Алексей Фомин - Время московское
Погружение в сон прошло штатно, и Сашка, едва почувствовав себя свободным от собственного тела, тут же приступил к строительству портала, о необходимости коего он, чтобы опять не забыть, мысленно твердил, как заклинание, даже будучи погруженным в глубокий гипнотический сон. Стоило ему только вспомнить могучую стену замка Бьорклунд, как такая же точно стена начала складываться из невесть откуда берущихся валунов вправо и влево от Сашки. Сашка задрал голову, желая посмотреть — достаточно ли высока стена, и она начала надстраиваться ввысь так, что, как он ни задирал голову, верхушки ее не видел. Вправо и влево стена тоже уходила в бесконечность. «Хорошо», — подумал Сашка и тут же услышал голос Лобова:
— Саша, там должна быть дверь. Хорошо запирающаяся. И желательно не одна, чтобы получилось нечто вроде тамбура.
Сашка пару секунд подумал и влепил в стену, прямо напротив себя, башню с воротами. Хорошие такие дубовые ворота, окованные железом, с добрыми, надежными запорами. Вот тебе и тамбур получился. Открываешь одни ворота, входишь в башню, закрываешь ворота. На выходе из башни еще одни ворота. Осталось их открыть и выйти во внешний мир.
— Сделай окно на передней стене башни, тогда я буду видеть внутренность портала! — Это вновь Лобов. Голос его звучит глухо, с трудом пробиваясь сквозь толстые дубовые ворота.
Сашка обернулся и поглядел на ту стену башни, через которую он вошел в портал. Хотел представить вполне себе средневековое стрельчатое окошко, а получилась огромная пошлейшая витрина, как в каком-нибудь магазине. Манекенов в ней только не хватает. В портале сразу стало светло как днем.
— Отлично, — похвалил Лобов. — Теперь на вторых воротах поставь замки и запоры, причем с обеих сторон. — Когда выйдешь наружу, ворота лучше запереть.
— Так и сделаю. До связи, Роман Михайлович.
Сашка вышел за ворота, задвинул засов и повесил на него пудовый замок. По эту сторону стены все окружающее пространство было наполнено клубящимся туманом, таким плотным, что и на шаг вперед ничего уже не было видно. Сашке вспомнилось лобовское наставление: «Если ты был прислан Вещей Готой, то у тебя с ней должна сохраниться внутренняя связь. Когда окажешься по ту сторону портала, прислушайся. Ты должен услышать, как она тебя зовет». Он закрыл глаза и стал слушать туман, медленно поворачивая голову, как локатор, из стороны в сторону. Наконец он услышал ее. Старуха ругалась и звала его, негодуя на бессовестного клиента, пропавшего без вести. Сашка резко оттолкнулся от земли и поплыл сквозь туман на голос старой колдуньи. Он только начал получать удовольствие от своего стремительного, но плавного полета, как ощутил всем телом небольшую встряску. Белесый туман куда-то пропал. Темнота, не видно ни зги.
Сашка открыл глаза. Рядом с ним, сидя за столом, спит Адаш, уткнувшись в грудь подбородком. Его оселедец свесился вниз и висит теперь перед самым носом. Напротив — Вещая Гота. Она тоже спит или просто сидит с закрытыми глазами. Но, в отличие от спокойного Адаша, она ерзает на стуле, подергивает плечами, а губы ее беззвучно шевелятся, будто она что-то бормочет себе под нос. С блюда, стоящего посреди стола, медленно поднималась вверх чахлая струйка дыма, тающая под потолком.
— Эй, Адаш, — толкнул Сашка своего наставника.
— А… Что?.. — Проснувшийся сотник вытаращил на Сашку очумевшие, полные ужаса глаза. — Ты, государь? У-уф-ф… — Вздох облегчения, вырвавшийся из могучей казачьей глотки, окончательно загасил тлевшее на блюде колдовское снадобье. — Это мы снова у ведьмы? — Адаш встал, поискал взглядом икону и, не найдя ее, размашисто перекрестился на входную дверь. — Спасибо тебе, Господи, что вернул меня с того света!
— Меня благодари, неуч, — буркнула открывшая глаза старуха. — Я выполнила все твои просьбы, отрок, — молвила она, обращаясь к Сашке. — Теперь иди, не задерживайся.
Сашка отвесил ей поясной поклон.
— Спасибо вам, Вещая Гота. Вы мне не только помогли вспомнить, но, можно сказать, и от смерти спасли.
— Идите, идите уж, — поторопила она их.
Выходя из домика ведьмы, Сашка положил золотой на скамью у двери. Адаш же, только вырвавшись наружу, радостно заголосил, как школьник, удравший с уроков:
— Солнышко вышло! Ого-го! Снег блестит! Ого-го! Елки! Елки зеленые! Коники наши!
Кони, по-прежнему привязанные к ближайшей елке, нервно храпели, припадали на передние ноги и, шарахаясь из стороны в сторону, так и норовили лягнуть Адаша с Сашкой.
