Александр Афанасьев - Сожженные мосты
— Кто вы такие? — Тот, старший, по виду чуть постарше меня, показался мне отдаленно знакомым, но откуда, я вспомнить не мог. — Кто вы такие?
— Успокойтесь, — примирительно произнес старший, — меня зовут Зеев Кринский, это Авраам, Иегуда и Авигдор. Мы не собираемся причинять вам вред.
— Вы террористы. А террористы всегда причиняют вред.
— Мы борцы за свободу! — вякнул один из горе-автоматчиков, не знаю, то ли Авраам, то ли Иегуда.
— Вы террористы, а не борцы за свободу. Здесь даже слишком много свободы. Зачем вы устроили взрыв в отеле?!
— Это не мы!
— Не вы?!
— Не мы! Мы слышали по радио. Вы оттуда?
— Отсюда! — передразнил я. — Если не вы, то кто?!
— Наверное, арабы! Мы не стали бы посылать Руфь, если бы собирались взорвать отель!
— Вы еще про «Кинг-Давид»[116] не забыли? У меня нет вам веры — ни на грамм! Руфь, закрой, черт возьми, дверь! Вы террористы!
И тут я вспомнил, где я мог видеть этого… Зеева. Кринский, конечно же!
— Зеев Кринский… Не из Одессы родом?
— Отец. Я родился уже здесь.
Чуть отлегло.
— Мой отец хорошо знал вашего отца. Генерал-губернатор Месопотамии Владимир Воронцов. Он погиб. Ваш отец, кажется, был ребе[117].
— Да, здесь, в Багдаде…
— А сын стал террористом, — подытожил я. — Рассаживайтесь. Идише херц[118]. Есть разговор…
Напряжение немного спало…
— Мы боремся за свободу, мы, прежде всего, охраняем наших людей от арабских безумцев с оружием и бомбами.
— За прошлый год от рук Хаганы здесь погибло более сорока человек, это только то, что достоверно установлено. Это нормально?
— От рук арабов погибло на порядок больше!
— Это вас извиняет?! — иронически спросил я. — Знаете, Зеев, если вы так говорите, значит, вам надо определиться. Раз и навсегда. Либо вы по ту сторону закона, либо по эту. Посередине — нельзя, либо там, либо там.
— Сколько среди погибших русских, скажите мне!
— Да хоть один, Зеев, это не важно. Погибшие — подданные Его Величества, и этого вполне достаточно. Я не хожу в кабак после исповеди и на исповедь после кабака тоже не хожу. Я убедительно изложил свою позицию?
— У вас кровь, — пришедший в себя Авигдор показал на мою ногу.
— Переживу. Такие же террористы, как вы, устроили взрыв, убили людей и пустили мне кровь — вот что произошло совсем недавно. Договориться по принципу меньшего зла со мной не удастся, я не тот человек. Кстати, Зеев, я давно ничего не слышал про вашего отца, как он?
— Никак. В синагогу бросили бомбу. Ему было уже за восемьдесят, но он ухаживал за синагогой каждый день.
— Сочувствую. И тогда вы решили бросить бомбу в ответ?
— Да кто он такой?! — выкрикнул один из террористов, самый молодой на вид. Зеев предостерегающе поднял руку.
— Господин Воронцов. Мы уважаем вашу позицию, но извольте уважать и нашу. Еврейский народ две тысячи лет живет, не имея собственного государства. У нас нет клочка земли, чтобы хоронить мертвых и жить живым. Вам, русским, этого не понять.
Может, я где-то и переигрывал. Но в таких случаях уважают именно принципиальность. Даже террористы. Если же с ходу юлить и идти на уступки, сам не заметишь, как тебя начнут использовать.
— У вас есть земля. Вся эта земля — ваша, равно как и моя. Никто не запрещает вам жить на ней, ценз оседлости давно отменен. Никто не запрещает вам даже иметь оружие, чтобы защитить себя и тех, кто не может защитить себя сам. Как только мы уйдем отсюда, начнется война, арабы набросятся на вас, а вы — на арабов. И земля, которую вы так жаждете получить, напитается пролитой кровью, которой и без этого пролилось уже немало. Я не могу понять позицию тех, кто подкладывает бомбы и стреляет в спину, и не собираюсь ее понимать, и тем более — уважать. Finita.
Речь моя, это было видно сразу, произвела на собравшихся впечатление — такое, что Зеев долго думал, что же ему ответить, чтобы не проиграть этот словесный поединок. Проиграть в глазах своих же.
