Влад Савин - Ленинград-43
Тем более, что инструмент у фрицев один, и известный — подводные лодки. В их линейное сражение после лиссабонской мясорубки верится с трудом. А авиация не достанет — именно под маркой «обеспечения безопасности гостей», наши из Нарвика продвинулись на юг до Буде, теперь лететь фрицам придется далековато, да и летная погода на Севере в это время года, редкость. Но вот штук пять-шесть «двадцать первых» на такое дело найти могут.
Так что нам ожидается работа, сбегать до острова Медвежий, границы нашей зоны ответственности, там встретить гостей, конечно же, не показывась, и обеспечить ПЛО. Затем точно так же обратно — и идти в Северодвинск. Белое море замерзло уже, ну так нас ледоколом протащат.
И что там моя Аня сейчас делает?
Анна Лазарева. Северодвинск. Этот же день
Этот американец подсел ко мне за столик в «Белых ночах». Сначала сидел чуть поодаль, я подумала, кто-то из преподов здешней Корабелки, их из Ленинграда столько приехало совсем недавно, что всех я еще не знаю. И лицо его мне смутно показалось знакомым, вроде видела где-то, но вспомнить не могу. А так мужчина вполне приличный на вид, лет сорока, в штатском костюме с галстуком. Нет, в принципе против такого знакомства ничего не имею, для тех кто не замужем, и если человек хороший. Но не с иностранцем же — это себя надо не уважать! Ведь ясно, что серьезных намерений тогда быть не может — а «поматросить и бросить», ищите своих дур!
А он к официантке обратился, по-русски, но с заметным акцентом. И указывает на мой столик, просит что-то передать. Визитная карточка — это у них в приличном обществе так знакомиться принято. И что мне с этим делать? На меня уставился, ждет ответа.
Вообще-то «Белые ночи», это лучшее заведение здесь. И в смысле порядка тоже — если что, патруль появится через минуту. И знают тут меня очень хорошо — в моей воле, устроить этому типу проверку документов и установление личности, пару-тройку часов в холодной. Вот только сильно подозреваю, что это не флирт а совсем другое. Уж больно все тихо — англичане после истории с Беннетом никак себя не проявляют, и мистер шимпанзе из госпиталя вышел, но ведет себя тише воды ниже травы, исправно кушает дезу, что ему скармливают. А так быть не должно — значит процесс идет, вот только мы не видим. Так что стоит разобраться подробнее.
И тут я опускаю взгляд и читаю имя на визитке. Вот это номер! Этого человека здесь быть не должно, ну не приезжал он в СССР, разве что много позже. На известном фото он уже старый, с сединой и бородой — вот почему я сходство уловила, а не узнала. Но здесь-то он что делает? Ленка, стерва, хотя бы предупредила, через нее ведь все документы на приехавших иностранцев проходят — а впрочем, она же не знает ничего, для нее это лишь имя в списке. Сама виновата, надо было внимательнее прочесть! И патруль звать как-то неудобно — зачем нам международный скандал?
Вообще-то он в той истории считался другом СССР, «прогрессивно мыслящим». И в работе на ЦРУ и ФБР замечен не был. В эту войну же, вспоминаю его биографию на компе, вот запомнилось — «участвует в боевых полётах бомбардировщиков над Германией и оккупированной Францией. Во время высадки союзников в Нормандии добивается разрешения участвовать в боевых и разведывательных действиях, встаёт во главе отряда французских партизан численностью около 200 человек, бои за Париж, Бельгию, Эльзас, прорыв „линии Зигфрида“, часто оказывается на передовой впереди основных войск». В Англии он с сорок третьего — а что, вполне мог заинтересоваться, что у нас происходит. Вот только на меня ему кто указал? Или все ж случай, если по биографии, он четыре раза женат был, вот не понимаю я этих «творческих, и духовно богатых», стало неинтересно, разбежались, с другими сошлись, не любовь это, а черт знает что! Не нужен мне никто, кроме моего Адмирала — и даже этот, если ухаживать начнет, неприятностей получит, несмотря на имя! Но все ж интересно, что ему от меня надо? Когда-нибудь своим детям расскажу, как беседовала с самим…
— Миссис Лазарева?
Значит, знает. И кто же ему на меня указал?
— Простите за беспокойство, в этом городе я проездом, в Ленинград. И один мой друг в Лондоне советовал мне обратиться к вам, отрекомендовав вас как «самую влиятельную особу, которая может там решить любую проблему, или напротив, вам проблему создать». Могу ли я просить вас о небольшом интервью, если конечно, вы располагаете временем?
Так спрашивайте, мистер. Что вы хотите узнать? Только боюсь, что вы обратились не по адресу. Если вы ищете на свою голову приключений как в осажденном Мадриде, то вам для начала следует поспешить в Ленинград, там вам расскажут очень много такого, что ваши добропорядочные читатели поседеют. Затем вам следует проехать по освобожденной советской территории, взглянуть и послушать, что творили там фашисты. Ну и в завершение, может быть вам не откажут и в поездке на фронт — увидите, чем эта война отличается от той, вам знакомой. Ну а тут глубокий тыл, где не падают бомбы, не рвутся снаряды, здесь не происходит ничего интересного для вас.
