Роман Злотников - Американец
Ночью, когда мы со Стеллой уже разошлись по своим комнатам, я долго думал над словами. Меня нередко называли способным и умным. Но способностей влиять на людей, притягивать их вроде не было. Интересно, это что же, она ошибается? Или все же я развиваюсь?
Повертев ее слова так и сяк, я решил, что в чем-то она права. Я развиваюсь. Но ведь это и правильно, так? Америка же — страна возможностей? За этим я и рвался сюда?
Нью-Йорк, Бруклин, 16 июня 1896 года, вторник, время обеденное
За обедом Хамбл снова «поймал волну» и начал учить меня:
— Если тебя поймали без оружия — не тушуйся! Сбей противника с толку. Проповедь, к примеру, начни читать. Или засмейся радостно. Улыбнись искренне. У нас, детей Адама и Евы, выражению лица да интонациям веры куда больше, чем словам. Потому репетируй. Пригодится.
Тут я скосил глаза к носу, вывалил язык изо рта и состроил предельно глупую гримасу, заставив Генри засмеяться:
— Да, так тоже можно! И еще скажу: полезно мелочь иметь в кармане. Много, крупную. Да не россыпью, а в платке. При нужной сноровке и дубинку заменить может. А если в лицо кинуть — отвлечет ненадолго. Тут ты не зевай, добавь чем-нибудь весомым. Скамейкой, к примеру. Или ногой. Я вот, было дело, вилку со стола схватил, да в живот воткнул. Знаешь, как это его отвлекло?
— Да уж, представляю! — сказал я, с уважением посмотрев на местную вилку. Двузубая, но зубцы длинные и мощные. Такая вилка ничем не хуже короткого ножа будет!
— Вот-вот! — радостно подтвердил Генри. — А если противник совсем рядом и оружие достал, но курок не взвел, то лучше всего резко рвануться к нему и захватить кисть с оружием. Только хватать жестко. Как клещами. Так что кисти рук подкачай… Ну а дальше как кошка, по морде его полосни.
— Так кошка когти выпускает! — возразил я.
— Именно! А у тебя пальцы. Вот пальцами надо постараться по глазам попасть.
— Трудновато это!
— Трудно, говоришь? Понимаю, непросто. Но ты, Юра, к простой жизни и не готовишься. Ты, парень, меняешь людей вокруг…
При этих словах я невольно вздрогнул, вспоминая сказанное Стеллой. Сговорились они, что ли? Но Генри продолжил, сделав совершенно иной вывод, чем моя Зайка:
— И поэтому тебя будут пытаться убить!
— Почему?
Хамбл философски вздохнул:
— Если бы я знал, почему, Урри… Но так всегда бывает: тех, кто влияет на людей, кто пытается изменить жизнь, пытаются убить.
Он помолчал, вспоминая о чем-то далеком. Потом тихо, совсем не похоже на свой обычный стиль, сказал:
— Когда-то давно, почти двадцать лет назад, я столкнулся с этим. У нас, на Пенсильванской железной дороге была забастовка. Профсоюзные лидеры думали, что они изменят жизнь рабочих. И люди слушали их, Урри…
Он печально вздохнул и продолжил:
— И за это их постарались убить! Всех! И профсоюзных лидеров, досталось и обычным людям… А мне тогда пришлось бежать из дома на Дикий Запад.
— И там ты и выучился стрелять?
Но у Генри, похоже, прошел миг слабости, поэтому он сказал, как отрезал:
— Там я, парень, многому выучился… В том числе и разбираться в людях! Поэтому верно говорю тебе: свою жизнь ты можешь считать удавшейся только в том случае, если попыток убить тебя будет несколько.
Я усмехнулся.
— А ну-ка, дай угадаю! Я так понимаю, ты считаешь, что если попыток не будет вовсе, это будет значить, что я — пустое место. И жизнь такую удачной не назовешь…
— Верно мыслишь, парень!
Я почувствовал себя польщенным и продолжил:
— Одна-единственная попытка будет означать, что она удалась.
— И тут ты правильно жизнь понимаешь! — снова согласился Хамбл…
— Несколько попыток будут означать, что успех у меня есть, я в бизнесе расту, но убить меня не получается. И понятно, что это — везение. Но почему не десятки раз?
— Есть, парень, и такие люди, на кого покушались десятки раз. В основном это — политики. Или миллионеры. Не сказать, что не успешные. Только вот в чем закавыка… На десятки попыток нужно много лет. За это время ты женишься, заведешь семью. И тебя будет терзать мысль, что им грозит опасность. Так что счастлив ты будешь, если к тому времени научишься решать конфликты иначе, не выходя сам на линию огня. Понял?
— Понял, — кивнул я. — Знаешь что, Генри? С такого разговора и мне захотелось выпить!
