Роберт Киркман - Ходячие мертвецы. Падение Губернатора
Потребовалась некоторая сноровка, но она довольно быстро сорвала первый ноготь, словно отклеив пластырь с запекшейся раны. Чудовищная боль пронзила его руку, сковала его, наполнила все его жилы раскаленной лавой. Его дикий вопль – заглушенный полоской скотча – напоминал рев коровы, которую вели на бойню. Мишонн взяла средний палец и сорвала ноготь с него. Брызнула кровь. Филип часто задышал, вне себя от боли. Мишонн расправилась с безымянным пальцем, а затем и с мизинцем для ровного счета.
– С этой рукой можно попрощаться, – сказала она, сухо констатировав факт, как мастер маникюра, дающий совет по уходу за ногтями.
Она отбросила плоскогубцы, повернулась и принялась искать что-то на другом конце комнаты.
– Можно попрощаться, – пробормотала она, обнаружив меч.
Вернувшись, она очень быстро и без раздумий замахнулась мечом, как отбивающий из высшей лиги, готовящийся нанести сокрушительный удар своей битой. Катана резко рассекла сустав его правой руки чуть повыше локтя.
Сначала – еще до невыносимой, обжигающей боли – Филип Блейк почувствовал, как ослабло давление, когда веревка отлетела в сторону вместе с отрубленной рукой. Пенис оторвался от доски, из раны фонтаном хлынула кровь, и Губернатор повалился на бок, более не привязанный к восточной стене. Он тяжело упал на землю, с ужасом и недоумением взирая на оставшуюся часть правой руки – и зрачки его сузились до размера булавочных головок, пылавших, как диоды. С губ Губернатора, заклеенных скотчем, сорвался странный сдавленный звук, напомнивший визг задыхающейся свиньи.
Кровь к этому моменту залила все вокруг, и деревянная платформа стала скользкой, как промасленный противень. Губернатор почувствовал жуткий холод, который сковал льдом все его члены.
– Не переживай, – сказала ему Мишонн, но он уже с трудом слышал ее слова. – Уверена, я смогу остановить кровотечение. – Она вытащила из кармана зажигалку «Зиппо». – Где там у нас горелка?
В ту сюрреальную минуту, которая понадобилась Мишонн, чтобы вернуться к нему с горелкой в руках, лежа на полу в луже собственной крови и чувствуя холод, Губернатор услышал голос, стонавший и хныкавший где-то глубоко в его голове, снова и снова в исступлении повторяя: «Боже, пожалуйста, не дай мне умереть вот так… пожалуйста… спаси меня… не дай моей жизни закончиться… не так… я не хочу умирать вот…»
ХВАТИТ!
ХВАТИТ!!!
Где-то на задворках собственной души Филип Блейк забрел так далеко, что ему пришло откровение, озарившее его сознание, подобно взрыву.
Мишонн приближалась к нему как будто бы в замедленной съемке, на ходу поджигая горелку с характерным «Х-Х-Х-Х-Х-У-У-М-П», но ее вид больше не волновал пленника и не тревожил его. Теперь она была самой судьбой, и он обрел свою истинную личность. Он наблюдал, как она поднесла пламя к обрубленной возле локтя руке. Он смотрел на это одним глазом, который выглядывал сквозь длинные пряди грязных волос, и тут на него снизошло величайшее озарение.
«Время пришло, – думал он, лихорадочным взглядом транслируя свои мысли в ее сторону. – Давай же. Я готов. Покончи с этим. Я бросаю тебе вызов. Давай, сволочь. Я, черт возьми, готов умереть. Так убей меня… прямо сейчас… УБЕЙ МЕНЯ! ДЕРЖУ ПАРИ, У ТЕБЯ КИШКА ТОНКА! ДАВАЙ, УБЕЙ МЕНЯ ПРЯМО СЕЙЧАС, СУЧКА ХРЕНОВА!!!»
Она прижгла обрубок синим пламенем. Кровь, плоть и кожа спекались с чудовищным треском, заполнявшим всю гостиную. В воздух поднимался дым, все шипело, и Филип Блейк чувствовал такую страшную боль, какой не ощущал еще никогда… Никогда.
Никогда.
И, к несчастью для Филипа Блейка – или Губернатора, – этот процесс его не убивал.
И женщина по имени Мишонн только начала его обрабатывать.
Под звездным небом на другом конце города под аккомпанемент вездесущих сверчков и других ночных звуков в костровую яму упали первые пригоршни земли. Темно-коричневая песчаная почва Джорджии с тихим шорохом легла на фотографию Меган. Остин снова набрал земли на лопатку и сбросил ее в яму. И снова. И снова. Земля навсегда покрывала сложенные вместе ценности, словно на похоронах.
В какой-то момент Остин сделал паузу и посмотрел на Лилли, которая стояла рядом, завернутая в одеяло, и наблюдала. Надежно прикрыв шею, она позволила слезам покатиться по щекам, и они полились рекой, впитываясь в одеяло.
