Барин-Шабарин 4 (СИ) - Старый Денис
Но я своей аналитической запиской приоткрываю «окно Овертона». Сейчас многое из того, о чём я написал, будет звучать как невозможное. Однако, когда Паскевич и другие русские полководцы узнают о качественном перевооружении английской и французской армий, все, кто ознакомится с моей аналитическая запиской, пусть даже ранее для того, чтобы посмеяться над ней, начнут задумываться. Пройдёт некоторое время, найдутся те, которые ухватятся за предложенные мной идеи, пусть даже и не зная при этом моего имени и причастности к анализу развития военного искусства.
Было бы неплохо заиметь себе союзника в этом деле. Пора бы и встретиться со светлейшим и, может быть, показать себя в деле на Кавказе. Хотя там все намного сложнее.
— Ваше высокопревосходительство, разрешите поучаствовать в бою? Мы займём позиции в стороне и будем ездить и расстреливать противника, — несколько наигранно просящим тоном говорил я, делая вид, что не понял намеков уйти.
— Не ближе, чем в шестьсот шагов. И если вы будете мешать своими действиями армии, то уверен, что и светлейший князь Михаил Семёнович Воронцов меня поддержит, когда судить стану, — сказал Паскевич, но увлёкся чтением моих бумаг.
Ответ был понятен, и я, обозначив поклон кивком головы, покинул палатку командующего. На выходе, метрах в пятидесяти, уже ждали мои соратники, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Герои, совершившие несколько часов назад настоящий подвиг, переживают лишь за то, чтобы их командира, то есть меня, не осудили — разве это правильно? Ну да ладно, хватало в нашей истории похожих эпизодов. Что ж, из-за этого перестать любить родину и отказаться от своего долга? Нет, конечно!
— Тарас, готовь отряд к участию в сражении. Воюем с дистанции шесть сотен шагов. Преимущественно выбивать офицеров, унтер-офицеров, — сказал я, а сам направился уже в свою палатку, чтобы пару часов вздремнуть.
Перед боем полезно было бы поспать и всем остальным членам моего отряда, но тогда мы просто проспим войну. У меня же есть некоторые привилегии, я сам себе не собираю боевую сумку с пулями, порохом, перекусом. Да и успел я уже оправиться, умыться, оставалось только переодеться в свой второй комплект камуфляжной формы. Так что подремать теперь время осталось.
— Бах-бах-бах! — радовались звуки выстрелов.
В какофонии множественных звуков я мог различить выстрелы бойцов моего отряда. Уже по тому, что эти выстрелы были произведены недалеко от меня.
Мы заняли позиции на левом фланге разворачивающегося сражения, на трёх небольших буграх и под ними. Встали мы здесь, потому что рядом с нами, на этом же фланге, действовала русская кавалерия. Попасть под копыта лошадей союзников — это немногим лучше, чем быть растоптанными вражескими конями.
— Бах-бах-бах! — стреляли мы, заряжались и снова стреляли.
Нельзя сказать, что мы были сверхэффективными, но прямо сейчас более пятидесяти действующих стрелков моего отряда с десяток венгерских офицеров скосили точно, ну и три-четыре десятка вражеских солдат и унтер-офицеров также уже были выбиты из боя. Всё же далековато, да и ветерок был слабый, поэтому дым от сожжения пороха застилал глаза. Иначе результаты были бы и более блестящими.
Нацепив щегольскую улыбку, одевшись ярко и вызывающе, Артамон шёл в ресторан «Морица», чтобы окончательно завершить атаку на честь и достоинство жены врага его новой-старой возлюбленной. Да, Артамон убеждал себя в том, что каждая его пассия — это именно любимая женщина. Ловелас полагал, что если он сам не будет верить в свою любовь, то не сможет убедить и женщину, что она любима им.
Артамон шёл в ресторан, чтобы во всеуслышание сказать, как он невероятно счастлив был провести жаркие ночи со столь красивой и пылкой особой, как жена помощника губернатора Екатеринославской губернии Алексея Петровича Шабарина. И пусть она потом сколько угодно оправдывается, Артамон будет стоять на своем. А после спешно покинет Екатеринослав — вроде бы, по своим делам. Ведь защитник и у этой прелестницы наверняка найдётся. Мужчине нравилась Лиза и он был бы не против с ней… Но… Есть другая Лиза, Елизавета Леонтьевна Кулагина, более щедрая женщина и платежеспособная. А эти показатели для ловеласа были самыми притягательными. На них-то и строилась его любовь.