— Что это с ними? Может, волки испугали?
Адаш покачал головой.
— Если они побывали там же, где и я, то они теперь на волков и внимания обращать не будут.
Он наконец поймал своего коня за узду и, ласково поглаживая его по морде, принялся шептать что-то на ухо. Успокоив лошадей, они вскочили в седла и только тут заметили, что на каменном гребне, где их должен был ждать Везучий Оле, никого нет.
— В этом они все, варяги-то, — недовольно ворчал Адаш, пока его конь взбирался на каменный гребень. — Нет им от меня никакого доверия. Что ни говори, а испорченная кровь есть испорченная кровь. Все эти норги, свей, даны, саамы… Что хорошего они могли добавить в русскую кровь? Они могли ее только испортить. Вот и испортили. Вот ты мне скажи, государь, ты себе можешь представить казака, который сказал: буду ждать, а сам уехал? А? Сколько мы были у ведьмы? Часа два?
— Может, три. Как бы то ни было, без проводника до Нидаруса добраться будет сложно. Возвращаемся в Бьорклунд?
— А как же! Там я этому сукину сыну Оле все скажу, что о нем думаю. Возьмем другого проводника и, если поторопимся, еще сегодня будем в Нидарусе.
Они миновали гранитную гряду и спустились на тропинку, ведущую в Бьорклунд.
— Ну, ты теперь все вспомнил, государь? — аккуратно поинтересовался у Сашки Адаш.
— Все.
— Хорошо. Не зря, значит, я претерпел все те ужасы…
— О каких ужасах ты говоришь, Адаш?
— Я, государь, пока ты вспоминал, наверное, в аду побывал. Если это не ад, то тогда не знаю, каким он должен быть, ибо ужаснее места, чем то, где я был, и представить невозможно.
— И где же ты побывал? — спросил Сашка лишь для того, чтобы поддержать разговор.
— Открываю я глаза, а надо мною чайки. Тучи несметные чаек. Небо застилают. Мечутся, кричат… И вонь нестерпимая. Такая вонь, государь…
Далее последовала исповедь бомжа, с горчайшего похмелья проснувшегося посреди одной из московских городских свалок. Когда Адаш частично ознакомился со своим внешним видом, он пережил еще один шок. Знакомство же с бульдозером едва не стало для него роковым. Спасло его то, что бульдозерист заметил его в последний момент и остановил машину. Зато он вылез из кабины и увесистыми ударами подкованных сапог прогнал полупьяного бомжа. Заключительный аккорд в этой какофонии впечатлений прозвучал, когда Адаш, пытаясь выбраться со свалки, подошел к ее краю. С высоты мусорной горы он узрел МКАД, забитую автомобилями, и затянутую смогом панораму Москвы двадцать первого века. Здесь в голове у него окончательно помутилось, ноги подкосились, и он покатился вниз с мусорной горы. В этот самый момент Сашка его и разбудил.
— Вот и не пойму, государь, сон то был или явь. Чертова ведьма! — ругался Адаш и, на всякий случай оглядываясь по сторонам, приговаривал: — Чур меня, чур…
Из-за поворота уже показался замок Бьорклунд, и Адаш заторопил коня, видимо желая поскорее увидеть Оле и высказать ему все, что он о нем думает. Не успели путники подъехать к воротам, как Адаш, узревший Везучего Оле между зубцами надвратной башни, разразился длинным, замысловатым матерным ругательством, состоящим из двадцати восьми коленец, как любовная трель соловья. Оле, то ли никогда не слышавший подобных произведений ораторского искусства, то ли обалдевший еще по какой-то иной причине, едва не выпал наружу, свесившись меж зубцов башни.
— Ваши светлости, вы ли это? — сдавленным голосом прокричал он, когда Адаш взял небольшой перерыв, чтобы вновь набрать воздуха в легкие.
— Эй, Оле, спускайся вниз и проводи нас, в конце концов, в Нидарус, — обратился к нему Сашка.
Адаш только приготовился взять нужную ноту, как Оле будто корова языком слизнула с башни. Адаш шумно выдохнул — не колебать же воздух словами попусту. Когда Оле, приоткрыв ворота, протиснулся между створок, запал у Адаша уже угас.
— Что же ты нас не дождался, Везунчик? — укоризненно спросил он.
— Ваша светлость, господин Адаш, — с выражением благоговейного ужаса на лице ответствовал тот, — я ждал вас до самого вечера в тот день. И… и… с тех пор прошло ровно два года.
XX
Экипаж автомобиля патрульно-постовой службы в составе сержанта Смирнитского и лейтенанта Оголева уже сделал несколько кругов по своему маршруту и теперь остановился у гастронома — у лейтенанта Оголева закончились сигареты. В районе было все спокойно, да другого и трудно было ожидать. В утренние часы здесь всегда спокойно.
