Андрей Валентинов - Флегетон
Не верю я в эти будущие бои. Хотя, конечно, преподавать в училище все же лучше, чем бродить с шарманкой по Белграду. Тем более, что у меня и шарманки-то нет. Впрочем, я что-то замечтался, так далеко забираться покуда не стоит.
Напоследок Туркул поинтересовался, по-прежнему ли я собираюсь в Гиссарлык. Я успокоил его, сообщив, что идэ фикс просто так не проходит. Тогда он меня порадовал – Витковский уже договорился об аренде катера, и на следующей неделе мы можем отправляться. Ежели, конечно, Кемаль позволит. Его аскеры, по слухам, уже подходят к столице.
Мы ехали целый день, не встретив ни одного краснопузого. Только один раз над головой промелькнул «Фарман», но тут же ушел на север, а за ним погнанись два наших «Ньюпора». Штабс-капитан Дьяков поведал, что наша конница ушла вперед, она уже, вероятно, под Токмаком, мы же подойдем к городу не раньше ночи. Однако, вышло иначе: верст за десять командир бригады остановил колонну, и мы, выставив охранение, заночевали прямо в поле. Штабс-капитан Дьяков вернулся от командира и сообщил, что атаковать будем на рассвете, и, по его просьбе, нас поставили в авангард. Токмак обороняют какие-то сборные части, и красной чухны среди них, похоже, нет. Это нам еще предстоит увидеть.
Отряд был поднят в серой предрассветной мгле, роты выстроились, и штабс-капитан Дьяков рассказал новичкам о декабрьском бое под Токмаком. Получилось это у него неплохо. Я видел, как заблестели глаза нашей молодежи, и понял, что красным сегодня придется туго. Последовал приказ: в плен брать только тех, кто сразу же бросил винтовку и поднял руки. Я понимал, что означает такой приказ на практике. Сегодня пленных не ожидалось.
Мы решили рискнуть, и двинулись прямо в повозках по той самой дороге, по которой отступали в декабре. Теперь вокруг колосилась золотистая пшеница, утреннее небо сияло безмятежной голубизной, и мы с трудом, по нескольким плохо засыпанным воронкам, узнали то место, где нас напоследок накрыло и где погиб поручик Дидковский. Я даже поискал глазами вокруг в надежде увидеть поблизости деревянный крест, на котором висит подбитая ватой зимняя офицерская фуражка, но все было залито поспевающими колосьями, и я понял, что искать тут нечего.
Мы шли на полной скорости, подстегивая лошадей, прямо к околице. Заметили нас поздно, – возможно, в первые минуты вообще приняли за своих. Как только начали неуверенно постреливать, я дунул в свисток, и рота, соскочив с повозок, развернулась в цепь слева от дороги. Первая рота шла справа от шоссе. Артиллерии у нас не было, но мы подошли столь близко, что этим можно было пренебречь.
Мы ворвались в первую траншею, проходившую у самого въезда в город, и, не разбираясь, перекололи штыками сонных краснопузых. Нескольким удалось засесть в блиндаже, но поручик Успенский швырнул через вентиляционную отдушину ручную бомбу, и можно было идти дальше.
Нам казалось, что краснопузые готовят что-то серьезное, хотелось наконец-то сцепиться и припомнить им все, но улицы города были неузнаваемо пусты – красные в бой не вступали. Время от времени отдельные герои в нижнем белье и с винтовкой выбегали на улицу прямо на наши штыки, но ни тут, ни поблизости мы не слышали даже стрельбы. Наконец, мы оказались на грязном пустыре, который служил чем-то вроде центральной площади. За пустырем возвышалось кирпичное строение о двух этажах, над коим неподвижно висел красный флаг, рядом стояли четыре гаубицы и несколько зарядных ящиков, а чуть в стороне – два броневика.
Я послал взвод прапорщика Мишриса прямиком на здание с флагом, – вероятно, местный совдеп; прапорщик Немно повел своих к батарее, а я с первым взводом направился к броневикам. Броневики стояли тихо, так что можно было подумать, что они пусты, но из раскрытого люка мы явственно слышали храп. Поручик Успенский предложил просто кинуть в каждый люк по ручной бомбе, но броневиков было жалко, и я приказал брать их целыми. Поручик Успенский поморщился, вытащил револьвер и забрался на башню одной из машин, под номером 12. Номер счастливый, но, очевидно, не для экипажа. Грохнуло несколько выстрелов, и поручик с той же гримасой слез с башни, предложив своим подчиненным доставать дичь. Почти одновременно двое наших юнкеров разделались с экипажем соседнего броневика, номер которого я уже не помню.
Несколько минут ушло на извлечение трупов. В одном из броневиков в экипаже оказалась дама, точнее, бабища в кожанке, к которой был приверчен орден красного знамени. Рядом с трупами было найдено несколько бутылок самогона, правда, большей частью пустых. Поручик Успенский нравоучительно заметил, что пить, как известно, вредно, и попытался завести одну из машин. Броневик взревел, дернулся и покатил прямо к крыльцу совдепа.
