Макс Мах - Под Луной
В этих условиях октябрь семнадцатого представлялся одновременно безумием и воплотившейся в жизнь утопией. Никто не знал толком, куда ведет эта дорога. Потому так долго – почти до конца двадцатого – и шли все вместе, большевики и другие ультралевые: эсеры-максималисты, анархисты-коммунисты, коммунисты-сионисты… Каких только лозунгов не привелось слышать в то странное, безумное время. Однако жизнь брала свое и, в конце концов, Ленин вынужден был признать: военный коммунизм, показавший себя невероятно эффективным в условиях прямого военного столкновения, не способен обеспечить победы в долговременной перспективе. Так, если излагать смысл событий предельно упрощенно, и возник НЭП. И следует отдать должное Троцкому, наряду с левой фразой, вполне адекватно отражавшей стиль его мышления, была у него так же удивительная способность видеть несколько дальше произнесенных слов и видеть там суть проблемы. Когда в 1918 стране грозил транспортный коллапс он, не задумываясь, предложил милитаризовать тыл в той же мере, в какой был "милитаризован" фронт. Создание трудовых армий ведь преследовало именно эту цель – восстановить транспортное сообщение. Но уже в девятнадцатом году именно Троцкий, едва ли не раньше Ленина – а может быть, и раньше – заговорил о финансовых рычагах управления экономикой. Он поддержал Ленинский план и не видел пока реальной причины к свертыванию НЭПа. И Кравцов склонен был поддержать мнение тех в ЦК, кто сплотился вокруг "платформы Троцкого". Впрочем, Макс не тешил себя иллюзиями. Среди тех, кто поддержал Льва Давыдовича, было много таких, кто делал это из одной лишь политической необходимости, как они ее понимали, а не потому, что принимал экономические выкладки вождя. Смирнов и Крестинский, Серебряков, Бубнов и многие другие, всем им единство "правящего блока" казалось – на данный момент – важнее их собственного видения путей и средств социалистического строительства. Тем проще было аргументировать свою позицию Сталину. Рядовые партийцы ведь не представляли, не могли себе представить даже ближайших результатов перехода к внеэкономическим методам управления хозяйством. Товарный голод – увы – не исчезнет сам собой, а напротив, усилится. И социалистическая экономика, строить которую, разумеется, нужно так быстро, как только возможно, не построится быстрее, если отменим уже сейчас концессии, разгоним старых специалистов, какими бы ретроградами, бюрократами и контрреволюционерами они не были, и закроем, начавшую было складываться тенденцию к возвращению эмигрантов. О, да, они все там "бывшие", это так. Вот только процент окончивших гимназию или даже университет, среди них гораздо выше, чем среди нынешних командиров промышленности и торговли. Однако и принять такой взгляд на вещи отнюдь не просто. Образование требуется, которого нет, самостоятельное мышление, на которое многие товарищи, к сожалению, не способны или не приучены.
Кравцов и не заметил, как допил чай. Оказалось, что он уже какое-то время сидит с незажженной трубкой в одной руке и пустым стаканом – в другой. За окном набирал силы рассвет, а в голове складывалась окончательно мозаика политических раскладов, приведших к нынешней острой ситуации.
Макс раскурил трубку и вновь поставил чайник на огонь.
"Итак…"
Он прогулялся по кухне и вспомнил вдруг еще одно "кино" из прошлой жизни. Как ни странно, подробности той его жизни в будущем по-прежнему были Кравцову практически не известны. Зато время от времени "всплывали" в памяти разные разности, связанные с политикой или экономикой, персоналиями или войной. Сюда же следовало отнести и воспоминания о не написанных еще книгах, не спетых песнях, не снятых фильмах. Так вот, в одном из них некий чекист по фамилии Исаев, – "Исаев? Знакомая фамилия… Это ведь псевдо Блюмкина, или нет?" – внедренный в немецкую секретную службу, рисует на листках бумаги шаржи на тогдашних руководителей Германии и раскладывает из этих "портретов" пасьянс, пытаясь понять расклад сил в верхах. Чем-то подобным занимался сейчас и Кравцов, с той разницей, однако, что ему этот киношный прием был ни к чему. Он знал их всех лично… И левых, и правых, и не определившихся или определяться по тем или иным причинам не желавших.
