Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»
– Здрав буде пресветлый княже Дмитрий, челом бью, разреши с твоим тиуном словом перемолвиться.
Я не возражал и качнул головой. Вежливый челобитчик вцепился в стремя Ждана и оттащил его для беседы чуть в сторону.
Судя по долетавшим отрывочным фразам, он уговаривал нашего казначея чуть обождать с покупкой, тот милостиво кивал головой.
По окончании этой беседы я задал вопрос Тучкову:
– О чём просил сей посадский?
– А-а, пустое, – отвечал дядька. – Молил сей купец цену ему не сбивать, сторговал он кого-то у ногайцев задаром, они ж за лишнюю полушку передумать могут. Да и не нашего он града, впервой его вижу.
Тут у саней с полоном поднялся крик, кочевники отнимали детей у матерей и передавали их по двое нашему просителю. Тот ловко за шкирку оттаскивал ребятишек к своим дровням и там бросал на сено, не забывая спутать ноги. Как выяснилось, покупкой неместного купца стали шестеро детишек от трёх до пяти лет.
– Зачем ему такие малые? – попытался я выяснить у сопровождающих.
Никто толком ничего сказать не мог, все пожимали плечами. С тем же вопросом я подъехал к деловито связывавшему детей мужику.
– На что таких малолетних берёшь?
Глаза у покупателя малышей забегали, он полминуты растерянно оглядывался по сторонам, потом выпалил:
– Выкормлю да в ученичество к посадским мастерам их отдам. Им судьба счастливая, а мне хлеба кусок – от наставников ихних спасибо.
Поведение этого купца мне не нравилось совершенно.
– Крест на сём целуешь, что истинно тобой сказанное?
Мужик опять на минуту впал в ступор, потом оживился, достал крест и смачно к нему приложился.
– Святой крест целую, что всех младенцев сих стародавнему ремеслу учить станут, и кто выдюжит учёбу, тот до смерти будет кормить умением разученным и себя, и наставников своих.
Такая клятва меня не удовлетворила, и, подозвав Лошакова, я скомандовал:
– Иван, проводи купца до гостиного двора иль иного места, где он проживает, вызнай, куда он детей пристроить хочет. Ежели купцам каким южным – отбери и ко мне в палаты доставь.
Услышавший приказ мужичок заартачился, что никуда он с сопровождением не поедет, а если мне чужеземные дети милы, так он их даром дарит.
Заезжий купчина нравился мне всё меньше и меньше, и команду Лошакову я изменил.
– Ребятишек заберу, а этого хитреца, Иван, до дому с приставами проводи, да опроси соседей – истинно ли там живёт, а станет упрямиться к жилью своему ехать – плетьми гони.
На этом беседа завершилась, и наша кавалькада тронулась к кремлю, оставив Ждана утрясать цены на пленников с ногайским мурзой.
Через пару часов вернувшийся Тучков хмуро сообщил:
– Всё по твоему велению сделано. И для чего нам, скажи на милость, столько чуть живых нахлебников? Хлеб, что они сожрут, лучше нищим у храма раздать, хоть на небесах зачтётся.
– За спасение этих людей тоже небесная награда выйдет, – сообщил я дядьке, нисколько мне не поверившему. – Мужиков опросить – кто чего умеет, земледельцев на пашню осадить, мастеровых по пустым дворам развести. Прочих – в дворские слуги, баб також, или по мужикам ихней веры раздать, или к работам при княжьих палатах определить, – выдал я наказ об обустройстве выкупленного полона. – Детей полоняников не отбирать, пусть с матерями живут.
– Сирот куда? – лаконично осведомился Ждан.
– Раздай по крепким дворам, али тем, кому Бог своих деток не дал, – пришло, наконец, мне на ум решение. – Пускай как своих растят, за то им от князя помощь кормом будет и в податях послабление.
Хмыкнув, Тучков потопал к выходу из палат.
В спину я ему добавил:
– Каждый день с ногайских отрядов ослабевших пленных выкупай, до тех пор пока запасы хлебные или казна у нас не истощатся.
После вечерни появился хмурый Лошаков вместе с губным старостой Мурановым.
Перекрестившись несколько раз, телохранитель произнёс:
– Видит Бог, как сквозь землю видел ты, княжич, меня за татем тем заезжим отправляя. Он, ить и ста шагов не отъехали, стал посулами меня улещивать.
– Много давал? – для общего сведения заинтересовался я.
– Начал с трёх алтын, у избы своей уж пять рублей сулил, – улыбнулся Иван. – А уж показывать, где проживает, как не хотел, дважды плетью отходить пришлось.
– Что ж не взял да не отпустил? – сумма предлагаемой взятки была по здешним меркам огромной.