— О! — обрадовался Генри. — Ну что ж, шабаш работе, пошли в бар!
По дороге в бар он, как ни в чем не бывало, вернулся к прерванным наставлениям:
— Ну так вот… Потом ударь, говорю, противнику пальцами по глазам! Если ты по глазам попал, то дальше можешь расстояние между вами чуток увеличить. А уж потом — делай с ним, что душе угодно, хочешь — по морде лупи, хочешь — ногой по колену… А то и ребром ладони по горлу… Потом оружие отбирай, ну и… Сам понимаешь… И помни, парень, ты не в тире. И не на кулачках дерешься. Тут темп движений другой, рисунок тоже. И цена ошибки выше. Не выбитый зуб, а жизнь.
Санкт-Петербург, 22 июня 2013, суббота, без четверти четыре утра
Мысль о том, что если на тебя не покушались, то ты ничего и не стоишь, показалась Алексею немного натянутой. Но, подумав немного, он согласился, что для Американца это было верно. Ведь кто он был? Выскочка! Чужой! Без связей, но с интересными идеями. И к тому же все время претендующий на чужой «кусок пирога». На очень жирный кусок. Да. На такого не могли не покушаться.
Неподалеку от Балтимора, 19 июня 1896 года, пятница, вечер
Билл ворвался в особняк Элайи как ураган. Слугу, который хотел принять у него цилиндр, он просто оттолкнул с дороги, бросив цилиндр куда-то в район полок. И, пренебрегая обычаем, ворвался в зал без предварительного доклада.
— Элайя, у меня важные новости! — возбужденно выкрикнул он недовольно обернувшемуся племяннику.
Тот быстро поднялся с кресла и двинулся в кабинет, жестом предложив дяде следовать за собой. Когда дверь кабинета захлопнулась, Билл громко и возбужденно зашептал:
— Твоя идея сработала! Картер нашел его! Патент выдан на партнерство «Джонсон и Воронтсофф», в мае этого года. Какое-то лекарство! Картер говорит, что очень эффективное!
— Вот как? Оказывается, этот Юрий Воронцов — необычайно способный молодой человек! Как же мы его не оценили? — саркастически осведомился отец невесты.
Билл обиженно замолчал.
— Ладно, извини, дядя! Признаю, твоей вины тут не больше, чем моей. Просто я сильно переживал за Мэри! Ну, давай, продолжай, что еще известно?
— В патенте был указан адрес. Картер с напарником побывали в том районе и все разузнали. Воронцов с этим самым Тедом Джонсоном не только взяли патент, но и устроили перевязочные пункты по всему Нью-Йорку. Так что Воронцов целыми днями варит это лекарство, а затем бегает с инспекциями по разным районам Нью-Йорка. А партнер его занимается отчетностью, улаживает всякие неприятности, ведет кассу и бухгалтерию. Картер немедленно написал нам, запросив указаний, а слежку приостановил, чтобы не спугнуть!
— И что, мы можем быть спокойны? Воронцов не станет мстить? Он снова пытается занять место в приличном обществе?
— Ну, это как сказать! Картер пишет, что водится Воронцов сейчас и с неграми, и с китайцами, и с прочими мигрантами… Хотя это объяснимо. Его лекарство — оно против ссадин и нарывов, а этот народец больше всех в таком и нуждается.
— Ну что ж… — Элайя прошелся по кабинету, о чем-то раздумывая. — Адрес аптеки этого Джонсона в отчете есть?
— Есть, разумеется!
— Вот и хорошо! Сделаем так: я сейчас напишу этому Воронцову письмо, в котором, как мы и договаривались, предложу прояснить его взгляд на ситуацию и выражу готовность выплатить компенсацию. А Картер с напарником пусть последят за ним с недельку… Если он в бега не рванет и ничего подозрительного делать не станет, то выплатим им оговоренную премию и успокоимся. А слежку — прекратим!
Нью-Йорк, Бронкс, 22 июня 1896 года, понедельник, утро
— Не поверишь, Юрий, но тебе письмо! — огорошил меня Тед, едва я вошел в аптеку.
— Письмо? Да от кого же?
— От кого не знаю, но пришло оно на адрес аптеки. А адресовано тебе. Из Мэриленда![118]
Я сам удивился, но первым побуждением было разорвать это письмо, не читая. Та часть жизни, вместе с обидой, с «кидаловом» и покушением на мою жизнь — она как будто больше не касалась меня. Странно даже! Всего три месяца прошло, а кажется — прошлая жизнь.
Но я все же прочел. Предложение Элайи Мэйсона «объясниться», а фактически — оправдываться, возмутило меня. Сообщение о грядущей свадьбе Мэри — оставило равнодушным. Я больше не видел ее в качестве моей половины, матери моих детей. Как отрезало. Но и злости на нее не было. Просто легкая досада, что «не сложилось».
