Майкл Суэнвик - Джек-Фауст
Эти приложения были ее Библией. Они никогда не приводили Гретхен к чему-то неправильному. «Ты насладишься…» - писал он. Или: «Сначала ты почувствуешь себя необычно и неестественно, потом просто-напросто странно, но потом начнешь получать удовольствие». Так оно и было.
Она научилась безоговорочно доверять его советам. Он понимал ее совершенно. У нее не было от него секретов. Понимание Фауста было настолько всеохватным, настолько гармонично он воспринимал жизненную силу, которую называл Geist , что знал много такого, чего попросту не мог знать ни один другой человек. Он сообщал ей о событиях до того, как те происходили. Судил о людях, с которым даже не был знаком.
И никогда не ошибался.
Она вспомнила, как он впервые послал ее в объятия другого мужчины. Переживаемые ею страх, чувство вины, антипатия вкупе с плотским возбуждением были сравнимы с теми, какие она ощущала в ту самую священную ночь, когда сама пришла к Фаусту. Какую робость она ощущала и какой восторг! Как это волновало ее кровь!
Теперь же она повиновалась этим указаниям без колебания, не признавая над собой никакого повелителя и никакой власти, кроме Фауста, и не станет слушаться никого, кроме него одного. Время от времени она задумывалась о правильности того, что он от нее требовал, однако всегда отбрасывала все сомнения прочь. Он понимал больше, чем она когда-нибудь будет понимать. Но там, где понимания ей не хватало, даже без надежды на его достижение, это компенсировалось ее полнейшим послушанием. Никогда не было большей покорности мужчине, чем у Гретхен. Не бывало ни одной женщины, настолько полностью добровольно подчиненной, как она.
…
Тебя заинтересует, как соблазнить силезского агента…
- Но зачем мне переодеваться? - возражала Анна Эммельц. - На мне и без того весьма достойное платье.
- Мне так угодно, - ответила Гретхен.
Она отвела секретаршу в комнату, где на кровати уже лежали платье, шляпка, чулки и нижнее белье. Закрыла дверь и заблокировала ее стулом.
- Я… я при вас стесняюсь.
- Почему? - удивленная Гретхен оглядела саму себя. - Здесь не может быть ничего такого, чего я не вижу каждый день.
Издав недовольный возглас, маленькая женщина стала рваться наружу, и Гретхен, смеясь, выпустила ее в вестибюль. В этот момент хлопнула дверь и громко лязгнул запертый засов.
Они втроем вышли из дверей дома и двинулись по дорожке, ведущей к дендрарию. От легкого ветерка нижние юбки Анны колыхались весьма соблазнительно. Чженский держался очень натянуто и официально. Он ни разу даже не взглянул на секретаршу.
- Я должен объяснить вам военную ситуацию на восточных границах, - начал он, - и стратегическое значение силезских каменноугольных бассейнов.
- Сударь! - воскликнула Гретхен. - Такой приятный день, а вы - в обществе двух дам. Вам следует относиться к нам с учтивостью, на которую женщины вправе рассчитывать. - Заметив его замешательство, она продолжила: - Есть и время и место для дел. Но не здесь и не сейчас. Разве вам не угодно немного поболтать?
Он ощетинился.
- Немного поболтать? Когда мои товарищи сражаются и умирают?
- Да. О сплетнях, которые вы слышали, о приятных вещах, что вы видели, о мудрых комментариях, которые вы читали в газетах. Безусловно, это должно быть доступно вашему пониманию.
- Мне не до слухов. Я - солдат, и в том, что мне довелось увидеть, очень мало приятного. Что касается газет - ладно. Странно, что вы о них упомянули. Самой вам, похоже, кажется, что они с душком.
- Вы подразумеваете деловые новости или скандальные страницы?
- Я… - Он замолчал, смутившись. - Я бываю грубым и бестактным. Прошу вас, простите.
- Это потому, что я курю сигареты и крашу волосы, - беззаботно проговорила Гретхен. - Их умы настолько твердо настроены против меня, что едва ли имеет значение, что я к тому же ношу нейлоновые чулки и настолько короткие юбки, что видно мои лодыжки. - Затем, машинально опустив взгляд, она рассмеялась. - Ah, ouii - c’est assez immoral, ?a [18] .
Он густо покраснел. Но вопреки ее постоянным намекам упрямо отказывался переключиться на французский. Она предположила, что это своего рода вежливость - настаивать на разговоре только на ее родном языке.
Тем более что не так уж сложно флиртовать на немецком.
Дорожка вела к дубовой роще.
