Левицкий Михайлович - МАРК КРАСС
– Меня оклеветали и лишили права на защиту; так я затушу развалинами пожар, который хочет меня уничтожить!
После этого он столь же гордо, как и вошел, покинул зал.
Сенаторы дружно обратили взор на Цицерона. Они ожидали, что консул отдаст приказ взять под стражу того, в чьей виновности он так блестяще убедил отцов Рима. Но Цицерон даже не пытался задержать Катилину. Сенаторы и не догадывались, что это не входило в планы консула. Ослепленные великолепной обличительной речью, они даже не заметили, что в этой речи не было ни малейшего повода лишать Катилину свободы.
Все тонкости и приемы ораторского искусства использовал Цицерон против своего врага, но в его выступлении не прозвучало ни одного факта, подтверждающего существование заговора. Прежние преступления Катилины никогда и никем не расследовались. А сведения о них были основаны на слухах, причем сильно преувеличенных, как и любые слухи. Относительно планов убийства консула и захвата власти у Цицерона были лишь показания Фульвии, но свидетельство продажной женщины стоило немного. К тому же она была так напугана, что наотрез отказалась повторить свой рассказ перед отцами-сенаторами. Красс, Марцелл и Метелл также не сообщили ничего нового, кроме смутных догадок, и Цицерон не хотел упоминать имена уважаемых сенаторов в одной компании с заговорщиками. Кстати, после их ухода, ближе к утру, перед домом Цицерона бродили какие-то люди, закутанные в плащи. Цицерон уже готовился выслать стражу и схватить их, но непрошеные гости, заподозрив неладное, исчезли еще быстрее, чем появились. Само собой, консул теперь не мог утверждать, что у его дома ходили убийцы, ибо их с полным основанием можно было считать обычными прохожими.
Цицерон с блеском доказал Риму, что Катилина закоренелый преступник, но обойтись с человеком сенаторского сословия как с преступником он не мог и не имел права.
Катилина беспрепятственно покинул храм Юпитера, а консул так и остался стоять на рострах. Гордый вид уходящего врага вызвал у Цицерона новый прилив желчи. На сей раз его гнев обратился на его же товарищей-сенаторов, которые своей близорукостью и равнодушием якобы попустительствовали заговорщикам. Среди прочих досталось и Марку Крассу.
– Сенаторы! – призывал Цицерон. – Мы должны быть бдительными как никогда. Отложите все дела и полностью отдайтесь заботам о государстве. Если же мы будем, как Марк Красс, заботиться лишь об умножении своих богатств, то вскоре потеряем все, включая и саму жизнь.
После бурного заседания сената Красс с трудом пробился к консулу сквозь плотную толпу его клиентов-телохранителей.
– Марк Туллий! Позволь задать тебе один-единственный вопрос.
– Я готов тебя выслушать, Марк Лициний, если это не займет много времени, – милостиво разрешил Цицерон, даже не замедляя шага.
– Не сегодня ли ночью ты хвалил меня и называл образцом порядочности и благородства?
– Я просто-напросто упражнялся в искусстве красиво говорить о низких предметах.
Красс побагровел от ярости до самых корней волос, но все же сдержался от каких-либо действий.
– Я прощаю это оскорбление лишь потому, что час назад ты вызвал мое уважение пламенной речью против врага нашей общей отчизны. Но не стоит забываться, Цицерон, ведь ты не отчизна, от лица которой говорил. Ты человек; постарайся не совершать ошибок, ибо за них приходится платить.
Аллоброги
Рим бурлил и волновался, словно водоворот в реке.
Несмотря на свое красноречие и консульскую власть, Цицерон официально не мог уничтожить Катилину или заключить его в тюрьму. Однако блестящая речь консула в сенате, переписанная его единомышленниками и расклеенная на стенах домов, сделала свое дело – Катилина не мог больше находиться в Риме.
Слова великого оратора нашли горячий отклик в сердцах патриотов отчизны и побудили их к действию. В разных концах Вечного города начали создаваться вооруженные отряды с целью уничтожить Катилину и его сторонников. Один из таких отрядов молодых людей из знатных семейств возглавил Публий Красс, готовый пренебречь мнением отца ради своего кумира – Марка Туллия Цицерона.
В одну из ночей Луций Сергий Катилина в сопровождении вооруженных сторонников бежал из Рима.
