Александр Сапаров - Назад в юность
— Андреев! — Воскликнул Максимов. — Ты где должен быть, ты должен учить токсикологию, а не по кабакам шляться. Нет, ты только посмотри! — Обратился он к Капитонову. — Стоило мне уехать, и этот кадр уже в кабак собрался.
— Наш человек. — Сказал, покачиваясь, полковник Капитонов. — Не служа, службу понял.
Но тут их внимание привлекла моя жена. Оба офицера подобрались и хищно уставились на смутившуюся Аню.
— Андреев представь нам свою спутницу. — В приказном тоне сказал Максимов.
— Дмитрий Иванович, это моя жена Аня, тоже студентка нашего университета.
Выражение охотников за прекрасным полом у моих преподавателей уменьшилось, и они наперебой стали целовать вконец засмущавшейся Анне руки и сыпать комплименты. Но тут, к нашему счастью открылись двери ресторана и мы гурьбой влетели в него. Здесь оба полковника, подмигнув мне и подняв большие пальцы вверх, наконец, нас оставили.
А мы сидели, долго смеялись и говорили, что можно годами жить в большом городе и не увидеть знакомых. А тут в другом городе с трехмиллионным населением в первый же день в ресторане встретить своих преподавателей с занятий, которых ты сбежал.
На следующий день мы благополучно вернулись домой. К чести Максимова надо сказать, что он даже слова не сказал, о том, что встретил нас в Питере. Только, как то раз высказался в плане того, что Андреев сумел найти красивую и преданную женщину, а это дорогого стоит.
Приближалась весна было начало мая, когда я пришел домой к родителям и обнаружил, что в гостях сидит мой тесть Борис Васильевич. Они оба с отцом были изрядно под шафэ, да и моя мама тоже не отставала. Праздновали они приближающийся день победы. Когда я зашел в комнату Борис Васильевич доказывал моему отцу:
— Нет Алексеич ты не прав, молодежь нынче не та.
Вот я, например, в сорок четвертом ушел на фронт, я в полковой разведке был, сколько этих б…ь , еб...х гансов на себе обосранных приволок. Мне, что медали были нужны, да мне это на х… не надо. Я за страну воевал. А теперь, они что воевать пойдут, да я когда услышал, что этот Никитка Сталина из Мавзолея вытащил, у меня все внутри перевернулось. А молодежь она ведь на это смотрит и думает, что так и надо. Ну ладно Леня воевал, хер знает кем он там был, но все-таки на фронте. А за ним очередь стоит этих уе...ков, которые войны не нюхали, к чему они нас приведут?
— А вот и мой зятек пришел, ну расскажи-ка мне Серега, как ты будешь Родину защищать?
Но тут вступил в беседу мой отец:
— Слушай Васильич, я тебя уважаю, но надо и край знать, ты, что на моего сына бочку катишь, ты что думаешь, он Родину не пойдет защищать. Ты смотри лишнего не говори. Тут Борис Васильевич, хоть и не очень трезвый понял, что уже хватил лишнего, заявил:
— Ты что Лексеич, да мой зять классный мужик, я сразу увидел. Уж если он меня не зассал, когда я с ним по-мужски начал говорить, это да. Меня ведь, когда я злой, все стороной обходят, уважают.
Но мой батя уже не мог успокоиться:
— Нет Васильич, ты моего сына за чмо не держи. Он и тебя, хоть ты и разведчик в пять секунд вырубит. И вообще, что ты на молодежь наехал, давай лучше накатим за Победу еще по одной.
Тут уже вступила в разговор моя мама:
— Ну-ка мужики заткнулись, мы такую дату отмечаем, а вы тут ругаетесь не по делу.
Но Борис Васильевич все не успокаивался:
— А вот скажи мне зятек. На какой х… в ты в партию вступил. Тебе, что там маслом намазано.
Тут уж оба моих родителя не выдержали:
— Да ты, что Боря думаешь, что мой сын ради привилегий туда пошел. — Ласковым тоном спросила мама.
От этого тона Борис Васильевич сразу встрепенулся и заявил:
— Ой да не обращайте внимания, я тут по пьяни вам всякого наговорю, все путем.
Я решил исправить положение и сев за стол потихоньку начал петь:
Дымилась падая ракета,
Как догоревшая звезда.
Кто хоть однажды видел это,
Тот не забудет никогда.
Он не забудет, не забудет
Атаки яростные те,
У незнакомого поселка
На безымянной высоте.
Тут подключился и бас Бориса Васильевича.
