Василий Звягинцев - Дальше фронта
– Лететь в Хайфу или в Триполи, если там хороший аэродром. Садиться придется на глазок, аэродромных служб и привода не гарантирую. С продовольствием у вас как?
– Норма. Шесть стандартных бортпайков, десять аварийных. И кое-что по мелочи…
Что имеется в виду под мелочью, Ляхов знал. Приходилось с армейскими летунами дело иметь.
– Вольно. Мелочи до прибытия на место исключаются. Пайки тоже без нужды не трогайте, лучше здесь перекусите и с собой, что можно, прихватите. В остальном – работайте по своему плану. Чтобы, когда скажу, взлетели без оговорок.
Командир самолета козырнул еще раз и отошел развалистой пилотской походкой.
Ляхов снова обратился к Розенцвейгу:
– А солдаты вам приданы или тоже мои будут?
– Конечно ваши, я тут кто?
Очередной приказ Чекменева Вадима не особенно удивил. Вместе с Розенцвейгом слетать в потусторонний Израиль, провести рекогносцировку, постараться разыскать Шлимана, если он, так сказать, по-прежнему жив, выяснить, чем занимается. Далее – поступать по обстановке, исходя из интересов Державы. Срок возвращения – на усмотрение Ляхова, но не позже, чем через неделю. Связь поддерживать через батальонный узел в Бресте, с помощью радиостанции самолета или местными средствами.
Касательно отношений с Розенцвейгом предписывалось «согласовывать и координировать совместные действия». То есть формально никто никому не подчинялся. Про господина Адлера в приказе не говорилось ничего, так что Ляхов вполне мог считать его частным лицом и относиться соответственно.
Само по себе задание Вадиму понравилось гораздо больше, чем предыдущее. Что-то не очень ему хотелось сражаться с инсургентами, хоть живыми, хоть мертвыми. Не потому, что хоть в малейшей степени сочувствовал борцам за независимость Польши, а так, по смутному нравственному чувству, подсказывающему, что любая гражданская война есть зло, пусть и вынужденное. И, не ставя под вопрос государственных резонов, самому лучше держаться от нее подальше.
А с Розенцвейгом отчего же не полететь? Судьба Шлимана, а главное, создаваемой им общины (на «государство» это дело явно пока не тянуло) весьма его занимала, в том числе и в научно-этнографическом смысле.
Беспокоило Ляхова другое. Беспокоило и настораживало, с какой неумолимой последовательностью и методичностью его затягивало внутрь этого странного, эфемерного и одновременно до ужаса реального механизма ирреальности[59]. С самого первого момента, когда завершился бой на перевале и он осознал, что снова живет, но будто бы ненастоящей жизнью.
Во всем, что после этого происходило, ощущался отчетливый привкус неподлинности. Или же – нарочитости. Взять того же и Розенцвейга. Что, если он тоже порождение мира двойников? И назначен присматривать за Ляховым, негласно руководить им и направлять. Узнал, что Тарханов с Чекменевым решили послать его сюда, вот и подсуетился.
Нет, на самом деле, если несколько отвлечься от каждодневной суеты и суматохи, взглянуть на собственную жизнь за определенный период не как на естественный поток не слишком связанных друг с другом, но взаимовлияющих событий, а как на нечто заранее выстроенное и срежиссированное, картинка получается интересная.
Словно бы запустили тебя в лабиринт, да еще и нелинейный, нерегулярный. Находясь внутри, бродя по его тропинкам, коридорам, лужайкам, очень трудно догадаться, что весь твой путь строго предопределен, и идешь ты только туда, куда предусмотрел архитектор, иных вариантов и альтернатив у тебя просто нет благодаря топологическим свойствам пространства.
Зато если появится возможность взглянуть на лабиринт в плане да отследить маршрут с карандашом в руке, очень многие странности перестают быть таковыми, все обретает смысл и резон. Причем все ведь настолько тонко оформлено, что нельзя заподозрить, будто случившиеся в последний год события направлялись какой-то единой человеческой волей.
Ни Чекменев, ни Розенцвейг, ни сам Великий князь не оказывали на судьбу Ляхова (и Тарханова тоже) жесткого, детерминирующего влияния. Они всего лишь функционировали в пределах собственных степеней свободы. И в каждом случае право окончательного выбора оставалось за ним.
Но результирующая их и многих других воль (Майи, прокурора Бельского, Маштакова, террористов, офицеров «Пересвета», совсем уже неприметных и даже неизвестных персон) толкала Вадима в единственном направлении. Как в русле громадной реки со всеми ее притоками, отдельные струи и течения, двигаясь и взаимодействуя самым причудливым образом, несут пловца (или судно) туда, где миллионы кубометров воды наконец-то обрушиваются вниз, образуя Ниагару или водопад Виктории.