Артамон и сам бы не смог понять до конца, почему насторожился, но он часто доверялся чуйке. И сейчас это чутьё подсказывало, что нужно бежать от ресторана, да и вообще сворачивать темные делишки, а ехать в Петербург прямо сейчас. Пусть Кулагину Артамон и опасался, знал её силу и решительность, но боялся не настолько, чтобы не попробовать её ограбить и бросить.
И вот Артамон, уже подойдя к двери, резко развернулся и быстро зашагал в сторону. Услышав цокающие по мостовой каблуки, авантюрист-любовник ускорился. Ускорились и шаги сзади.
— Да куда же ты, родимый? — прозвучало за спиной Артамона, и он получил сильный удар в голову.
За углом авантюриста уже ждал один из людей Святополка Аполлинарьевича Мирского. Два бандитского вида мужика подхватили под руки ловеласа, будто бы он пьяный, и не спеша, с песнями, поволокли к открытой коляске, при этом сами тоже пошатываясь, будто под хмельком. Обмякшее тело Артамона погрузили в бричку и неспешно, со смешками и частушками покатили в сторону городских окраин.
Малопримечательный, а между тем добротный деревянный дом встретил уже пришедшего в себя Артамона неприветливо. Здесь только у входа находились трое человек, и их вид не внушал никакого оптимизма.
— Оставьте меня, я лишь художник! — чуть ли не плача, говорил Артамон. — Я уеду и больше никогда здесь не появлюсь. Я дам денег. Вам нужны деньги? Давайте я дам, у меня есть!
— Давай, барин, заходи, погутарить с тобой хотят! — сказал один из мужиков, среди всех самый старший на вид. — А что до денег, так отдашь, куды ж ты нынче денешься.
Артамону не оставили выбора. Его грубейшим образом подтолкнули к дверям, и полностью растерявшийся ловелас рухнул на карачки. Так что художник, от слова «худо», в дом теперь вползал.
— А вот и вы, пожиратель сердец женщин престарелого возраста, — спокойным тоном констатировал прибытие Артамона статский советник Мирский.
Артамон поднял глаза, но сразу же с ужасом зажмурился. Да и как в это можно поверить? В центре комнаты сидела Елизавета Кулагина. И не просто сидела — из уголка её губ стекала на подбородок кровь, глаза женщины казались безжизненными. Артамон не был глупцом и понимал, что если люди, находящиеся в доме, позволили себе такое сотворить с дамой, то они готовы убивать.
— Вот, госпожа Кулагина, прибыл ваш любовник, — нарочито задорно сказал Мирский.
Кулагина бросила взгляд на Артамона, и Святополку Аполлинаревичу стало понятно, что не того человека они пытают.
— Если вы не подпишете бумаги и не передадите всё своё имущество в Фонд Благочиния, он умрёт в страшных муках, — сказал Мирский.
— Где же ваша честь? Вы же офицер! — еле шевеля разбитыми губами, проговорила Кулагина.
— Оставьте, мадам, вы повторяетесь уже в который раз. Чистыми руками не построить достойное будущее, — сказал, будто отмахнулся, доверенное лицо светлейшего князя Михаила Семёновича Воронцова. — Приступайте! Сделайте ему так больно, чтобы молил о смерти!
Елизавета Леонтьевна Кулагина посмотрела на своего возлюбленного, будто прислушалась к собственным чувствам и эмоциям. Достаточно ли она любит этого проходимца, чтобы отдавать всё, что имеет? Женщина пришла к выводу, что да, — любит.
— Я подпишу всё, что вы мне дадите подписать! — выдохнула Кулагина.
— И приложите к документам свою печать. Напишите письма в свои поместья, словом, сделайте покорнейше все то, что я с вас потребую, — говорил Святополк Аполлинарьевич Мирский под энергичное кивание вдовы.
Мирский был доволен собой. Он первым понял, откуда дует ветер и кто хочет сыграть против Шабарина, и вышел на Кулагину. По сути, это ведь не только удар по достоинству жены помощника губернатора Екатеринославской губернии, это ещё и удар по деловой репутации Алексея Петровича Шабарина. На честь Елизаветы Дмитриевны Мирскому было, в принципе, наплевать, он и сам бы… А вот деловая репутация Шабарина удивительным образом стала играть важную роль в Екатеринославской губернии. И тут вопрос о деньгах — очень больших деньгах и многих производствах.