Остин передал ей лопатку, и Лилли сама сбросила землю в яму.
Никто из них не сказал ничего вслух, но оба чувствовали, как наступает освобождение.
Они отпускали печаль, страхи, прошлое. Теперь у них было будущее. Они встретили друг друга, и внутри Лилли уже рос крошечный росток новой жизни, подобный безмолвной надежде. Лилли грустно улыбнулась и вытерла лицо. Остин улыбнулся ей в ответ. Заполнив яму, он отложил лопатку.
Затем они вернулись к поваленным деревьям и дали своим телам отдохнуть в ночной тишине.
– Надо же, ты опять проснулся… хорошо.
Свет в ужасной гостиной стал совсем туманным и сказочным. Голос летел из-за его спины по воздуху, подобно красивому мотыльку. Пленник больше не видел женщину – лишь колышущуюся возле него тень, – но слышал, что она была совсем рядом. Он понял, что его перевернули и теперь он лежал лицом вниз, распластавшись на платформе, но задница его при этом была приподнята. Всеми органами чувств он медленно, с огромным трудом воспринимал окружающую реальность, словно орудуя камерой с разбитым объективом.
Холодный и твердый конец ложки глубоко вошел в его анальное отверстие.
Он дернулся вперед, почувствовав, как ложка добралась до крестца. На мгновение на него нахлынули жуткие воспоминания о единственном в его жизни осмотре простаты, во время которого доктор из Джексонвилля – как там его звали? Кентон? Кеннер? – не умолкая, болтал о новых игроках «Фэлконс». Он хотел было мысленно улыбнуться понятной только ему шутке, но вместо этого изо рта у него вырвался стон.
Она засунула ложку еще глубже вдоль позвоночника и резко повернула ее, как будто бы пытаясь выковырять копчик и все внутренности, и пленник закричал. Скотч опять заглушил его вопль, и его собственные уши уловили лишь слабые стоны. Он попытался сопротивляться, и пожар у него в животе вспыхнул с новой силой, как только ложка застряла в одном из закоулков его анатомического строения.
Он готов был снова провалиться в пучину бессознательного, как вдруг женщина с громким чавкающим звуком вынула гнутую ложку из его ануса.
– Вот, – сказала она. – Немного поболит.
Поднявшись на ноги, она обошла пленника и встала перед ним, чтобы он смог разглядеть ее краешком глаза. В руке она держала окровавленную ложку.
– А я думала, сложнее засунуть ее внутрь… – цинично произнесла она, после чего глаза Губернатора снова заволокла спасительная пелена, унесшая его в прекрасную, безлюдную, холодную темноту.
Эксперты – шпионы ЦРУ, головорезы из третьего мира, призраки КГБ, наркокартели и так далее – знают, как сделать так, чтобы человек оставался в сознании во время «допроса с пристрастием», но эта амазонка с прической Медузы горгоны ни о чем не спрашивала и явно не обладала теми навыками, которые необходимы были, чтобы пленник во время этой спонтанной, небрежной пытки не проваливался в небытие. Насколько мог судить Губернатор, у нее было лишь врожденное чувство справедливости и некоторое уличное нахальство, которое заставляло ее продолжать, снова и снова пробуждая Филипа Блейка. Губернатор понимал это всякий раз, когда она ударом приводила его в чувство и он замечал, что его восприятие еще сильнее исказилось, пройдя сквозь страшную линзу адской боли.
В этот раз он очнулся, почувствовав, что на голову ему приземлилось пианино. Он ощутил его вес, услышал, как треснул череп, как все тело содрогнулось, как в районе переносицы взорвались мириады крошечных бомб, погрузивших его в агонию. В голове прозвучал нестройный аккорд, взятый одновременно всеми восемьюдесятью восемью клавишами пианино, и в ушах у него зазвенела настоящая фальшивая ария, да так громко, что он не смог даже вздохнуть.
Мишонн возвышалась над ним. Она во второй раз пнула его по голове своим тяжелым ботинком.
Каблук сломал ему челюсть, и внезапно Губернатор очнулся только наполовину. Сознание не вернулось к нему полностью, но и не покинуло его.
В каком-то нервном исступлении он катался по полу, стонал и молил, но мольбы его заглушались полоской скотча. Сложные функции мозга отключились, он сосредоточился на одной лишь программе по умолчанию: на его примитивной сущности. Ему казалось, что он снова маленький мальчик из Уэйнсборо, который сидит на коленях у отца, наблюдая за карнавалом. Пахло попкорном, лошадиным дерьмом и сахарной ватой. Шарманка играла веселую мелодию, под которую звезда шоу – темнокожая воительница с Борнео – медленно обходила его, медленно кружила вокруг их с отцом места в первом ряду трибун.