Александр Афанасьев - Врата скорби (Часть 1)
Дальше шла техника потяжелее – тонна и тонна с четвертью, тут были только аксайские Доджи а другого и не требовалось. Вариантов только два – либо закрытый кузов с люком в крыше и пулеметом, либо полностью открытый как на джипе, пулемет по центру. На одном из открытых стоял такой же бронекузов "по пояс" – но сварен был явно здесь, варили с умом, и вместо обычного для таких машин крупнокалиберного пулемета стояла двадцатимиллиметровая авиапушка Маузер.
Более тяжелые машины делились на две категории. Все они были сделаны из трехосных полноприводных грузовиков, просто то что подешевле – бронированные листы на кабине и бронекузов – сменный кстати – в бортовой кузов, бронекузов мог быть открытым или закрытым сверху. То что подороже – на гражданское шасси ставят сваренный полностью с нуля закрытый бронированный кузов, он единый и защищает и двигатель, и кабину и личный состав в кузове. Так надежнее и прочнее – но и дороже, потому как кузов с нуля сварить – не фунт изюма. Машины, как и следовало полагать были дорогими, намного дороже, чем они стоили на территориях.
Можно и прокатиться, заметил Арарат – все на ходу, если изволите…
– Да нет. Не стоит. Значит – двадцать Дегтярей третьего номера и Эм-гэ. Четыре длинных и два коротких. Шесть Дегтярей первого номера. Четыре винтовки Мосина особого заказа с германскими кронштейнами и прицелами. Два ПТРС под пять линий русского образца, с германскими кронштейнами и прицелами. Записываешь?
– Записываю, говорите…
Арарат ловко строчил в гроссбухе
– Теперь. Два Эрликона – двадцать и два Дегтярев – крупнокалиберный под русский патрон. И две установки Фрезер – Нэш с полной комплектацией. Включая фонари и щиты. На этом – все.
Константин Григориадис в таком случае считал в уме, он вообще был одаренным человеком и мог в уме перемножить несколько трехзначных цифр. Его приказчику – а скорее всего и дальнему родственнику, в этих делах всегда помогают друзьям и родственникам, доверять можно только своим, своему клану своей нации – пришлось для этого посчитать на бумаге в гроссбухе.
– Двадцать пять тысяч триста двадцать рубчиков с вас будет, уважаемый. Счет могу прямо сейчас выписать.
Велехов изобразил возмущение – он знал, что слова Григориадиса, сказанные им за бокалом вина ничего не значат, и с него попробуют содрать как минимум две цены. Это только для вида говорится – друг, цену не задирай… В Одессе – отцу родному с наценкой продадут.
– Больше пятнадцати это не стоит.
– Какие пятнадцать, уважаемый? Если у казны покупать будете – отдадите как минимум на пятую часть дороже, а пулеметы, к примеру, вы вообще там не купите. Наша цена реальная, если хотите в Багдаде покупать – ваше право. Но знайте, что те кто в Багдаде продает – у нас здесь покупает, бакшиш свой они в любом случае имеют, так что дешевле не найдете, нет.
Большинство донских казаков либо озверели бы, либо просто плюнули и ушли. Григорий же долгое время жил на Востоке и умел понимать суть и красоту торга за товар. Торговались, почитай полчаса и больше пяти тысяч удалось сторговать. Без торга – никуда, в общем.
Российская Империя
14 мая 1949 г.
Путь на Родину был долгим…
Через аэропорт в Эр-Рияде, в Королевстве Неджд – он добрался до Багдада, с промежуточной посадкой на какой-то пустынной базе ВВС. В Багдаде – перекрестке миров, отправной точке путешествий почти любого русского по Востоку – он сел на железку – так, по старомодному здесь крестили железную дорогу. С вокзала Николая Второго – поезд шел в Россию…
Дорога была тяжелая. По правилам, написанным каким-то скаредным идиотом – ему полагался второй класс. И только и исключительно из-за крылышек авиатора на его форме и потомственного дворянства. Обычный пехотный капитан из малопоместных или простых – ехал бы третьим. Эти идиотские инструкции существовали на каждый случай жизни и оставалось только удивляться упорству тех, кто их пишет. Тем более, что в экспрессе на Ростов второго класса и вовсе не было – только первый и международные вагоны. Доплатив в кассе – благо, деньги у него были – князь Шаховской обеспечил себе место в международном вагоне. Купе на двоих, душевая с ретирадой[92] на два купе и тяжелый, красный сафьян, которым были обиты стены, и который только усиливал тяжелую жару. И сосед – почти карикатурный, полный, крючконосый и лысоватый еврей с бутылкой Гольдвассера[93] – только евреи могут пить спиртное в такую жару…
Как и у всякого еврея – у этого с собой было столько вещей, что казалось – будто он собирается совершить исход, и прямо сейчас. Какие-то свертки, чемоданы, некоторые даже и без ручек и непонятно, как этот господин собирается со всем с этим управляться, и почему он не обратился к услугам багажного вагона. Но у еврея лучше ничего не спрашивать – потому что на твое слово, он скажет десять, а разговаривать и спорить в такой жаре для князя было тягостно…
Еврей – с несчастным видом долго уминал все свое барахло под багажную полку, а потом – повернулся к князю.