— Мне интересны не события, сами по себе, а люди. Сюжет лишь раскрывает психологию персонажей. Мне казалось, что я хорошо узнал русских, по Испании. Теперь я вижу, что это не так.
— Отель «Гавана»?
— Нет, это место называлось «Флорида». Ваши называли меня «товарищ Эрнесто». Не «дон», как было написано в каком-то журнале, для республиканцев это было бы, наверное, так же как для вас «благородие». Кроме Мадрида, была еще Барселона — чтобы написать, надо было видеть своими глазами.
— А герою вы конечно же, дали некоторые свои черты? Американского профессора, ставшего партизаном-подрывником. Три последних дня его жизни.
— Не знал что эта вещь издавалась на русском.
— Я прочла на английском. Попала случайно в руки.
— И как вам?
— С правдой написано — отвечаю — все как у нас в сорок первом, когда партизаны только начинались, и анархия, и умения мало. Вот только у вас и на той стороне тоже люди, со своей правдой. А у нас фашисты — вроде чумных крыс, которых и давить надо, без всяких сомнений. И еще, у вас в книге бессмысленно все — зачем мост взрывали, зачем разведку вели. Только трупы с обеих сторон, единственным результатом — и общая идея, какое ужасное дело война!
— Я прежде всего о людях писал. Как человеком остаться. И смысл найти, ради чего жить.
— Общую цель лишь бог знает, если он есть — говорю я — а смысл здесь и сейчас, чтобы Победа. Как в песне, что вы слышать у нас могли — одна на всех, мы за ценой не постоим. И это справедливо — ведь победа общая, за всех, и значит, ты свою и жизнь и любовь и все другое хорошее спасаешь, после — все уже приложится.
— Понимаю. Это и есть русский фанатизм.
Я кручу в руке визитку. На которой написано — Эрнест Миллер Хемингуэй, писатель и журналист.[8]
— Вы, мистер Хемингуэй, читали Льва Толстого? Как он писал про исход из Москвы, что под французами оставаться нельзя, не потому что плохо, а именно нельзя! И что иначе будет — не по правде. Это ведь только у нас, русских, слово «правда» обозначает и истину, и справедливость. Фанатик — это скорее, изувер, «пусть тысячи людей сгорят, ради идеи». А у нас, это просто черта, которую переступать нельзя. Нельзя иначе, и все, потому что так быть не должно.
— А вам приходилось видеть войну вблизи?
Я ответила не сразу. Пила молча горячий чай, смотрела на собеседника. Он, при всей прогрессивности, ведь всю жизнь именно Цель искал. Первая его книжка, про «потерянное поколение» в Париже двадцатых, утративших смысл жизни. А самое лучшее, что ты напишешь, на мой взгляд, это про старого рыбака — пусть пойманную рыбу акулы съели, но ты боролся, искал, не сдавался. Не поймешь ты, хоть уже знаменитый — чтобы Цель была, надо при социализме жить, когда завтра непременно будет лучше, ну если только всякие гады не мешают, как эта война — и когда это «лучше» ты видишь, от твоего труда прямо зависит. Видела я это — от пятилетки к пятилетке, а как мы после Победы заживем, если про опасность знаем, и никакой «перестройки» надеюсь, не будет. Жизнь улучшать, не для себя, для всех — это та подлинная Цель, за которую и умереть не страшно. Но буржуазному писателю этого не понять!
— Я мог бы держать пари, что вы воевали, миссис Лазарева. В Испании мне приходилось видеть тех, кто заглядывал в лицо смерти на передовой — и поверьте, их не спутаешь с тыловыми. Даже с теми из тыловых, кто обвешается оружием и говорит очень воинственные речи. Не спрашивайте, как — чисто по ощущениям. Но мне достаточно было взглянуть, чтобы определить, этот солдат, этот нет. И я никогда не ошибался.
Ну что ж мистер, слушай мою историю — может в свой роман вставишь. Конечно, я рассказала ему не все, а лишь в рамках моей «официальной» биографии. Еще два года назад была студенткой, Ленинградский университет. Лето сорок первого, в деревню к родне — и тут немцы. Они нас, русских, вообще за людей не считали, так что одна дорога была, в лес, к партизанам (ну не рассказывать же про Школу, дядю Сашу, и минское подполье). Чем занималась — да по-разному, и разведать, на женщину внимание меньше обращают, и на связи работала, еще до войны зная радиодело, и винтовку в руки брать приходилось — как еще одна героиня того вашего романа, только к врагу не попадала, на последний случай гранату берегла. Повезло, не убили, даже не ранили ни разу — теперь, как партизан нет, вся наша земля освобождена, здесь служу, при штабе, вот и вся моя история. Одна из многих — вы у Фадеева прочтите, теперь по них вся страна знает, ну а мне не повезло.
