Анатолий Дроздов - Листок на воде
Полеты приостановлены — нет бензина. Это плохо — война помогает забыться. Настроение в отряде — хуже некуда. Никогда за всю историю части у нас не было таких потерь. В офицерскую столовую никто не ходит, все сидят по домам — сплошная мизантропия. Сергей столуется у нас. Выпиваем по чарке водки (Ольга более не возражает), едим, курим и расходимся. Ольга не плачет, но как-то странно смотрит на нас. Наверное, думает: «А вдруг и этих?»
Сижу дома, терзаю гитару. Я не умею сочинять песни, но могу переделать чужие. Ребята в роте постоянно просили: «Славка, переделай!», им нравилось. Я вышиваю крестиком по чужой канве, правда не всегда получается. От Сергея я таюсь, от Ольги не спрячешься. Она слушает, сложив руки на коленях, иногда просит повторить. Сама не поет.
Егоров присылает посыльного, иду. Егоров осунулся, похудел. Покойный Зенько был его близким другим.
— У меня к вам просьба, Павел Ксаверьевич, — говорит штабс-капитан. — Не могли бы мы собраться у вас, как бывало? Поговорить, послушать пение?
Просьба странная только на первый взгляд. По сегодняшней ситуации — самое то. Договариваемся на вечер. Запрягаю Нетребку и Марию в работу, Ольга вызывается в помощницы сама. У нее теперь мало пациентов: солдаты после происшедшего не беспокоят «фершалку». Я иду созывать.
В шесть вечера у меня — аншлаг. Егоров, Турлак, Рапота, мы с Ольгой. Лишние стулья спрятаны, но отсутствие погибших заметно. Выпиваем, закусываем, но разговор не клеится.
— Спойте нам, пожалуйста, Ольга Матвеевна! — просит Егоров.
Я предупредил Ольгу, но внезапно она говорит:
— Пусть лучше Павел! Он замечательно поет!
Гости смотрят на меня с изумлением. Все равно, если б Ольга сказала: «Кот Васька исполнит арию Индийского гостя»!
— Не подозревал за вами таких талантов, Павел Ксаверьевич! — язвит Турлак. Он давно ко мне не равнодушен.
Егоров смущен. С одной стороны нельзя обидеть хозяина, с другой — шли не за этим. Пока он терзается, Ольга приносит гитару.
— Про военлетов! — шепчет мне. Она становится за спиной и кладет руки мне на погоны. Семейный дуэт. Посмотрим.
Господа военлеты, вам, чье сердце в полете
Я аккордами веры эту песню пою.
Тем, кто дом свой оставил, живота не жалея,
Свою грудь подставляет за Отчизну свою.
Тем, кто выжил в шрапнели, в кого пули летели,
Кто карьеры не делал на паркетах дворцов.
Я пою военлетам, живота не жалевшим,
Щедро кровь проливавшим по заветам отцов.
Здесь нельзя петь «от солдатских кровей», здесь крови не жалеют — ни своей, ни солдатской. Ее действительно льют щедро. Здесь нет матерей, которые создают комитеты, дабы уберечь единственное, взращенное без мужа чадо, от грубых сапог и неучтивых сержантов. Здесь бабы рожают по десять и более детей, им некогда над ними трястись.
Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.
За Россию, за Отчизну до конца.
Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,
Заставляя в унисон звучать сердца.
Мне никогда не нравилось в оригинале «свобода воссияет». Для кого свобода? Для тех, кто грабил и продолжает грабить Россию? Пусть мы не увидим победы, но стремиться к ней надо.
Господа военлеты, вы сгорели в полете.
На разрытых могилах ваши души хрипят.
Что ж мы, братцы, наделали, не смогли уберечь их.
И теперь они вечно в глаза нам глядят.
Вновь уходят солдаты, растворяясь в закатах,
Позвала их Россия, как бывало не раз.
И опять вы уходите, вы стремитесь на небо.
И откуда-то сверху прощаете нас.
Ольга вступает за спиной — тоненько и пронзительно:
Так куда ж вы уходите, может, прямо на небо?
И откуда-то сверху прощаете нас.
Финальный куплет поем дуэтом:
Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.
За Россию, за Отчизну до конца.
Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,
Заставляя в унисон звучать сердца…
У Егорова глаза мокрые, Сергей отвернулся, Турлак смотрит в стол. Не я тому причиной. Как удалось «эскадронщику» написать такую пронзительную песню, мне до сих пор непонятно.
— Что-нибудь повеселей нельзя! — спрашивает Турлак. Он говорит грубо, но я не в обиде: поручика тоже пробрало. Есть у нас и веселее.
— Про одно крыло споешь последней! — шепчет мне Ольга и убегает. Эта лисичка что-то задумала.
Дождливым вечером, вечером, вечером,
Нам, военлетам, скажем прямо, делать нечего,
Мы приземлимся за столом,
Поговорим о том, о сем
И нашу песенку любимую споем:
Пора в путь-дорогу,
Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем,
Над милым порогом
Качну серебряным тебе крылом…
Пускай судьба забросит нас далеко, — пускай!
Ты к сердцу только никого не допускай!
Следить буду строго,
Мне с верху видно все, — ты так и знай!
Улыбаются. Эту песню мне не пришлось переделывать, она и без того хороша. Только пара слов… А Турлак не унимается:
— Хорошо вам, Павел Ксаверьевич, есть, кому крыльями качать. У вас кузина. А нам кому прикажете?
— Счас спою!
Мы друзья перелетные птицы.
Только быт наш одним нехорош:
На земле не успели жениться,
А на небе жены не найдешь.
Потому как мы воздушные солдаты!
Небо наш, небо наш родимый дом.
Первым делом, первым делом аппараты.
— Ну, а барышни? — доносится из-за перегородки.
— А барышни — потом!
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни — потом.
Все смеются. А я добавляю:
Нежный образ в мечтах приголубишь,
Хочешь сердце навеки отдать,
Нынче встретишь, увидишь, полюбишь,
А назавтра — приказ улетать.
Потому как мы воздушные солдаты!
Небо наш, небо наш родимый дом.
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни — потом.
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни — потом.
Ну, и финальный аккорд:
Чтоб с тоскою в пути не встречаться,
Вспоминая про ласковый взгляд.
Мы решили друзья не влюбляться
Даже в самых прелестных наяд.
«Девчат» нельзя, это слово простонародное. А про наяд господа офицеры знают — на Пушкине с Лермонтовым росли.
Потому как мы воздушные солдаты!
Небо наш, небо наш родимый дом.
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни — потом.
Первым делом, первым делом аппараты.
Ну, а барышни? А барышни — потом.
Из-за перегородки выглядывает Ольга, загадочно подмигивает мне. Понятно.
— Господа! — говорю. — Вы не устали?
— Нет-нет! — заверяют в один голос.
— Вы сочиняете песни сами? — интересуется Егоров.
— Нет, Леонтий Иванович! Их пели другие, я только запомнил. А сейчас песня английских летчиков.
Это не «английских», американских. Но Америка пока не воюет, к тому же нам без разницы.
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле,
Бак пробит, хвост горит, аппарат наш летит
На честном слове и на одном крыле.
Первый куплет предусмотрительно опущен. На аппаратах нет голосовых раций, в этом времени они размером с вагон. Играю жесткими аккордами, только так можно передать суровость песни. Из спальни появляется Ольга. На ней моя летная кожаная куртка с подвернутыми рукавами, летный шлем и очки. В руках — зажженная свеча. Ольга изображает подбитый самолет. Это очень модно в этом времени — живые картины. Одна рука Ольги — то самое последнее крыло, вторая со свечой отведена за спину — хвост, который горит. Покачиваясь, она кружит вокруг стола. Наивно, но гости смотрят, не отрываясь.
Ну, дела! Война была!
Били в нас германцы с каждого угла,
Вражьи летчики летали во мгле —
Размалеваны, орел на орле.
Но германец нами сбит,
А наш «птенчик» летит
На честном слове и на одном крыле.
Ну, дела! Война была!
Но германца разбомбили мы дотла!
Ольга изображает сброс бомб. Где только видела?
Мы ушли, ковыляя во мгле,
Мы к родной подлетаем земле.
Вся команда цела, и машина пришла —
На честном слове и на одном крыле.
Финальный аккорд. Гости аплодируют. Ольга запыхалась, но улыбается. Господа офицеры не отказывают себе в удовольствии приложиться к ручке. Похоже, мы выполнили поставленную задачу.
