали какую-то премию.

— Что, за оборудование которое может так дорого стоить? Удивился Ильченко, на ходу накидывая на плечи тонкий плащ.

— Там, Виктор Леонидович, есть элементы, которые по цене улетают за миллион, это же авиационная техника. А значит предельно надёжная. Очень прочная и максимально лёгкая.

— А вы какое отношение имеете к этому? Спросил Михаил Михайлович, уже надевший белоснежный плащ, и щегольскую шляпу с широкими полями.

— Так я же авиационный инженер. Вот, год назад диплом защитил.

— Ещё и инженер… — Жванецкий покачал головой, и увидев, как Виктор делает приглашающей жест, последовал за ним.

— Вы, насколько я знаю тоже, — ответил Виктор. — И вы тоже работаете не по специальности. Впрочем, научить быть юмористом невозможно. У человека либо есть чутьё на смешное, либо нет.

— Как кстати и инженер. — Жванецкий улыбнулся. — Тоже очень специальная профессия.

— Ну вот инженеров, пусть даже и не очень хороших мы научились готовить тысячами, а вот юмористы так не появляются. Это можно сказать игра случая.