Гарри Гаррисон - Путь Короля. Том 1
Шеф перенес руку к боевой части алебарды, покрепче ухватил и рванул на себя древко. Кольбейн пошатнулся, заступил за разграничительную линию, но тут же порывистым движением убрал ногу. Когда наконец он обрел равновесие, в лице, искаженном мукой и страхом, не было ни кровинки. В то же мгновение толпа отозвалась разноголосым ревом.
— Остановить бой, он заступил за черту!
— Он ударил того, кто держал щит!
— Неважно, он ударил воина. А тот сам подставился под удар…
— Кузнец первым пустил кровь. Значит, все квиты…
— Бой надо прекратить! — гаркнул Торвин.
И однако громче всех прозвучал глас ярла Сигварда:
— Пусть продолжают. Они — воины, а не девчонки, чтобы сопли распускать из-за царапины.
Шеф покосился на судей. Хальвдан был суров, но, кажется, пребывал под сильным впечатлением. Он отмахнулся от незваных советчиков.
Кольбейн, трясясь всем телом, нащупывал пряжки на постромках щита. То, что от него оставалось, было теперь ни на что не годно. Магнус, в свою очередь, побелел от ужаса. Каждый новый удар, казалось, приближал его гибель. И вот теперь у него нет ни защитника, ни защиты. Но нечего и помышлять о побеге. Равно как и о том, чтобы просить пощады.
Лицо его исказила безобразная гримаса. Он ударил слепо, бездумно — поднял меч и что есть мочи опустил его на врага. Удар был из разряда тех, от которого, не раздумывая, увернется любой здравомыслящий воин. Но правила holmgang'a. неумолимы. Шеф должен был оставаться на месте. Впервые по ходу боя он резко развернул левую руку и со всей возможной мощью встретил опускающийся клинок краем топора алебарды. Противодействие было настолько сильным, что на мгновение вывело Магнуса из равновесия. Пятясь назад, он скосил глаза на свой меч. Тот был еще цел, но лезвие в одном месте было уже наполовину пропорото, а сам меч кривизной больше походил на тесак.
— Мечи подлежат замене, — нараспев повторил Хальвдан, — только по соглашению обоих участников…
Лицо Магнуса почернело. Собравшись с духом, он попытался выпрямиться и так, глядя врагу в лицо, встретить неминуемую кончину. Кольбейн нетвердым шагом подошел к товарищу и с помощью правой руки приподнял руку, которая еще недавно держала щит.
Шеф оглядел лезвие своей алебарды. Провел большим пальцем по свежей бороздке. Надо будет хорошенько приложиться напильником. Оружие его зовется «возмездие раба». Сейчас оно в его руках потому, что стоящий напротив него человек убил беззащитного раба. Настает пора возмездия. Он будет мстить. За этого трэля и, конечно, за многих других.
Но ведь той зуботычиной гебридец был обязан не тому, что убил трэля, но тому, что не пожелал уступить его ему, Шефу. Не дал ему расспросить англичанина о машинах, которые тот строит. Если он сейчас прикончит Магнуса, того заветного знания ему все равно не стяжать. А кроме того, кое-каких знаний ему и так сегодня прибавилось.
В гробовой тишине Шеф сделал шаг назад и вонзил острие алебарды в грязный песок. Отстегнул ремешки на щите, и тот брякнулся ему под ноги. Обернувшись к Хальвдану, он, желая, чтобы его слышала вся армия, прокричал как можно более звонким голосом:
— Я прекращаю этот holmgang и прошу судей рассудить нас по справедливости. Я сожалею о том, что в приступе гнева ударил Магнуса Рагнальдссона и выбил ему два зуба. Если он не будет более настаивать на holmgang'c, я готов повиниться перед ним за свой поступок, а также за рану, нанесенную сейчас его помощнику Кольбейну, и обещаю впредь стать ему верным другом.
Вой разочарования смешался с возгласами горячего одобрения. Страсти накалялись. В нескольких местах несогласным уже пришлось отстаивать свое мнение кулаками. Судьи, сбившись плотной кучкой, пытались прийти к какому-то выводу. Наконец было решено выслушать гебридцев. По-видимому, им удалось обо всем договориться. Толпа понемногу угомонилась. Ей предстояло не только узнать о принятом решении, но и выразить к нему собственное отношение. Шеф ожидал его без малейшего трепета. Даже жутковатые сцены прежнего Рагнарссонова судилища не будоражили более его память. Он не усомнился в том, что точно угадал настроение толпы. Судьи же никогда не посмеют пренебречь им.
