Виктор Сиголаев - Где-то я это все… когда-то видел(СИ)
— И себя заодно… без малого…
— Все нормально! Сделал все правильно. По обстоятельствам.
— Вас сильно плющат? Из-за меня?
— Не бери в голову. Прорвемся. Есть пара идей, как найти доказательства.
— Не поделишься?
— Ага! Сейчас! Чтобы ты рванул в бой, мелькая спиной своей, ошкарябанной? Лежи, давай. Раны зализывай. Разберемся без тебя.
— Инспекторша, которая Зоя Игоревна, она как — наглухо ушла?
— Пока, да.
— Слушай, Сан-Саныч, она ведь как-то связывалась с Галиной? Ну, чтобы передавать материал для закладки. Понятно, что это могли быть Румын, Гришко. А что если — еще кто-то был? Помнишь, Галина пакет какой-то извлекала из-под моста в Мартыновой бухте? Явно, ведь, от инспекторши…
— Работаем, Старик. Работаем. Об этом тоже мозговали. Ты не заморачивайся. Все будет хорошо.
— А Ричард?…
— Ха! Слинял твой Ричард. Собирались с ним плотно поработать, а он, сразу же после первого допроса — папе телеграмму. Вчера яхта приходила с Констанцы, так он на ней ноги сделал на родину. Перепугался твой американский дружок, что его прессовать будут. В подвалах КГБ…
— Как думаешь, он был в теме?
— Вряд ли. Хотя, кто его знает? Мутный парнишка…
И Гришко возле него терся. Впрочем, не он один. И все материалы наблюдения сейчас перетряхиваются. Зацепились бы уже, если что…
— Ладно, Сан-Саныч. Встретимся в спортзале. Я уже почти в форме.
— Ну, бывай здоров!
Надо отдать должное, что, не смотря на тяжелый административный пресс, вся группа была на моей стороне. Пока я безмятежно почивал на больничной коечке, они стойко выдерживали чудовищный натиск сомнений и, да что там скрывать, жесткое и неприкрытое давление номенклатурного ресурса конторы.
Как я узнал позже, кроме всего прочего в контору посыпались возмущенные звонки вельможных приверженцев советско-американской дружбы. Это — после отплытия Ричарда Донахью под папино крылышко. Нажаловался уже, гаденыш! Надо же — сколько «друзей» успел приобрести! И это в разгар холодной войны! Недаром он втирал мне в свое время про «хороших людей» в Советском Союзе.
А эти «хорошие люди» начинали добираться и до моей тушки.
Ирина, в свойственной ей жизнерадостной манере сообщила, что совсем не исключает заинтересованности моей персоной видными деятелями психиатрии разных мастей. Дабы установить причинно-следственные связи мотивировок всех моих поступков в последнее время. Особенно — чем мне так не пришёлся по душе немецкий дизель на яхте «Орион», лишенный в силу своего допотопного возраста защиты от опасности разноса. Чем я возмутительно и воспользовался в чрезвычайно сомнительных целях.
— Кто-то нас хочет сделать дураками, — заводилась Ирина, вышагивая по палате, — и кто-то горько пожалеет об этом. Очень скоро пожалеет!
— Тише. Тише, девушка, — пытался я ее успокоить, — не надо столько эмоций. Вы же профессионал. Держите себя в руках.
Ирина плюхнулась на койку напротив и зло глянула на меня.
— Знаешь что, Старик? Больно ты благоразумен для ребенка. Ты даже не знаешь, что они там говорят!
— Я догадываюсь, Ириш. Очень хорошо догадываюсь. Этот кто-то, который скоро обо всем пожалеет, имеет очень простое название. Это — Система. Суровая и непобедимая. В которой — по верхам уютно устроились заслуженные дедушки. Слабенькие уже физически, но очень сильные в вопросах козней и интриг. С целью любыми средствами сохранить под собой теплое гнездышко.
Ирина пристально меня разглядывала.
— Что? Я не прав?
— Прав-то, прав. Только мне иногда с тобой становится страшно разговаривать. Откуда ты это все знаешь?
— Знаю. И скажу больше — когда-нибудь из-за этого гнездилища патриархов всем нам, я не имею в виду только контору, всем жителям страны станет очень и очень плохо.
Помолчали. Глаза в глаза. Не мигая.
— Слушай, Старик, — медленно произнесла Ирина, — а ты не хочешь мне сказать правду?
— Хочу. А какую?
— Ты кто?
«Кто же ты такой, шкет?» — спрашивал меня старый уголовник за минуту до своей гибели. Он тоже что-то почувствовал?
— Правду хочешь? Хорошо. Я скажу тебе правду. Только, с одним условием.
— С каким?
— Ни Сан-Саныч, ни, тем более, Сергей Владимирович этого знать не должны.
Пауза. Ирина напряженно думает, не сводя с меня пристального взгляда.