- Я предлагаю вам пройти по моему поместью дальше, чем дозволяется большинству гостей, - заметила она. - Хочу показать вам мой летний домик. - Вдалеке она увидела последнего ливрейного лакея: тот быстро поднялся на вершину холма и исчез. Она приказала слугам оставить ее одну и не беспокоить в дендрарии остаток дня. Это был приказ, и она вполне могла полагаться на то, что его не ослушаются.
На небольшой полянке среди сосен стоял маленький летний домик; его решетчатые стены искусно оплетали цветущие лианы с цветами в виде крошечных граммофончиков. Все было слишком воздушным, чтобы служить убежищем, и слишком тенистым, чтобы здесь заниматься чтением. Даже не заходя легко было догадаться, что внутри - зелено, и тень, и аромат цветов.
- Вот он. Мы зайдем внутрь после того, как немного перекусим.
На холме для них был приготовлен пикник. Яства ожидали их на закрытых кисеею лиможских тарелках, расставленных на низком столике на скатерти с ирландскими кружевами. Возле стола были расстелены восточные ковры, а в серебряных ведерках со льдом стояли бутылки эльзасского.
Они поднялись по заросшему травой склону; Гретхен с Анной не спеша, а Чженский скорее как преданный офицер, покорно следующий к месту своей казни. Дойдя, он плюхнулся на ковер.
Анна Эммельц сняла кисею с тарелок, пояснив, что это - холодные жареные куропатки, запеченные с белым виноградом, и к ним bande d’abricots [19] , политые взбитыми сливками из медной чаши, охлажденной льдом. Гретхен извлекла из плетеной корзинки три венка, два из диких цветов и третий из лавровых листьев. Чженский сдержанно, с мрачной улыбкой, напряженно наблюдал, как Анна надевает свой, зардевшись, как невеста.
- Откройте рот, - сказала ему Гретхен. Она выудила из куропатки виноградину и положила ему в рот.
- А теперь закройте.
Он разжевал виноградину и покачал головой.
- Я не…
- Тс-с-с, - сказала она. - Ешьте.
Аппетита у Чженского почти не было. Но среди предложенного не оказалось никакой тяжелой пищи. Гретхен не хотелось начинать день, чувствуя себя объевшейся и сонной. Она медленно выпила два бокала вина и заметила, что при этом Анна выпила три, а их гость - почти четыре. Затем, почувствовав себя спокойно и уютно, она обратилась к нему:
- Загадайте желание. Любое, вообще любое… и если оно сбудется, я обещаю стать вашей на весь этот день.
Его взгляд невольно устремился к Анне, а затем обратно, к Гретхен, возле которой оказался кожаный «дипломат» - возникший совершенно магически, доставленный теми же феями, которые устроили стол, - тот лежал, уткнувшись в ее колени, как верный пес.
Гретхен открыла его.
Внутри скрывалась личная записка Фауста - эзотерическое письмо, - и переписанный контракт. Гретхен жестом велела Анне положить перед силезцем чистую тарелку и выложила на нее контракт.
Он схватил его и быстро начал читать.
- Здесь говорится… - Он ненадолго вернулся к началу, затем опять пошел читать дальше, перелистывал страницы и что-то бормотал себе под нос.
Пока Чженский думал, она промокнула кусочком деревенского хлеба последние капли сока поджаренного перца и с ленцой просмотрела свой материал для чтения - записку.
Наконец он взглянул на нее широко раскрытыми глазами.
- Мне нужны чернила! - громко крикнул он. - И перо!
- Я так рада, что вы на все согласны, - сказала Гретхен, уверенно забирая у него контракт и пряча его обратно в «дипломат». - Со всеми формальностями мы можем покончить, когда вернемся в дом - чуть позже. - Затем она лукаво добавила: - Как видите, я не просто infame des scandales [20] , а?
Она убрала записку, но текст словно бы остался у нее перед глазами.
…
… Отошли своих слуг, всех, кроме секретарши. Прикажи ей молча смотреть на тебя. Дай ей испытать твой пристальный взгляд, сделай это внезапно, чтобы вызвать удивление. Затем прикажи ей раздеться. Она тайно влюблена в тебя и сделает все, что ты пожелаешь.
Первым делом Анна сняла брошь. Затем медленно, почти неохотно, приспустила платье. Обнажились ее маленькие белые груди, соски напряглись, когда их коснулся ветер. Она смотрела изумленно. Ее лицо стало мертвенно-бледным и спокойным, губы сжались. Чженский лег, опершись на локоть, смотрел на нее и едва дышал. - Снимай все, - сказала Гретхен. - Чулки тоже. Все, кроме венка.