– Побоялся, – признался Лошаков и прибавил: – За душу свою побоялся, глаза у татя того как у аспида-искусителя зыркали. Мнилось, сам нечистый в нём сидел да торг вёл.
– Что нашли при обыске? – вопрос задал для проформы, из-за ерунды на ночь глядя не пришли бы.
– За Угличем, в сельце малом поселился вор ведомый, – сообщил верный охранник. – Да дружок евойный там же обитал. Деток там нашли с десяток. Ликом вроде все нашенские, русые да курносые, а вот лопочут по-немецки. Однако ж двое малых отроков глаголили русским наречием да крест верно творили. Назвали сельцо Пирогово, яз таковое ведаю – у монастыря Калязинско-Макарьевского оно.
– Ну и что вы вызнали у татей? – поинтересовался я у обоих пришедших.
– Чего там узнавать? – хмыкнул Муранов. – Мню, желали воры родителями детишек сказаться да в холопство их отдать. За то надобно их наутро повесить. У меня как раз в клети тать сидит – впервой попался, вот он сие дело сработает. На торгу велишь вздёрнуть аль на проезжей дороге, прочим в поучение?
– Так что пойманные-то рассказывают? Как же они немецких детишек за своих-то выдать хотели? Да откуда калязинцев взяли? – следствие мне казалось явно не завершённым.
– Какое нам дело до еретикового последа? Пущай хоть поедом их жрут, – удивился губной староста. – А воры лжу сказывают, де купили у ногайцев, думали, нехристи, знали б, что православные, – сами матери с отцом возвернули. Да завсегда пойманные изворачиваются. Вот увидишь, княже, перед шибенецей они еще «слово и дело государево» орать учнут, мол, тайны великие знают. Токмо что татям головным [113], что от них скупщикам, что лживым во холопство подпищикам – всем едина казнь, чего тут разыскивать-то далее?
– Нет, идите да узнайте точно, зачем покупали, где воровали детей, куда девать собирались, – отправил я опять к губной избе Лошакова и Муранова.
Ещё до рассвета я проснулся от звуков голосов. В проходной к опочивальне комнате препирался Лошаков с охраняющим мой ночной покой истопником.
Встав, накинул кафтан и вышел к спорящим.
– Что узнали от татей головных?
– Лютое дело, княже, – хрипло ответил Лошаков.
Видимо, прошедшая ночь ему далась тяжело, лицо посерело, глаза сверкали лихорадочным блеском. Осенив себя крестом, Иван пересказал события недавнего прошлого.
– С третьей пытки, как начали огнём жечь, стали воры согласно показывать. – Произнеся это, телохранитель помялся и продолжил: – Хоть многия ятые у тех злодеев детишки и нехристи, лживо крещённые, а и их на такую долю обрекать не мочно, Господь не простит. Тати, нами пойманные, детишек на Москву да Ярославль свозили, и купленных, и за яблочко наливное приманенных. Там другие людишки, Богом отверженные, малым руки-ноги ломали, очи жгли да языки рвали. Сломатые члены искривляли всячески. Кто из младенцев опосля сих мук в живых оставался – тех к лживым нищим отдавали, христорадствовать. Надобно тех нелюдей к стольному граду отправить, пущай их там порасспрашивают о сообщниках да казнят четвертованьем аль на колесе.
– Нет, Иван, бери людей с десяток и сам езжай, пусть один из извергов, который целее, места указывает. Пойманных – расспрашивай накрепко при видоках, потом отдавай воеводам да дьякам под роспись. Ежели кто иные места вспомнит – туда двигай. Всех, кого передал местным властям, – записывай, да кому отдал, пиши поимённо, с личным подписанием взявшего разбойников. Если кто из приказных таковых злодеев за посул отпустит – всех брата упрошу до застенков отослать, – выпалил я на одном духу.
Сон улетел напрочь. Рассказанное Лошаковым не умещалось в голове. Самое страшное, что существовал на услуги такого злодейского ремесла спрос. Нищенство – вот источник беды. При каждой церкви, при всех монастырях, при большинстве богатых дворов, не исключая мой и царский, – везде жили нищие-приживалы. Количество их выходило огромным, у каждого храма кормилось по трое-пятеро христорадничающих, а приход у той церкви, дай Бог, десять дворов. Отсюда дикая конкуренция между побирушками, желание поразить увечьями и язвами своими или принесённого с собой ребёнка. Местные жители считали подаяние милостыни одним из важнейших христианских обрядов, лучшим способом замаливания грехов. Конечно, находились среди собирающих пропитание Христа ради настоящие калеки и увечные люди, существовали одинокие женщины и сироты, но систему требовалось как-то ломать. Видимо, введение домов призрения и сиротских общежитий стало уже необходимостью, одни монастыри с этим справиться не могли, да, по сути, и не желали.