Тем временем нам навстречу спешил прапорщик Немно с докладом о взятии батареи. Красные проспали и ее. Оставался совдеп, но от Мишриса вестей не было, и тут на верхнем этаже с грохотом вылетели стекла, и началась стрельба. Я уже хотел было послать туда первый взвод, но стрельба тут же стихла, и через некоторое время из распахнутых дверей показалось несколько шатающихся фигур в кальсонах и с поднятыми руками. За ними шли орлы прапорщика Мишриса, подталкавая краснопузых штыками, чтоб те сохраняли равновесие.
Прапорщик Мишрис сообщил, что совдеп – а это действительно оказался совдеп – очищен, сопротивление оказал только один тип, заколотый на месте, а этих он привел просто показать.
Я не стал рассматривать и тем более расспрашивать эту публику. Белье на них было шелковое, морды наетые, и мне оставалось приказать поставить их тут же к стенке. Краснопузых – их было около дюжины – расставили вдоль кирпичной стены совдепа, и поручик Успенский предложил желающим спеть «Интернационал». Желающих не оказалось, только один худой господин, успевший, в отличие от причих, надеть галифе, назвал поручика нехорошим словом и потребовал папиросу. Успенский зарычал, но папиросу выдал. Тут какой-то тип с выпадающим из подштанников брюхом бухнулся на колени и начал нести такую околесицу, что всем стало противно. Поручик махнул рукой, и залп скосил всю шеренгу. Уцелел лишь худой господин с папиросой – поручик поставил его курить рядом с собой.
Тем временем на площадь высыпала наша первая рота, гоня впереди полсотни красных. Оказывается, штабс-капитан Дьяков накрыл казарму и взял красную роту – вернее, все, что от нее осталось, – в плен. Мы построили пленных, и штабс-капитан Дьяков выбрал десяток в шелковом белье и с длинными волосами. Вдобавок, среди пленных обнаруужились трое эстонцев, которых тут же присоединили к этой компании. Грохнул еще один залп, и конвой погнал уцелевших пленных к ближайшему сараю.
Господину с папиросой повезло. Покуда он курил, все закончилось, а дважды, как известно, не расстреливают. Да и нам, говоря по чести, хватило впечатлений. Я предложил ему вторую папиросу, и мы поговорили.
В общем, краснопузые были сами виноваты. Они не ждали нас так рано, но это еще не означает, что можно манкировать караулами и боевым охранением. Правда, в Токмаке стояла сборная команда – остатки потрепанных нами еще в первых летних боях частей. Командование все поджидало приезда лично товарища Уборевича и не спешило укреплять оборону. Ну и достукались.
Худой господин оказался самым настоящим комиссаром, прибывшим из штаба Уборевича два дня тому назад. В общем, ему повезло вторично: такую птицу мы тут же отправили к Якову Александровичу, и у него появился шанс продлить свои дни вторично.
В Токмак уже входили части нашей бригады. Стало ясно, что бой на этом и кончился. Нас похвалили за броневики и гаубицы, но лично я чувствовал себя немного обманутым. Мы шли сюда не для того, чтобы брать в плен сонный совдеп в кальсонах. Мы хотели боя по всем правилам, чтоб краснопузые припомнили те, декабрьские дни, когда выкуривали нас отсюда. Но, выходит, мечтали мы об этом зря, да и шваль, встреченная здесь, ничем не напоминала чухонскую дивизию. Что ж, значит, расплатились мы еще не до конца.
Бригада пошла дальше, к Семеновке, а мы остались в Токмаке, поджидая Якова Александровича. Он прибыл к вечеру. Рота выстроилась у совдепа, с которого уже успели сорвать красную тряпку. Смотрелись мы неплохо: по сторонам стояли броневики, из-за строя торчали стволы орудий, а с боков шеренгу начинали и заканчивали груды трофейных винтовок. Да, это вам не мелитопольский ресторан. Тут мы выглядели как надо.
Кавалькада, странно малочисленная, влетела на площадь, и тут мы сообразили, что Яков Александрович прибыл не один, а с начальством. Мелькнула черная бурка; высокий человек в черкесске с серебряными гызырями легко соскочил с лошади и быстрыми шагами направился к нам. Я узнал Барона. Ну что ж, очень приятно.
Штабс-капитан Дьяков отрапортовал. Барон оглядел наш строй, взгляд его задержался на броневиках; затем он усмехнулся и поздоровался. Мы гаркнули, он пожал руку штабс-капитану Дьякову и обошел строй, здороваясь с офицерами. Пожимая руку мне, он кивнул – узнал меня. Вновь усмехнувшись, – настроение у него, похоже, было хорошее, – Барон стал перед строем, расставив длинные худые ноги в блестящих сапогах. Я не без некоторого трепета ждал речи, но Барон крикнул лишь: «Молодцы, сорокинцы!», вновь вскочил на коня и дернул поводья, отчего бедное животное тут же встало на дыбы. В эту минуту он был до странности похож на Николая Орлова. И сейчас же кавалькада пустила пыль и была такова. Можно расходиться.
