Юрий Никитин - Империя Зла
Единственное затруднение испытал, когда ставил подпись. Я пользуюсь своим именем, в задницу трусливые псевдонимы, но я никогда никого не назову «господин» и никогда не подпишу письмо словами «Ваш покорный слуга». Это самоуничижение, так навязываемое христианством, противно природе человеческой. И если его удалось навязать на пару тысяч лет, то это не значит, что продержится еще столько же. А держится лишь потому, что большинство по своей тупости просто не замечают оскорбительности такого обращения. Им кажется, что это лучше, чем «товарищ», но ведь «товарищ» стал дурным тоном лишь потому, что его использовали большевики, как многотысячелетняя свастика стала отвратительным знаком лишь потому, что ее взяли своей эмблемой гитлеровцы.
Слово «господа» вроде бы не запятнали ни коммунизмом, ни фашизмом, но оно само по себе отвратительно, ибо ставит тебя ниже тех, к кому обращаешься. И не надо болтать о некой вежливой форме! Нет никакой вежливости в том, чтобы сразу обрывать разговор, ибо какой может быть разговор на равных между господином и слугой? Да еще покорным?
– Да черт с тобой, – сказал я вслух. – Успехов! Виктор.
С кухни примчались на голос Даша с Хрюкой, посмотрели во все углы, с кем это я, а умная девочка поинтересовалась:
– Дедушка, что такое «как намыленный»?
– Электронная почта, – ответил я, не отрываясь от дисплея. – Быстрый, значит.
– Почему?
– Потому что по мылу письмо домчит за пару секунд, а если старым допотопным, как вон Радищев из Петербурга в Москву...
Из кухни донесся строгий голос дочери:
– Дашенька, не слушай чересчур умного деда. Он не догадывается, что люди все еще пользуются и обыкновенным мылом, а не тем шампунем, который я на самом деле купила для его противной собаки.
Глава 27
Зять тупо и c неодобрением смотрел как я стучу по клаве. Ему бы, чтобы я печатал на допотопном «Ундервуде», а то и скрипел гусиным пером. И хотя я застал еще век чернильниц-непроливашек, скрипел стальными перьями на забытых ныне уроках каллиграфии, но я и по характеру футуролог. Компы каждый год становятся все мощнее, и я абгрейдиваю свой в год дважды, добавляя RAM, вудушки, навешивая на систему такие примочки, что начинает стонать и глючить.
– Мы тут подумали и решили... – сказал зять наконец. – Пожалуй, надо отдать Дашеньку еще и в секцию восточных единоборств.
Я удивился:
– Зачем?
– Как зачем? – удивился он в свою очередь. – Теперь все восточными единоборствами. Э-э... сосредотачиваются! Накапливают энергию мирового Космоса через расслабление, идут к Знанию через Великое Незнание...
Мои глаза были на дисплее, я отмахнулся:
– Этими секциями, школами, даже академиями... надо же до такого хамства дойти!.. всем этим непотребием заведуют либо бандиты, либо дураки. А скорее, и то, и другое. В нужной пропорции.
Он поморщился, уже куда более академичный, чем я:
– Ну почему уж там резко...
– Дорогой, ну какое тэквондо интеллигентику?.. Его учить, учить, еще долго учить, а он в лучшем случае будет лишь на равных с хулиганом или бандитом, который и так, по рождению, уже тэквондист. У него и кости крепче, и мускулатура лучше, и агрессивности хоть задом ешь! Но если интеля учить всяким там боевым искусствам, то это, извините, за счет его занятий наукой, искусством или чем он там мозги развивает... Дело даже не в том, что в сутках только двадцать четыре часа, надо выбирать чем заниматься, а в том, что всякие силовые упражнения притупляют интеллектуальную деятельность, увы. Выбор невелик: либо мускулы – либо мозги. И нельзя идти по двум дорогам сразу. Так что эти секции, как бы ни рекламировали, принадлежат либо бандитам, им надо черпать пополнение для своих боевых групп, либо дуракам, что на деньги папы, бывшего партийного босса, по своему скудоумию открыли эту дурость... Что за черт, это же на языке Java, у меня в компе нет поддержки...
Сознание давно раздвоилось, я говорил какие-то дежурные для меня фразы, и шокирующие для большинства, вроде того, что, в самом деле, для занятий восточными единоборствами все-таки нужны данные. Самое важное данное – это трусость. Не простая, а патологическая, когда от мысли, что тебя могут ударить, дрожат колени и холодеет в животе. Такой человек идет в секции, чтобы научиться бить раньше, чем кулак противника коснется его драгоценнейшей рожи или хотя бы плеча. И не просто бить раньше, а вырубать, чтобы тот не вскочил и не попробовал ударить еще раз.