— Мы, трое судей этого holmgang'’а, заявляем, что обе стороны вели себя в нем храбро и честно, не уронив своего достоинства. Мы заявляем, что ты… — Хальвдан несколько раз попытался произнести английское имя, но неудачно, — что ты… Скьеф, сын Сигварда, вправе просить нашего суда, поскольку сделал это перед своим ударом. — Хальвдан покосился по сторонам и повторил довод еще раз: — Поскольку ты сделал это перед своим ударом! Мы узнали, что об этом думает Магнус Рагнальдссон. Он также согласен принять наш суд. А потому мы объявляем, что поединок этот прекращается и обидчик Магнуса не понесет наказания.
После этого вперед выступил сам Магнус.
— Я заявляю, что готов принять извинения Скьефа Сигвардссона за повреждения, которые он нанес мне и моему товарищу Кольбейну Кольбрандссону, которые мы оцениваем в марку серебром каждое… — тут ему пришлось перекрикивать свист и улюлюканье, которыми было встречено столь скромное предложение островитян, чья алчность стала притчей во языцех, — при соблюдении одного условия. Скьеф Сигвардссон в своей кузнице должен смастерить для нас обоих оружие, похожее на то, которым владеет он сам. За эту работу от каждого из нас он получит полмарки серебром. А уж после этого мы готовы предложить ему нашу верную дружбу.
И с этими словами, ухмыляясь и потирая руки, Магнус смешался со своими товарищами, хлынувшими на ристалище. Неуклюже ступая, к ним присоединился и Кольбейн. Ханд был тут как тут, поднес к глазам кровоточащую и уже начинавшую опухать руку Кольбейна и что-то причитал о замызганном грязью рукаве. Рядом вертелся и Сигвард, пытавшийся втолковать участникам поединка свое мнение об исходе боя. При звуке одного ледяного голоса все остальные мигом утихли.
— Прекрасно. Вы, кажется, решили помириться. Правда, если вы собирались прекратить бой при первой же капле крови, то отправлялись бы себе в нужник и решали бы там все по-свойски, не морочили бы голову всей армии… Но теперь скажи-ка мне, петушок, навозной кучи гребешок, скажи-ка мне одну вещь, — Бескостный вдруг зловеще оборвал собственную речь и прошествовал по направлению к Шефу, буравя того холодным пламенем своих очей. — Может, ты собрался завоевать и мою верную дружбу?! А как ты намерен это сделать? Ну-ну, расскажи! Ведь ты не забыл, что и между нами есть кровь. Мне-то ты что предложишь?
И вновь, вновь Шеф взял на вооружение всепобеждающую наглость. Голосом звонким и ясным, чтобы армия потом не усомнилась в том, что Ивару Рагнарссону был брошен вызов, вложив в уста как можно более презрения и отваги, он крикнул:
— Кое-что я и впрямь предложу тебе, Ивар Рагнарссон. Однажды я уже попытался тебе в этом помочь, да мы с тобой оба знаем, своих силенок у тебя для этого маловато. Нет, я не о женских юбках… — Он увидел, как Ивар отшатнулся, не сводя с его лица страшного взгляда, и вдруг понял, что теперь Ивар никогда не оставит его. Никогда не забудет ни этих слов, ни его самого. До тех пор, пока один из них жив. — Нет-нет. Дай мне под начало пять сотен людей. И тогда я дам тебе то, с чем ты с радостью поделишься со всеми нами. Я дам тебе машины, равных которым нет даже у христиан. Я дам тебе орудия более страшные, чем то, которым я бился сегодня. А с их помощью я дам тебе в придачу еще один дар. Ты получишь от меня Йорк!
Последние слова он прорычал во всю мощь своих легких. Ответом ему стали неистовые вопли и бешеное клацанье мечей. Армия, казалось, зашлась от восторга.
— Славная похвальба, — заметил Ивар, озираясь на сгрудившихся в знак поддержки возле Шефа его отца, гебридцев, Торвина, его последователей с амулетами поверх рубах. — Или очень печальная, если у мальца ничего не выйдет…
Глава 4
Никогда не знаешь, когда зимой в Англии наступает рассвет, подумал Шеф. Облака так и льнут к земле, перед глазами мельтешат то струи дождя, то снежные хлопья. Где бы ни находилось солнце, ему, чтобы явить свою силу, придется преодолеть великое множество препятствий. Но пока этого не случится, он не увидит англичан… Пока этого не случится, людям его остается безропотное ожидание.
Передернув ноющими плечами, он немедленно почувствовал, как под пропитавшейся потом шерстью, из которой связана его единственная блуза, под тугой вываренной кожей, которая и по сей день заменяет ему кольчугу, потекли вниз холодные струйки. Неудивительно после стольких часов изнурительного труда. У него даже не оставалось сил говорить в голос. С каким бы удовольствием он сейчас скинул с себя эти обрыдлые одежды и насухо вытер тело. Люди, что вместе с ним ждут рассвета, наверняка думают о том же.
