Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

Старик чуть не плакал, повиснув на руках у опричников.

— О… Майн готт… — выдохнул он. — Я скажу, скажу!

Я кисло улыбнулся. Если это очередная его шутка, и он мне сейчас скажет не то, что я желаю услышать, то придётся припугнуть его ещё… Чего мне не хотелось. Он и так едва на ногах стоит от ужаса.

— Мне говорили… Ох, седая моя голова… Кто-то из заезжих будто бы… — всхлипнул он.

С трудом, будто эти слова драли ему глотку.

Я окинул взглядом собравшуюся вокруг нас толпу иностранных специалистов. Агрессии видно не было, но смотрели настороженно, понимая, что кто-то из них может стать следующим. И наверняка среди них есть кто-то, из-за кого староста опасается говорить.

— Вот видишь, как память прочищается, — хмыкнул я. — Пошли-ка в дом, там побеседуем.

— Нет! Не надо! — взмолился он.

— Ладно… Кто из заезжих? — спросил я. — Вспоминай!

— Фрязин! — всхлипнул старик. — Имени не знаю!

— И что, фрязин город подпалил? — спросил я.

Итальянец, значит. Тут их было немало, с давних лет, традиция приглашать фряжских архитекторов для постройки каменных палат тянулась уже веками. Чего далеко ходить, тот же Московский Кремль строили итальянцы, сделав зубцы на стенах ласточкиным хвостом, как у итальянских гибеллинов, противников Папы.

— Так сказывали! — сказал он.

— Кто? — спросил я. — Кто сказывал?

Хоть что-то новенькое в череде нелепых слухов про Богородицу над городом или черта, ударившего вилами по чьей-то крыше.

— Я! — воскликнул вдруг юноша, предлагавший мне кошель с деньгами. — Я сказывал! Я фрязина с факелом в городе видал! Посреди дня!

— Не надо! — крикнул старик. — Помолчи, дурак!

— Сын твой? — спросил я у старосты.

Тот кивнул.

— Вреда не причиним, не бойся, — пообещал я. — А ты… Поедешь с нами. Разговор долгий выйдет, похоже.

Юноша всем видом показывал готовность к сотрудничеству. Молодец, не оставил папаню в беде. И старик тоже молодец, держался.

Я едва заметным жестом приказал опричникам его отпустить, и они бережно разжали свою стальную хватку. Один из них стрельнул глазами на паренька, мол, брать его, но я покачал головой. Парень и сам готов ехать с нами.

Ему привели лошадь, он забрался в седло, попрощался с отцом. Я твёрдо заверил старосту, что верну ему сына целым и невредимым, и что мы едем для простой беседы, а не для допроса третьей степени. Староста, кажется, не поверил, слишком уж сильно нервничал.

Парнишку тоже звали Иваном, если на наш манер. Просто и бесхитростно.

— Ну и где ты того фрязина видел? — спросил я.

Не удержался, начал разговор прямо на улице, в седле.

— На Дмитровке, — сказал он. — Посреди бела дня, с горящим факелом.

— И что же он, тот факел в крышу сунул кому? — хмыкнул я. — И с чего ты взял, что это фрязин, а не лях или ижорец какой?

— Так я окликнул его, — сказал парень. — Он по-фряжски выругался и убежал. С факелом. А я ругаться на восьми языках умею, понял его.

— Ладно… Опознать сможешь? — вздохнул я.

— Попробую, — пожал он плечами. — Только где ж его найти-то теперь?

— Вот и будем искать, — проворчал я.

Раз уж государь приказал, то из-под земли достанем гада. Потому что если это и в самом деле поджог, то виновные должны быть наказаны по всей строгости. Я бы даже сказал, что это не просто поджог, это настоящий теракт. И мы просто обязаны найти виноватых.

Глава 24

Я долго раздумывал над словами этого мальчишки, и так, и этак обкатывая озвученную версию про итальянца. Фрязин — понятие широкое, и на Аппенинском полуострове никакого единства нет. Единой Италии попросту не существует, а вместо неё там отдельные города-государства, Венеция, Милан, Флоренция, Папская область, Генуя, и так далее. Но для нас что генуэзец, что венецианец, всё фряги, и пусть они друг друга терпеть не могут хуже горькой редьки.