— Тем не менее мы можем оказаться друг другу полезными…
— Это утверждение или вопрос? Вы можете оказаться полезными тем, что расскажете мне, что здесь происходит. Я могу оказаться вам полезным в том, что попытаюсь предотвратить резню. Если начнется резня, вас вырежут первыми. Потому что на каждого еврея приходится по пятьдесят арабов. Такие условия вас устраивают?
Зеев непроизвольно оглянулся на своих, чего настоящий вожак никогда не должен делать, тем самым он как бы признавал, что его силы, его правды не хватает, и искал поддержки. Эту схватку он проиграл. Начисто.
— Устраивают, — выдавил из себя он.
— Тогда я вас внимательно слушаю.
Вечером я вернулся в Тегеран — один, на подвернувшемся вертолете, почти нелегально. Принц остался в Багдаде еще на пару дней. Мне же оставаться было нельзя…
На аэродроме меня встречал Вали, увидев меня, он в изумлении всплеснул руками:
— Вах! Искандер-эфенди, где это вас так?
— Про отель «Гарун аль-Рашид» здесь слышали?
— Вах-вах-вах… слышали, конечно, беда, большая беда…
— Точно. Еще бы немного, и моя драгоценная супруга стала бы вдовой…
— Кстати, про Марину-ханум, — несмело произнес Вали, когда мы уже ехали по автостраде в город.
— Смелей, Вали, смелей, — подбодрил его я, — рассказывай.
— Уже два раза я видел Марину-ханум с вашим соседом…
— Которым?
— Напротив… Он тоже посланник, как и вы, Искандер-эфенди…
Я припомнил.
— Граф Арено? Итальянский посланник?
— Да, Икандер-эфенди… Я видел Марину-ханум и его в центре города…
— Что-то было? Где это было…
— Извините, Искандер-эфенди.
— Брось, черт побери, извиняться! Где это было?
— В центре города. Я видел их в одном заведении… А потом они уехали куда-то на машине Марины-ханум.
Вот так-то… моя драгоценная женушка… Хоть брак с тобой и есть чистой воды фикция, но позорить себя и свое имя я не позволю, готовься… А этот… граф италийский… наследник Казановы… положительно напрашивается на дуэль.
— Ты что-то еще видел?
Вали замялся.
— Ничего, Искандер-эфенди… Они просто уехали…
Врет! Ну, ладно, того, что есть, уже достаточно.
— Никому ни слова об этом. — Я достал из кармана червонец, протянул его Вали: — Это премия. За наблюдательность. Если еще что увидишь, говори мне сразу. Особенно если увидишь ее с этим подонком графом. Сразу же!
— Слушаюсь, Искандер-эфенди…
Вечером, как и следовало ожидать, произошел скандал. Марина, конечно же, все отрицала, а я не мог выложить ей все и не мог привлечь Вали в качестве свидетеля. Однако сказал я ей прямо, что если увижу ее где-то с кем-то — лучше не знать, что будет потом.
Уже вечером я отправил господину Путилову послание, содержащее сведения, полученные мной в Багдаде, а также общие данные об обстановке в Тегеране и на Восточных территориях, в том же Багдаде. К нему я присовокупил список лиц, которые, по мнению Хаганы, участвуют в антиправительственном заговоре и готовят мятеж. В конце послания я присовокупил свое мнение о полученной от Хаганы информации. Всего из одного слова.
«Бред».
06 июня 2002 года
Царское село
Пылинка неспешно плыла в воздухе, одинокая и гордая. Она парила в небесном эфире уже неведомо сколько и не опускалась на паркет, начищенный до блеска. Ей не было дела ни до чего — ни до солнечного света, струящегося через открытые настежь окна, ни до часов, мерно отмечающих бег времени, ни до человека, подпиравшего скрещенными руками подбородок и сидящего в большой задумчивости над книгой, у приставного столика. Книга была закрыта, а человек этот пребывал в столь глубокой грусти, что любому увидевшему его стало бы страшно за этого человека и за судьбу государства Российского.
Человек этот сидел так уже больше часа…
Лейб-камердинер, старый седой немец, который служил в этой должности более сорока лет, старчески шаркая ногами, появился в проходе между книжными полками…
— Ваше Величество… — тихо произнес он.
Человек у приставного столика очнулся от своего оцепенения.
— Генрих…
— Ваше величество… Генерал Путилов изволят ожидать аудиенции уже второй час…
Человек взглянул на часы, не наручные, а те, большие, в прямоугольном ящике из красного дерева, с кукушкой, отсчитывающие часы уже без малого двести лет. Болезненно скривился…
— Пусть войдет…
Почтительно кивнув, лейб-камердинер удалился, прямой, как палка, сухой, как русло вади[119] в жаркую пору. В присутствии одетый по всей форме генерал Путилов с папкой в руках подхватился с дивана, на котором он провел уже непозволительно много времени…