— Ты сам знаешь, что я не могу этого пообещать.
— Теперь знаю. Если бы согласилась — я бы тебе не поверил. А так, ты сама им не скажешь.
— Почему?
— Потому что, я тебя об этом попросил.
Молчит.
— И потому что, правда, до такой степени невероятна, что ты сама не будешь рисковать своей репутацией здравомыслящего человека. Ты ведь не хочешь оказаться вместе со мной в медицинской клетке? Под микроскопами?
— Ну, говори, — поерзала на койке Ирина, откинулась спиной на стену и сложила на груди руки, — давай, не тяни.
В этом она вся.
— Я не просто вундеркинд, — начал я, — точнее, совсем не вундеркинд. Вовсе не «золотой мальчик-гений», свалившийся в нашу опергруппу по прихоти дьявольской «чуйки» Пятого. Кстати, о Пятом. Сергей Владимирович это чувствует. Так же, как и ты…
— Ну и кто же ты тогда?
— Я — семилетний школьник, которому на самом деле СОРОК ДЕВЯТЬ ЛЕТ. Два высших образования, военно-политическое и историко-педагогическое, богатый жизненный опыт и знания, обкатанные на практике.
— Ты хочешь сказать, что родился,… — Ирина мысленно прикинула, — …в двадцать четвертом году? И просто хорошо сохранился?
— Не так. Я родился, как и положено — в шестьдесят шестом. И прожил сорок девять лет вплоть до ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТНАДЦАТОГО года. А потом что-то замкнуло. Щелк — и я в семьдесят третьем. Опять в семьдесят третьем. В своем же собственном детском теле!
— Ты — из… будущего?
— Если можно так сказать. Хотя, и не совсем точно. Я из СВОЕГО будущего. А наше с тобой, новое будущее — уже другое. Потому что, как минимум, мертв капитан Гришко. И Румын. И Чистый. А красивая черная яхта «Орион» покоится на дне Черного моря, тогда как в МОЕМ будущем она благополучно бороздила волны и в двадцать первом веке. Понимаешь?
Ирина молчала. И пауза затягивалась.
Я ее понимал. Шутки и розыгрыши исключались подоплекой разговора. В общении с Ириной мы давно уже научились четко определять — когда можно похохмить, а когда наступает время для серьезных вещей, будь то хоть действия, хоть разговоры, хоть многозначительное молчание.
Как сейчас, например.
Я просто кожей чувствовал, как Ирина, треща мозгами, прокрутила в своей голове версии «Врет» и «Сумасшедший», потом с усилием отбросила их за несостоятельностью. Осталась версия «Правда», но она никак не желала укладываться своими буграми на гладкие, устоявшиеся годами представления о действительности. Вот и подвисла моя подруга, что и говорить.
Надо помочь. Я, было открыл рот, чтобы чего-нибудь напророчить, но…
…чуть не грохнулся с кровати. Потому что Ирина неожиданно задала вопрос, который меня просто убил:
— А ты был лысый? Ну, в сорок девять. Или с волосами?
О, женщины!
Ну, вот скажите мне на милость — зачем ей это? Почему не спросить — «будет ли мир во всем мире?», или «кто станет Генеральным Секретарем?». Или хотя бы — «что носить будут в двадцать первом веке?». При чем здесь мои волосы? Где логика? На ум пришел Брекоткин из «Уральских пельменей»: «Да почему… голова-то не квадратная у вас после этого-то? Я не понимаю!»
Я выдохнул. Потому что, забыл, как дышать, переваривая этот чудо-вопрос. И не нашелся, как ответить, буркнув:
— С волосами… и даже, проплешины не было.
Ирина улыбнулась:
— Это хорошо. А что носят в… две тысячи пятнадцатом?
— Слушай, Ириш. Мы еще об этом поговорим. И, чувствую, не один раз. Если, конечно, меня в бункер не закроют на опыты. Хочу просто узнать — ты поняла теперь, почему не стоит распространяться о моем феномене?
— Конечно, — просто ответила Ирина, — тебе не поверят. И точно закроют в бункер.
— Ну-ну, продолжай!
— Наши пока тоже не поверят…
— И?…
— И это будет между нами,… пока не «созреет» Сергей Владимирович.
— Умница! Именно это я и хотел услышать. Просто ты «созрела» немного раньше. И я был уверен, что ты гарантированно мне поверишь. Настанет время — и шефа введу в курс дела.
Ирина неожиданно глянула на меня с жалостью.
— Старичок! А ведь тебе сейчас не сладко приходится. Подумать только! Жить по-новому.
— Все нормально, старушка! Я даже бываю рад тому, что вернулся в свое детство. Оно реально счастливое. Поверь, мне есть с чем сравнивать. Не хочу тебя расстраивать, но ты еще много печального услышишь от меня о нашем будущем. О событиях, о людях, о нравах. Потом, как-нибудь.