Но все остальные опрошенные, кто говорил про поджог, тоже упоминали человека с факелом. Без подробностей или указания его национальности. Правда, сам момент поджога никто не видел, но на это я даже не надеялся.

Так что версию с итальянцем точно стоило рассмотреть.

Мы добрались до нашей слободы, где с парнишкой сразу же начали работать наши дознаватели, разумеется, в формате простой беседы под запись. Пытать его незачем. Это наоборот, нашему делу только навредит.

Я при допросе присутствовать не стал, отправился немного отдохнуть. Целыми днями я только и делал, что гонял по Москве в поисках неведомого поджигателя, и как-то успел утомиться от службы. Я опять с головой погрузился в работу, позабыв обо всём остальном.

На обед в слободе сегодня была гречневая каша со свининой, дежурный повар положил мне двойную порцию из общего котла. Питался я вместе со всеми, справедливо полагая, что если меня захотят отравить, то так это будет сложнее сделать. Хотя если бы кто-то очень сильно захотел, он отравил бы всех без исключения, лишь бы добраться до меня. Пока, слава Богу, обходилось без этого.

Можно было бы, конечно, сделать как все, вызвать из родных земель нескольких слуг, чтобы они организовывали быт, но я предпочёл не выделяться, наоборот, бравируя тем, что мы тут, в опричнине, все равны.

А после обеда ушёл к себе, чтобы посидеть и подумать в тишине. Со мной был только дядька, незримой тенью всё время маячивший поблизости.

— Итальянец-итальянец… Из города Тольятти… — пробормотал я, лёжа на лавке и глядя в потолок.

— Откуда? — хмыкнул Леонтий.

— А, неважно… Фрязин он везде фрязин… Свидетель из Фрязино… — задумчиво ответил я.

— Схизматики они, — фыркнул набожный дядька. — Всё у них не как у людей. Даже крестятся неправильно.

— Им как Папа велит, так они и крестятся, — пробормотал я.

Дядька невольно толкнул меня на мысль. Война у нас идёт с кем? С католическим и вполне себе крестоносным Ливонским орденом. С Братством Рыцарей Христовых. Несомненно, Святому Престолу это нравиться никак не могло. Не настолько, конечно, чтобы поджигать город, но всё же. Пусть орденские магистры и отказались от распространения католичества огнём и мечом, предпочитая сидеть и жиреть на торговых путях Балтики, они всё равно оставались верными католиками, папскими слугами.

А ещё я достоверно знал, что Папа и его кардиналы не брезгуют тайными операциями по всему миру, используя для этого обширную агентурную сеть. На Руси она, конечно, не так широко представлена, потому что католических церквей тут попросту не было, совсем, но агенты были всё равно. И просто сопоставление двух этих фактов давало и мотив, и возможность совершить это преступление. Третий факт, не совсем достоверный, но всё же, национальность поджигателя, заставлял меня теперь рассматривать эту версию в качестве основной.

— Дядька, а есть они в Москве? — спросил я.

— Кто? — не понял он.

— Схизматики, — сказал я.

— Ну как не быть, мы ж только что от них приехали, — не понял моего вопроса Леонтий.

— Да это другие, это же немцы, — сказал я.

Хотя среди них были и фламандцы, и бельгийцы, и многие другие выходцы из Западной Европы. И многие из них католиками не были. По Европе широкими шагами двигалась Реформация.

— Да кто их, нехристей, разберёт, — буркнул дядька.

Понял, спрошу у кого-нибудь ещё. Неожиданная догадка словно прибавила мне энергии, будто этот небольшой мозговой штурм наполовину приблизил меня к отгадке. Словно я бродил в темноте, и тут вдруг где-то вдалеке зажёгся лучик света.

Я поднялся с лавки. Комната вдруг закружилась, я почувствовал резкую слабость, на спине вдруг выступил холодный пот, и я рухнул обратно на лавку. Твою мать.

— Никитка! Ты чего? — всполошился дядька.

Ответить я не смог. Сердце бешено стучало, как будто троящий мотор, слюни бежали, как у бешеного пса. Я сумел только сунуть два пальца в рот, чтобы очистить желудок.

— Уголь тащи… — прохрипел я, сплёвывая прямо на пол.

Дядька знал о моей привычке жрать уголь после обильных возлияний. И приказание выполнил немедленно, поняв, что это не блажь. Это моя попытка побороть отраву.