– Сударь. Можно обратиться к вам с просьбой, как к честному русскому человеку?
– Отчего же нельзя?
– Сударь. Если у вас нет так много вещей, не соблаговолите ли вы сдать мне во временную аренду вашу багажную полку? Конечно, если вас это чем-то стеснит…
Князь молча встал с полки
– Вот и благодарствую. А то поездные воры… распоясались совсем…
По вагону – прошел проводник, стукая рукояткой флажка в дверь каждого купе, чтобы провожающие поторопились…
– Ну вот, и слава Аллаху… – еврей с облегчением утвердился на полке, достал из сумки, которую оставил на виду курицу и с торжественным видом водрузил на стол – угощайтесь, сударь, не побрезгуйте…
Князь вспомнил, что одно из прозвищ евреев – куроеды. Несмотря на то, что черту оседлости отменили больше тридцати лет назад – евреев недолюбливали…
– Ваша фамилия не Куроедов случайно?
– О, нет! – обрадовался еврей, как будто не заметив тонкой издевки – Михаил Михайлович Натарзон, честный одесский старьевщик, изволите видеть…
Князь Шаховской, как и положено русскому дворянину – евреев недолюбливал Однако же, путь был неблизким, общества в ресторане искать как то не хотелось… и получилось так, что уже к вечеру они сидели за нормальным, не откидным столиком международного вагона, уминали остатки курицы и еще что-то, между ними стояла бутылка Гольдвассера и они говорили за жизнь. Весьма и весьма конкретно говорили за жизнь…
– Володя… – честный одесский старьевщик воздел к обитому сафьяном потолку палец – Володя, ты не прав. Здесь, и только здесь, на Востоке наше будущее. Россия… а что Россия. Там холодно…
– Ты мне тут сказки не рассказывай, бес пархатый! Ваше племя все время ищет где лучше! Да ошибается!
– Володя… Мы евреи люди умные, надо ли нас за это ненавидеть? Ты видишь только песок, Володя, песок да горы – а я вижу людей. Сколько людей, мама дорогая. И всем покушать – надо, одеться – надо, обуться – надо. У них ни у кого этого то нет, не говоря об авто. Вот на что смотреть надо, а не на песок.
– Это убийцы. Бандиты. Фанатики. Они не создали ничего нового за несколько сотен лет. Как только вы построите лавку – они будут ждать момента ее ограбить, вот и все, что будет. Они дикари – капитан Шаховской тоже поднял палец – ди-ка-ри.
– Ай, Володя, зачем ты думаешь о евреях плохо. А вы на что? Армия?
– Вот вы вечно у нас на шее ехали…
– Ай, Володя, Володя… Победить в войне – нужна армия. А чтобы победить в мирное время – нужны, извольте поверить милостивый государь, евреи. Зачем нам в первых рядах, нам и в обозе хорошо. Но вот сейчас. Ну, скажи, Володя, ну кто будет убивать, если все будут сыты. Обуты. Одеты. Кто же будет рисковать нажитым. Они ведь воюют, потому что голы и босы, Володенька. Им терять нечего кроме цепей своих.
– Троцкого слова?
Еврей махнул рукой
– Бланка.[94] Тоже плохой человек, Володенька. И умный. Как и все евреи…
Ночью – с грохотом и лязгом вагоны закатили на черноморский паром. Назначение – "апельсинный" порт Одесса.[95]
В Одессе – один из вокзалов располагался в морском порту, вагоны – стояли прям что у кромки воды, и грузовые и пассажирские – уже тогда вокзалов у Одессы было целых три. В одесском порту – князь Шаховской по военной брони взял билет на Санкт-Петербургский скорый. Еврея – конечно же, встречала в Одессе целая семья, они попрощались. И попрощавшись – капитан не заметил совершенно трезвого и острого как нож взгляда в спину, которым наградил его одесский еврей, старьевщик Михаил Михайлович Натарзон.
По военной брони – СВ не было. Остались только купе. Правда "свое" – за новым назначением с ним в одном купе ехали флагман-минер флота и двое братух – пилотов с только что спущенного на воду большого гидрокрейсера "Николай II". Все ехали за новым назначениями: флаг-минер на Балтику, в Кронштадт, один из пилотов – военным агентом в САСШ, другой – на переобучение. Один из авиаторов оказался потомственным дворянином, из рода Орловых, у него оказалась бутылка настоящего дворянского полугара, хлебного вина, более мягкого и вкусного чем банальная водка, из собственной винокурни.[96] Пилось лучше, чем настоянный на золоте картофельный гольдвассер.