И ведь самое смешное, что первый шаг в воду он сделал сам, позвонив в новогоднюю ночь Тарханову и предложив отметить праздник вместе. После чего все завертелось…
Знать бы только, сам ли он сделал этот звонок, или его аналог запустил цепь событий, после чего перешел в иной социально-психический статус.
Ляхов поймал себя на мысли, что думает сейчас не обрывочной смесью слов, образов и ощущений, как обычно, а словно читает про себя заранее написанный, стилистически выверенный текст. Это с ним тоже бывало, но не слишком часто.
Только занял этот внутренний монолог всего две-три секунды, так что Розенцвейг даже не обратил внимания на некоторую паузу, возникшую после ознакомления Ляхова с приказом. Вполне нормальное дело – прочел, теперь вникает, осмысливает задачу. Ничего экзистенциального.[60]
– Что же, камрад, сбегаем, посмотрим. Вы с текстом знакомы? – потряс Ляхов листком.
– Именно этот не читал, а смысл, наверное, знаю, если там не написано чего-то личного.
На приказе стоял гриф «секретно», поэтому в руки Розенцвейгу Вадим его не дал. Сложил вчетверо, спрятал в карман кителя.
– Личного – ничего. Сказано, что я должен координировать с вами свои действия. И только. То есть все будет, как и раньше. Однако сейчас в моем подчинении солидная вооруженная сила, включая военно-воздушную, так что уж извините, тут будет полное единоначалие.
– Какие могут быть вопросы? А у вас с собой сколько бойцов?
– Тоже четверо, с офицером. Всего, значит, будет восемь. Плюс летчики и самолет. Судя по нашему с вами опыту, на первый случай достаточно. Скажите лучше, вы продовольствием где загружались, на какой стороне?
– Шутить изволите? Я позаботился. Десять ящиков тех самых консервов, что так понравились нашему другу, и еще кое-что. Мы там, в Москве, со специалистами посоветовались, экспериментальное меню разработали. Если потребуется, воздушный мост быстренько наладим.
– Ну вот, я же говорил. Специалисты у нас на любой случай найдутся. В том числе и по загробной кулинарии и диетологии…
Розенцвейг вежливо усмехнулся.
На протяжении всего разговора господин Адлер не принимал в нем участия, сидел с таким видом, будто происходящее его совсем не касается или он вообще не знает русского. Но хотя выходило у него это весьма убедительно, Ляхов позволил себе в это не поверить. Станет Григорий Львович с собой такого недоумка возить.
Тут же он и проверил, не поворачивая головы, спросил ровным голосом, без всякого нажима:
– А у вас в нашей экспедиции какая функция, Сол? Должен же я представлять, чего ожидать от нового напарника…
– Пока никакой специальной, – так же ровно, без малейшего акцента ответил Адлер. – Попросил вот Григорий составить компанию, я согласился. Знаю и умею все, что полагается в моем возрасте и чине. Чин – майор. Начинал службу в армейском спецназе, потом все больше на канцелярской работе. Вы удовлетворены, господин полковник?
– Вадим, только Вадим. Ответом удовлетворен, дальше, как говорится, бой покажет. Так что, будем собираться? Можно сначала пообедать чем бог пошлет, а можно и до ужина дотерпеть. Тут часа три лететь?
– Приблизительно, – ответил Розенцвейг. – Я думаю, дотерпим. И я бы посоветовал сразу в Тель-Авив, там аэропорт большой, сесть легче. И живу я неподалеку.
– В этих вопросах полностью на вас полагаюсь. Значит, пошли. Если летуны не готовы, мы их поторопим. И с солдатами познакомиться надо, задачу им поставить. Настоящий боец всегда должен быть чем-либо озадачен, тогда служба сама собой идет.
Бойцы, прибывшие на самолете и приехавшие с Ляховым, так и сидели на скамейках по обе стороны диспетчерского поста. Штурмгвардейцы во главе с младшим унтер-офицером – слева, сложив рядом свои ранцы, плащ-палатки, автоматы и прочую амуницию. Курили, не пытаясь заговаривать с десантниками поручика Колосова. Возможно, имели соответствующие инструкции, а скорее, окружающая обстановка давила необычностью и непонятностью, и на посторонние эмоции просто сил не хватало.
А солдаты Колосова (самого в прошлом штурмгвардейца), пройдя с ним и с Ляховым «от Москвы до Бреста», напротив, считали себя ветеранами, которым приличествует важность.
![Василий Звягинцев - Андреевское братство [= Право на смерть]](/uploads/posts/books/110177/110177.jpg)