Второе необходимейшее условие – это беспредельная тупость и леность. Только такой человек, вместо скучнейшего, хотя и проверенного качания железа, идет в платные секции с экзотическими названиями, как раз и рассчитанные на дебилов, для которых хорошо только то, что заморское, на этот раз восточное. Здесь их обещают за пару уроков сделать супербойцами, выдать дипломы супермастеров всех восточных единоборств, а за отдельную плату предложат на выбор пояс любого цвета.
Человек с нормальной психикой не боится получать удары. Важнее, чтобы баланс побед был в твою пользу. Но даже если не так, если тебя били чаще, чем бил ты, то это значит лишь, что ты отважен и выбираешь крутых противников. Если же у тебя одни победы, то, извини, я скажу честно, ты выбираешь только самых слабых противников. А перед сильными поджимаешь хвост, лижешь им сапоги и уползаешь в норку.
– Дашенька, – проронил я, все еще не отрывая глаз от экрана. – Я тебя люблю... Не ходи ты ни в какие дурные секции... Ты у меня будешь смелой и красивой...
Краем сознания воспринимал, что в прихожей топает, постукивает Хрюка, носится по квартире как угорелая, пыталась стащить меня со стула, но когда я в Интернете, то пусть весь мир рушится, мне лишь бы не расконектилось, наконец, на пороге появились уже обутые зять и дочь, Галя придерживала за плечи Дашеньку.
Все трое, даже Хрюка смотрели с немым укором. Вообще-то я не слишком семейный человек, а когда дети оперились и разлетелись, я не только не докучал им поучениями как жить, но даже не интересовался... или почти не интересовался, как живут и что делают.
Когда человеку не удается реализовать себя, он начинает тиранить детей, чтобы хоть они достигли в жизни чего-то больше, чем он сам. Если и с детьми облом, сейчас детки еще те, то заводит собаку и весь остаток энергии обрушивает на бедную псину, ведь та слушается не в пример деткам, старается, а вот он уже таскает по всем выставкам, надеясь хоть в собаке достичь, суметь, выделиться... Хоть какую-то медальку, и тогда можно рассказывать с гордостью, какая у него элитная собака, какая победительница выставок, и какие судьи наглые, что не дали ей самую высшую медаль, все своим да своим, но все же вынужденно дали эту бронзовую...
У меня с детьми все нормально, с внуками и внучками – тоже, сам тоже реализовался, вон уже в США волосы на себе рвут, так что Хрюка у меня просто мой добрый и преданный четвероногий друг, умный и замечательный, все знает и понимает, но на выставки или дурацкие шоу мы не ходоки.
– Ну, мы пошли, – сообщила дочь. Она чуть приподнялась на цыпочки, чмокнула меня в щеку. – Увидимся через неделю.
– Я тебя люблю, дедушка, – сообщила и Дашенька.
Зять кивнул хмуро:
– Что-то мне почудилось, что видимся редковато... Давно я не слышал занудных нравоучений. А сейчас, когда вы занялись таким странным делом, вы уже почти суфтий... Что я выгадал бы, если бы нацепил на голову, как те сумасшедшие, зеленую повязку?
Я нехотя оторвался от компа:
– Выгадал? Ты можешь погибнуть, пытаясь пронести эту новую веру по миру. Ты можешь.... тебя могут предать близкие, могут оклеветать недруги, ты сам можешь надорваться непосильной ношей... Страшновато? Но ведь в жизни может случиться и самое худшее...
Я умолк, он спросил с недоверием:
– Что?
– Ты в самом деле хочешь это знать?
– Ну...
– Ты можешь закончить вуз, поступить на работу, добиться хорошего жалованья, удачно жениться, жить да поживать – добро наживать, каждое лето ездить в отпуск на юг, куда-нибудь на Мальдивские острова или на Кипр... у тебя будет хорошая квартира, машина, устойчивое положение. И когда придет срок твоей жизни, ты умрешь в счастливом среднестатистическом возрасте обеспеченного европейца, в семьдесят два года... в хорошей больнице под присмотром квалифицированных врачей.
Я говорил размеренно, а он кивал при каждом слове, потом его кивки замедлились, наконец, он только смотрел в упор своими чернющими глазами, спросил после паузы:
– А что здесь ужасного?
– А то, что тебе может быть все равно – какая власть, какой строй, какая вера. Лишь бы тебе было хорошо, а тебе – это значит – твоему желудку, твоим гениталиям. Как будто и нет ничего выше. Ты можешь перестать быть человеком, а превратиться всего лишь в американца.
– Аме... американца?
– Американец – это не нация. Это состояние, когда человек уже не человек, а сытый скот, умеющий работать на компьютере.