Над нами мессеры кружили
И было видно словно днем,
Но только крепче мы дружили
Под перекрестным арт-огнем.
И к нашему дуэту присоединился отец, по его щекам текли редкие слезы, но он не вытирая их продолжал петь.
И мы дружно допели песню, и затем уже спокойно проводили моего расчувствовавшегося тестя.
Летом 1968 года я после сдачи экзаменов продолжал работать в больнице, проходил практику, и по-прежнему уделял много времени учебе, кардиология и психология снились мне уже во сне. Я даже пропустил новость о вторжение наших войск в Чехословакию совместно с странами членами Варшавского договора, потому что практически не читал газет и не смотрел телевизор. Привлек меня к этой теме отец, когда я вечером зашел к ним. Он только что оторвался от телевизора и с возмущением стал рассказывать о предателях чехах, которые не оценили, то, что мы сделали для них. Я разумеется не стал говорить отцу о том, что во время войны чехи благополучно клепали оружие для вермахта, и ничем особо не высказывали своего недовольства. И что сейчас не только американские агенты и бывшие капиталисты недовольны существующим строем, но и народ. А только сказал, что наши войска вместе с болгарами и поляками быстро наведут в Чехословакии порядок. И с тоской подумал:
— А ведь мне еще два года учиться. И пока мое воздействие на окружающее ограничивается, похоже, только изменениями в судьбе близких мне людей.
Весной мой брат очень хорошо окончил школу и поступил на экономический факультет университета, в отличие от прошлой жизни, где он еле сдав на тройки выпускные экзамены, поступил в торгово-кулинарное училище. Хотя трудно сказать будет ли этот выбор для него лучше.
Моя мама прошла повторно ВТЭК и уже не работала в больнице, а начала работать в горкоме партии на должности инструктора. Давалось ей это без особого труда, все-таки она почти двенадцать лет была парторгом крупной больницы, хотя конечно были слезы и сомнения, что она сможет там работать, и мы с отцом ободряли ее и говорили, что она за эти годы уже многое узнала и вполне справиться на новом месте.
Но глубине души я все же переживал, зная мамин принципиальный характер, что она может испортить отношения с руководством горкома. Но сейчас она входила в работу и собиралась на партийную учебу. Моя Аня также успешно перешла на третий курс и активно работала проводником, заявляясь домой, только отоспаться. Мы уже обговорили наши планы на переезд в Москву. Я надеялся, что мне там предоставят комнату в общежитии, а Аня приедет ко мне после окончания пятого курса, и тоже будет устраиваться на работу в Москве. Хотя конечно это было наверно слишком рано обсуждать, все-таки впереди было еще два года учебы и многое могло произойти.
Практика этим летом была намного интереснее, чем после третьего курса, даже мне было достаточно интересно, потому что в прошлой жизни из-за специфики работы я почти не сталкивался с такими пациентами. Мне в первый раз доверили самостоятельно удалить аппендикс, правда хирург за мной проверяла каждый стежок, что изрядно раздражало, но все равно это было здорово. Уже не так здорово после цикла хирургии было перейти в женскую консультацию, где после того, как гинеколог убедилась в моей компетенции в плане измерения таза и определения сроков беременности, она вместе с акушеркой уселась за перегородкой обсуждать последние новости проблему пошивки платьев и прочего. А я принимал и принимал. Да беременных в 1968 году было гораздо больше, чем в двухтысячных, это я понял на своем опыте, а вот резиновых перчаток почти не было, а те которые имелись, были заботливо от меня спрятаны.
— А ты Сережа дезинфицируй руки после осмотра. — Ласково сказала мне пожилая акушерка. — Вон видишь, рядом с раковиной грелочка висит. В ней хлорный раствор, так, что посмотрел больную, полей руки хлорочкой а потом помой с мылом.
Я, уже привыкший в восьмидесятых и девяностых годах при всех осмотрах пользоваться перчатками, с дрожью смотрел на эту страшноту. А в моем воображении на кончиках моих пальцев уже расцветали сифилитические шанкры. Но делать нечего и я поливал руки хлоркой. Уже после десятой посетительницы руки у меня были шершавые, а к концу приема покрылись трещинами. Я шел домой после трудового дня, приняв пятьдесят женщин, и у меня в голове все вертелся известный анекдот о гинекологе, которого судили за убийство девочки, которая попросила у него десять рублей, за то, что она покажет ему свою пиписку. На следующий день я пришел в консультацию с перчатками, взятыми в больнице, и призрак шанкра на пальце меня уже не беспокоил.
