Гарри Гаррисон - В логове льва
— За вами не следили, — сообщил он с сильным шотландским акцентом. — Ангус говорит, улица пуста.
Они высадились прямо в конюшне дома. Граф Эглинтон пошел впереди, проводив их через ворота в дом. При их приближении двери распахнулись, и они ощупью вошли в дом. Лишь когда двери были надежно заперты, слуга снял заслонку с принесенного фонаря. Следом за ним пришедшие поднялись по лестнице в ярко освещенную комнату. Навстречу им поднялись трое мужчин. Дождавшись, когда дверь закроется, граф представил присутствующих.
— Джентльмены, это генерал Шерман и его помощник полковник Соммерс. Генерал Макгрегор командует вооруженными силами Ее Величества в Шотландии. Джентльмен рядом с ним — мистер Макларен из Шотландского совета. А это мистер Роберт Долглиш, председатель… — не закончив фразы, граф Эглинтон осекся с потерянным видом. Потом взял себя в руки и твердым голосом закончил:
— Председатель Национальной партии Шотландии.
По реакции троих остальных Шерман понял, что это откровение величайшей важности.
— Сожалею, мистер Долглиш, но с этой организацией я не знаком.
— Да я на это и не рассчитывал, генерал, — криво усмехнувшись, кивнул Долглиш. — Пожалуй, ее следовало бы назвать подпольной организацией, проповедующей шотландский национализм. Нашей предшественницей была Ассоциация защиты прав шотландцев. Сия достойная организация работала на реформированную администрацию в Шотландии. Задачи она ставила благородные, но мало чего добилась. Наша же Национальная партия поставила более высокие цели, как только начался конфликт с американцами. Почти все сходятся в том, что настало время перемен по всей Шотландии. И мы, и сочувствующие нам высокопоставленные лица работаем во имя свободы Шотландии.
Шерман кивнул, вполне уразумев причину этой тайной встречи.
— Джентльмены, прошу садиться, — сказал граф Эглинтон. — На столе графин доброго шотландского солодового виски. Позвольте вам налить?
Пока наполняли стаканы, Шерману выпала минутка на раздумья. Затем он поднял стакан и негромко промолвил:
— Джентльмены, не выпить ли нам за свободу шотландского народа?
При этих словах витавшее в воздухе напряжение рассеялось в единый миг. Присутствующих объединило общее стремление, общая цель. Но некоторые вопросы все же нуждались в разъяснении. Шерман обернулся к Макгрегору:
— Вы сказали, генерал, что вы главнокомандующий вооруженных сил Ее Величества в Шотландии.
— Таков мой титул на самом деле. Я же предпочитаю называть себя просто командующим шотландской армией. Все мои войска сейчас в казармах, где и останутся вплоть до дальнейших указаний. Вам, конечно, ведомо, что шотландские солдаты, сражавшиеся в Ливерпуле, были разоружены и вернулись на север.
— А что ваши офицеры думают об этом?
— Буду с вами совершенно искренен, сэр. К нашим полкам приписан и кое-кто из английских офицеров. Они временно находятся под арестом. Все остальные офицеры на нашей стороне.
Поразмыслив над этим, Шерман обратился к Роберту Долглишу:
— Полагаю, я догадываюсь, что должны чувствовать члены вашей Национальной партии, раз все войска настроены одинаково. А вот как насчет остального населения Шотландии?
— Конечно, от их лица я говорить не могу, — признался Долглиш, — но если мы завтра проведем референдум, в его исходе я не сомневаюсь. Наш народ выскажется как один. За Шотландию, свободную от английского влияния. За восстановление нашего суверенного права на самоуправление, отнятого у нас сто шестьдесят лет назад, когда наш собственный парламент был распущен преступным Актом об унии. Я уверен, что это можно сделать без насилия.
— Я придерживаюсь того же мнения, мистер Долглиш. Соединенные Штаты выступают за демократию в других странах. Эта цель была достигнута в Мексике, Канаде, а совсем недавно и в Ирландии. Что вы думаете по этому поводу?
— Сейчас наши представители в Ирландской республике изучают опыт демократических преобразований, — улыбнулся Долглиш. — Ничего мы не желаем столь же страстно, как свободных выборов в свободной Шотландии.
— Тогда будьте покойны, — отозвался Шерман. — Моя страна поддержит ваши усилия.
— Хорошо бы побыстрее, — пылко проговорил Долглиш. — Я поднимаю свой стакан и благодарю вас, генерал. Это самый памятный момент в истории моей страны.
* * *За ночь тучи выплакали весь дождь без остатка, и утро дня первого послевоенного заседания парламента выдалось чистым и ярким. Тарахтя колесами по мокрой мостовой, сияющей в лучах солнца, богато изукрашенная карета Бенджамина Дизраэли подкатила через Уайтхолл к площади Парламента. Она остановилась у парадного входа как раз в ту минуту, когда Биг-Бен начал отбивать одиннадцать. Подбежавший лакей опустил подножку и отступил, давая дорогу Миллу и Дизраэли. Оба прошли, не поднимая глаз на солдат в синих мундирах, стоящих на часах у входа.
Заседания парламента возобновились.
