Михаил Ремер - Спасти Москву
А еще с самого утра на стенах стояла только половина лучников. Большая же часть, держа наготове самострелы, уже дежурили у ворот, незаметные, но в любой момент готовые появиться в проеме, чтобы дать залп по наступающим. Из тех же, кто находился сейчас на стенах, часть снова была переодета простыми горожанами. Так, чтобы у неприятеля создавалось впечатление больших потерь московского войска. Внизу, у ворот, уже готовились к выходу Тверд с группой ратников. Держа большие подносы даров в руках, они, напряженно о чем-то переговариваясь с остальными, готовились к выходу. С пару дюжин человек занимались тем, что разбрасывали мешки да бревна, разбирая баррикады у ворот.
Совсем немного времени, и делегация росичей во главе с переодетым в Остея Твердом выдвинулась навстречу поджидающим татарам.
– Ты хотел видеть меня!
– Да, Остей! – прошипел тот, почтительно кланяясь. По его знаку сзади тут же подбежали мурзы, таща сундуки с дарами. – Смотри, это мой дар тебе, – сразу несколько рук погрузились в сундуки, набитые драгоценностями, и уже через секунду те со звоном разлетелись прочь, а в руках татар появились по сверкающей сабле. – Убить!
Подносы со звоном полетели в разные стороны; то сопровождающие Тверда схватили мечи, спрятанные среди даров, и ринулись в бой.
Все снова пришло в движение. Дождавшись условного сигнала, татарские конники ринулись в бой, целясь в распахнутые ворота. Пронзительный свист со стороны распахнутых створок распорол тишину, и, подчиняясь этому звуку, Тверд с товарищами рассыпались во все стороны. В тот же миг снова ухнули тюфяки, разнося в пух и прах несущихся на ворота всадников. Еще мгновение, и из-за зубьев появились арбалетчики, а еще через пару конница рассыпалась, напоровшись на новое поле раскиданных за ночь чесноков, а в воротах появились несколько мощных конструкций из заточенных и сбитых вместе бревен, способных остановить натиск любой силы и ярости.
Набат умолк. Вместо него дружно брякнули колокола, и по округе разнесся радостный смех: то Слободан грянул гимн победе русичей. Вдруг задрожала земля, и до слуха обороняющихся донесся гул новой атаки. Откуда-то издалека, из тыла атакующих раздался леденящий душу вой тысяч глоток. Нападающие завыли в ответ, но то был не боевой клич, зовущий вперед, но, скорее, вопль ужаса. Защитники крепости азартно заорали что-то в ответ. Мигом забыв про все, Булыцкий посмотрел туда, куда еще вчера так пристально всматривался Тверд. То, что он увидел, заставило его дрогнуть. Прямо в тыл войска Тохтамыша, уже смяв под собой ханскую палатку, врезалась дружина, ведомая могучим тучным человеком, в котором Николай Сергеевич пусть и с трудом, но узнал Дмитрия Донского.
– Вот же сукин сын!!! – буквально взвыл от радости учитель. – Уж почто хитер, а! Давай! Руби тохтамышевцев!!! – азартно, как зритель на хорошем футбольном матче, проорал Булыцкий. – Э-ге-ге-гей!
Его вопль подхватили дружинники на стенах, и теперь сходство со стадионом усилилось многократно, если, конечно, можно было представить себе стадион, наполненный вооруженными людьми, облаченными в сияющие кольчуги. Татары, почуяв неладное, развернулись спиной к стенам, пытаясь встретить новую угрозу лицом, впрочем, это уже не могло изменить ход сражения; две волны уже сшиблись, вминаясь друг в друга, что два мощных снежных кома, врезавшихся друг в друга, выплескивая окровавленные, оглушенные сгустки, и продолжающих по инерции переть друг в друга. Впрочем, недолго. Ядро армии Тохтамыша, не сдюжив, раскололось на две части, и рать русичей теперь, клином рассекая растерявшиеся полчища чужеземцев, шла прямо к воротам Московского Кремля. Впереди, словно молниями, орудуя двумя сияющими клинками, уверенно шел Дмитрий Донской. Отбиваясь от нацеленных в него копий, уходя от жалящих лезвий сабель и мечей, он, словно ледокол, прорубался сквозь строй неприятеля. За ним, сминая, круша и добивая оглушенных врагов, мощным потоком двигалась вся собранная рать.
Теперь уже инициатива перешла на сторону московитов. Орудуя мечами, щитами и копьями, они рвали и крушили все на своем пути, буквально разрывая плотный ряд на две части. Видя это, защитники же города, оставив стены, мощным потоком ринулись вниз и, хлынув из пасти распахнутых ворот, рванулись навстречу армии князя, окончательно внося сумятицу и панику в ряды не ожидавших такого тохтамышевцев. Сам не понимая зачем, Николай Сергеевич слетел вниз по лестнице и бросился наружу.