После "реконструкции" двадцать второго – двадцать третьего годов, предпринятой Лениным "со товарищи" – даже если не все товарищи этого желали – и "реконкисты" Двенадцатого съезда, в Политбюро возникло шаткое равновесие. Троцкий, Серебряков и примкнувшие к ним Крестинский и Сокольников образовали достаточно сильный блок, имевший к тому же серьезную поддержку в Партии и Советах. Им противостояли Каменев, Сталин и Куйбышев. Но между теми и другими, или, возможно, не между, а где-то в стороне, держались, как минимум, два крайне сильных, хотя и условных объединения, максимум – тактических союза. И поддержка, полученная от этих "недоблоков" "империалистами", как с легкой руки Бухарина начали называть сторонников НЭПа, или "иконоборцами", как не без ехидства назвал левых коммунистов Карл Радек, могла резко нарушить сложившееся в ЦК равновесие сил. "Правые" – Рыков и Бухарин – не разделяли оптимизма борцов с НЭПом, но притом не слишком симпатизировали Троцкому, а Томский, и вовсе был себе на уме, но мнение профсоюзных активистов тянуло его влево. Однако еще важнее было то, что никакой отчетливо выраженной позиции до сих пор не заняли два настоящих тяжеловеса "советского политического ринга", не носивших, как ни странно, "звания" вождей: Фрунзе и Дзержинский. Фрунзе исторически тяготел к Троцкому, с которым его разделяли лишь претензии на власть в РККА. Что же касается Дзержинского, то тут все обстояло еще сложнее. У него были старые противоречия, как с Каменевым, так – и даже в особенности – со Сталиным. Но по своим убеждениям он все-таки был ближе к левым, чем к Троцкому, которого, впрочем, лично уважал и ценил. В этих непростых обстоятельствах крайне важным становилось то, кого поддержат сильные люди ЦК, имея в виду не только Оргбюро ЦК, но Центральный Комитет в целом. И вот тут-то и возникал особый интерес к личности начальника Военконтроля. Управление и само по себе являлось весьма ценным приобретением, ведь речь шла о "втором ГПУ". Но командарм Кравцов являлся к тому же популярным среди высшего комсостава РККА человеком. Герой Гражданской войны, приятель, если не друг, доброй половины "красных генералов", член РВС СССР и, если и этого мало, потенциальный член ЦК, вопрос о кооптации которого считался практически решенным.
"Сталин, – решил Макс, допивая второй стакан чая. – Больше некому".
То есть, разумеется, есть кому и без Иосифа – и таких не трудно найти и в Оргбюро ЦК и среди крупной государственной и партийной номенклатуры – но и в этом случае, за спиной фигуранта должен находиться один из членов Политбюро. Котовский не полез бы доставать каштаны из огня ни для Молотова, ни для секретаря ЦК Андреева, ни для кого-нибудь вроде "вождя" украинских коммунистов Кагановича. Нет, шестерить, подставляя, в сущности, своего благодетеля, имело смысл только для очень "большого человека". И Каменев в роли такого человека Кравцову отчего-то представлялся с трудом…
2
– У нас в отряде морячек был с Балтики. Врал, что с "Авроры", но это неважно. Не спал почти, курил самосад, пил чифирь, нюхал кокаин, – Рашель рассказывала ровным повествовательным тоном, собирая завтрак на скорую руку и "в упор не видя" сидящего за столом Кравцова. – Однажды упал с лошади и больше не встал.
– Шею сломал? – Макс есть не хотел, но и выглядеть идиотом было стыдно, и он старательно пережевывал горячую перловку.
– Нет, – покачала головой Реш и села напротив него. – Сердце остановилось.
– Я понял твой машаль, – улыбнулся Макс и засунул в рот еще одну ложку каши.
"За папу…"
– Что ты сказал? – удивилась Рашель.
– Я сказал, – выдавил сквозь кашу Кравцов, – что понял твою притчу, ребе.
– Откуда ты знаешь это слово?
– Я и другие слова знаю, – усмехнулся Макс, припомнив свои университеты. – Наверное, Фишман научил, а может быть, и еще кто до него.
– Фишман это кто? – поинтересовалась Рашель, забыв уже, что сердится на мужа за очередную бессонную ночь, проведенную, наедине с чаем и табаком.
"А кто нам мешает купить кофе? – подумал мимоходом Кравцов. – Кофе нынче свободно продается, да и стоит, наверное, не дороже денег. Вполне можно себе позволить…"
– Яков Фишман мой старый друг. Мы были вместе в эмиграции. А теперь он служит в моем управлении, – объяснил Макс, прожевав наконец пересушенную перловку и стоически зачерпывая следующую ложку. – Ах, да! Это тот тип, что изготовил для Якова Григорьевича Блюмкина бомбу, чтобы грохнуть посла Мирбаха.
– Ох!
– Да, нет, – покачал головой Кравцов. – Нормальный мужик. Не дерется, не кусается.
"За маму…" – и он снова набил рот кашей.