Открытие было кратким, даже чересчур, и члены парламента протестующе зароптали. Лорд Рассел, сидевший в переднем ряду, медленно поднялся и кивнул оппозиции, сидевшей напротив, напрочь игнорируя Джона Стюарта Милла, хотя тот находился всего в нескольких футах от него.
— Джентльмены, настал трагичнейший из дней, — голос его звучал глухо, потерянно, будто предвещая неминуемую беду. — Я даже не знаю, как вас уведомить, ибо со дня нашего последнего заседания разыгралось много ужасов. Наши войска разбиты, наша страна оккупирована. Наша королева — узница в Осборн-Хаусе. — При этих словах парламентарии негодующе зашумели, послышались даже гневные возгласы. Спикер заколотил своим молотком, призывая собрание к порядку.
Рассел поднял руку, и протесты понемногу стихли.
— Мне поведали, что палата лордов распущена — столетия нашей истории отринуты единым росчерком пера.
Злобные вопли усилились, парламентарии в ярости затопали ногами, не утихая, несмотря ни на призывы лорда Рассела, ни на хриплые крики спикера, требующего тишины, ни на упорный грохот его молотка. Лишь немногие члены собрания осознали, что двери распахнулись и в их проемах появились американские солдаты, взяв винтовки наизготовку. Потом разомкнули ряды, чтобы впустить генерала; тот, чеканя шаг, прошел вперед, остановился перед лордом Расселом и заговорил с ним. Рассел скрепя сердце кивнул и вскинул обе руки, призывая к молчанию. Мало-помалу негодующие парламентарии нехотя стихли. Как только его голос стал снова слышен, Рассел заговорил:
— Мне снова напомнили — в который раз, — что наша палата собрана на определенных условиях. Мы должны добиться, чтобы наши голоса были услышаны, но при том заняться насущными делами. Если мы этого не сделаем, то сами же и заткнем себе рот, даже не успев его раскрыть. Мы в долгу перед народом нашей страны, мы его представители, высказывающиеся от его лица. Разыгрались ужасающие события, и мы сумели выйти из них целыми и невредимыми. Но и эта палата должна выйти целой и невредимой, дабы мы говорили от лица нации.
Рассел сел под одобрительный гул членов парламента. Американский офицер развернулся и покинул зал, солдаты за ним. Двери закрылись.
Рассел сел, и тут же ему на смену поднялся лидер оппозиции Бенджамин Дизраэли.
— Достопочтенные джентльмены, позвольте совершить небольшой экскурс в нашу историю. Забывая историю, мы рискуем повторить ее сызнова. В прошлом наша страна уже пережила кровавый раскол. Король был свергнут, парламент распущен. Человек, нарекший себя протектором[36], захватил власть над страной и правил железной рукой. Однако я вовсе не призываю Кромвеля наших дней. Я призываю лишь поддержать правление закона, провозглашенного Великой хартией вольностей и Биллем о правах. Я призываю вас выслушать, что имеет нам поведать мистер Джон Стюарт Милл.
Безмолвная ненависть почтенного собрания сгустилась настолько, что буквально обжигала кожу. Милл ощутил ее, но даже бровью не повел.
Он пришел сюда, вооружившись словом истины, ставшей его опорой и защитой. Встав, он огляделся, развернув плечи и сцепив руки за спиной.
— Я хочу поговорить с вами о том, что способ правления — это вопрос выбора. Я говорю о принципах, над которыми работал изрядную часть своей жизни, и большинство этих практических рекомендаций были одобрены другими людьми — многие из которых сидят в этом зале. В своих дебатах и либералы, и консерваторы не могли прийти к единому мнению. Но я утверждаю, что в нашем распоряжении имеется куда более удачная доктрина — не просто компромисс, но нечто более широкое, настолько всеобъемлющее, что принять эту доктрину смогут и либералы, и консерваторы, не отрекаясь от убеждений ни в чем таком, что они считают символом собственной веры. Я прошу вас взглянуть на британскую историю, не забывая американцев, ныне пребывающих среди нас. — Милл спокойно дождался, пока возмущенное ворчание аудитории стихнет. — Не считайте их чужаками, ибо поистине они наши сыновья. Истина заключается в том, что их страна была выстроена на наших собственных доктринах. С самого начала основополагающим принципом Соединенных Штатов была британская идея свободы. Возможно, за истекшее время она ускользнула из наших рук, но ее по сей день свято блюдут по ту сторону Атлантики. Тот факт, что американцы в качестве образца для своей демократии взяли нашу, должен льстить нам, но не служить поводом для преклонения. В их конгрессе есть верхняя и нижняя палата — точь-в-точь как у нас. Но с одним громадным отличием. Все их представители избраны. Власть исходит от народа, а не от верхушки, как принято здесь. Я слышал множество ваших гневных криков по поводу декрета о роспуске палаты лордов. Но мысль, что власть может передаваться по праву кровного родства, показалась американцам абсурдной. Собственно говоря, так оно и есть. Как утверждал дальновидный англичанин Томас Пейн, страной должны править люди, наделенные высокими дарованиями, а не высокопоставленными родственниками. Ему наследственный парламентарий представлялся такой же нелепостью, как наследственный математик или наследственный мудрец — что столь же смехотворно, как венчание поэта лаврами по праву наследия.