– Стой, чужеродец! Куда?! – услышал он зычный крик Владимира Андреевича. – Ох, и ноги укорочу, шельма! – на мгновение обернувшись, увидел Николай Сергеевич, как князь Владимир, бросив свой пост, ринулся вслед за ним.
– Пусти, зараза! Дорогу дай! Пусти, кому сказано, – сообразив, что действительно переборщил, принялся работать он локтями, пытаясь прорваться назад к воротам, однако, подхваченный людским потоком, вынужден был развернуться и отдаться воле течения, понесшего пришельца в самую гущу событий.
Войско ударило в тыл, окончательно сминая вражеские ряды и разрывая армию Тохтамыша сначала на две, а потом и десятки яростно кружащихся воронок, между которыми, как в какой-то страшной шаманской пляске, метались две хоругви[67]: войска Дмитрия с нерукотворным Христом и войска Тохтамыша. То сближаясь, то снова расходясь в стороны, они словно ждали удобного момента, чтобы схлестнуться один на один. Поняв, что отступать некуда, монголы бились насмерть, даже и не помышляя о милости со стороны московитов. Многочисленные черные водовороты каким-то неведомым чудом ухитрились объединиться в одну огромную тучу под зеленой хоругвью. Перестроившись и организовавшись, они теперь, стоя плечом к плечу и прикрываясь щитами, отчаянно отбивались от наседавших ратников.
Хоругвь с Христом, отчаянно носившаяся в самом месиве этого сражения, вдруг дернувшись, заметалась и, разом поникнув, вылетела прочь из сутолоки. На боевом коне с поля брани выехал хорунжий[68], одной рукой вяло сжимая рукоять меча, другой – разорванную острым клинком грудь. Пометавшись в разные стороны, животное отъехало от места боя и, почувствовав себя в безопасности, остановилось, мирно пощипывая траву. Тело ратника тяжко съехало с седла и грузно приземлилось на распластанных порубленных воинов. Смятая хоругвь безвольно постелилась на щедро политой кровью земле, словно саван укрывая собой убитых и не разбираясь кто там: будь то свой или чужой.
Потеряв знамя, московское войско, как-то разом скукожившись, начало откатывать от рядов тохтамышевцев. Ненадолго, всего на несколько секунд ратники растерялись, но и этого хватило опытным кочевникам, чтобы, почувствовав слабину, ринуться вперед, разорвать цепь дружинников Дмитрия Донского и, хлынув наружу, перехватить инициативу. Расстановка сил за каких-то несколько мгновений кардинально изменилась: теперь уже Тахтомыш атаковал, рассекая на части княжескую рать. Теперь уже московиты, сбившись в небольшие отряды, яростно отбивались от наседавших со всех сторон монголов.
Отчаянно крича и собирая уцелевшие части, в самом центре сумасшедшего водоворота крутился на коне Дмитрий. Яростно орудуя мечами, тот бесстрашно врывался в самые жаркие сшибки и, круша налево и направо, рвал, колол и распарывал доспехи мужей неприятеля. Боевой конь Дмитрия Ивановича, гарцуя, пер напролом, подминая и растаптывая не успевших сориентироваться, уже ничуть не разбираясь, кто там под копытами оказался: свои или враги. Орудуя клинками, князь, глядя поверх голов из сумасшедшего месива, зычным голосом раздавал распоряжения, ориентируя и собирая воедино разрозненную русскую рать. Опомнившиеся дружинники, слушая его отрывистые распоряжения, начинали собираться, сливаясь с точно такими же группами мужей. А князь, разгоряченный жаркой сечей, уже рвался дальше. Разметав очередную воронку, мокрый от крови и пота, Донской, как сам дьявол на взмыленном, сошедшем с ума коне, снова бросался в самую гущу схватки, собирая разрозненные части.
Дыхания не хватало, и поле заплясало перед глазами, но Булыцкому было уже не до того. Хватая ртом воздух, тот подлетел к мертвому хорунжию и, подняв распластанное знамя, тяжко зашагал вперед в самую гущу схватки. Сердце уже не билось, нет! Оно буквально взрывалось бешеным каким-то ритмом, словно бы собиралось, набрав какую-то сумасшедшую энергию, вырваться прочь из ставшей вдруг такой тесной груди. Все поплыло перед глазами, и по левой руке растеклась уже порядком подзабытая боль.
Все остальное он видел через какую-то призму, размывшую происходящее подобно софт-фильтру. Тела убитых, расстелившись по земле, мешали идти; приходилось концентрировать и без того ускользающее внимание. Пару раз его хватали за щиколотки тяжко раненные. Несколько раз он едва сохранял равновесие, наступив на отсеченные конечности. Раз уперся в стонущего монгола, лежащего на локте. Тот был в шоке и пытался собрать разбросанные по земле кишки. Недолго. Охнув, он вдруг распластался на земле и затих. Николай Сергеевич не выдержал. Земля разом вырвалась из-под ног, и он тяжко рухнул, распластавшись на окровавленном воине. Его вырвало.