Путь мятежного патриция лежал в Этрурию. Там по его приказу Гай Манлий уже несколько месяцев собирал для своего патрона войско. В свое время Манлий воевал под началом Суллы, и весьма успешно, так как после битвы при Херонее сам всесильный диктатор назначил его центурионом в один из лучших легионов. Ветерану было далеко за пятьдесят, но рука его по-прежнему крепко держала меч, а сердце, полное юношеского задора, рвалось в бой. Подчиняясь сердцу, а не разуму, Манлий легко дал вовлечь себя в опасную авантюру Катилины.
Костяк отряда мятежного центуриона составили бывшие легионеры Суллы. Одни из них во время восточных походов под предводительством удачливого полководца награбили несметные сокровища в Греции и Азии, другие разбогатели на проскрипциях, скупая или получая в дар имущество поверженных врагов, третьим Сулла щедрой рукой нарезал земельные наделы на территории извечных врагов Рима – самнитов.
Сулла позаботился о своих преданных легионерах. Но, увы! Легко доставшееся богатство, не нажитое праведным трудом, имеет свойство столь же быстро улетучиваться. Золото и серебро Востока вскоре перешло в сундучки хозяев таверн или было оставлено под подушками продажных женщин; земля, к которой постаревшие в боях легионеры не проявляли должного внимания и заботы, заросла сорняками и была продана или заложена. Герои войн, которыми во время триумфов восторгался весь мир, оказались в весьма бедственном положении.
Редкий человек может привыкнуть к бедности, тем более после того, как он был сказочно богат, и у его ног лежали все блага земли. И эти люди, столь бездумно потратившие свои состояния, вознамерились вернуть себе достойное положение в обществе привычным способом. Они по первому же зову отчаянного Манлия достали из кладовок свои затупившиеся от долгого бездействия мечи, начистили их до блеска и дружно встали под знамена авантюриста.
Кстати, о знаменах. На какой-то вилле нашли старинного орла Гая Мария, под которым этот консул водил легионы на битву с кимврами. Его немедленно водрузили в лагере Манлия близ Фезул. Так бывшие легионеры Суллы подняли знамя своего злейшего врага – Гая Мария. Жест, по меньшей мере, достойный удивления.
Впрочем, удивиться этому вряд ли кто успел. Вскоре к отряду Манлия начали присоединяться бывшие политические противники – родственники попавших в проскрипционные списки врагов Луция Корнелия Суллы. Плечом к плечу встали люди, лишившиеся своих состояний в результате репрессий, и те, кто получил в награду эти состояния и бессовестно их промотал. Одни требовали прощения долгов и возврата заложенного имущества, когда-то полученного в дар от Суллы, другие – возвращения добра, конфискованного Суллой у их родственников. Никто даже не задумывался о том, как можно дать одну и ту же вещь двум разным людям.
Дальше увеличение численности отряда Манлия пошло еще более интересным путем: за счет лиц, не требовавших ничего и присоединяющихся с единственной целью – безнаказанно пограбить. То были спустившиеся с гор разбойники, беглые рабы и прочие любители легкой наживы.
Когда Луций Сергий Катилина достиг лагеря Гая Манлия, там уже находилось около трех тысяч отчаянных головорезов. Появление решительно настроенного, влиятельного сенатора придало новые силы и уверенность людям, выброшенным за борт жизни. В общем-то, их не нужно было долго уговаривать на безрассудные поступки, ибо в любом случае новоявленным легионерам Катилины было нечего терять, кроме жизни. А жизнь в те кровавые времена стоила недорого.
Катилина критически осмотрел свое разношерстное воинство и принялся немедленно раздавать посулы: влезших в неоплатные долги он порадовал обещанием после победы уничтожить все долговые и закладные книги; желающие получить землю могли рассчитывать на огромные наделы в любом месте римских владений; рабы получали свободу, а разбойники – прощение всех злодеяний.
Неслыханная щедрость возымела должное действие. Новые толпы народа, обиженного кем-либо или чем-либо, потянулись под сень серебряного марианского орла, случайно вытащенного из небытия и поднятого близ Фезул.
Отряд мятежников, увеличивающийся уже не по дням, а по часам, вызывал нарастающую тревогу у добропорядочных граждан Рима. Они еще не забыли тяжелую войну со Спартаком, а теперь призрак новой войны стоял у ворот Вечного города и с каждым днем становился все явственнее. У стен Капитолия начали раздаваться настойчивые призывы покончить с разбойниками Катилины, которые нагло грабили виллы в Этрурии, даже не спрашивая имен их владельцев. Дело принимало серьезный оборот, и римляне склонялись к мысли, что в Этрурию следует отправить одного из консулов.
