Боярышня Евдокия (СИ) - Меллер Юлия Викторовна
Дуне нечего было сказать. В это время никого не удивишь историей банщицы, а той можно сказать повезло. Для осиротевших девчонок или одиноких женщин холопство было удачей и спасением. Они продолжали жить и ценили это, а если ещё хозяин был хорошим, то держались за место.
Евдокия показывала новые движения и следила за состоянием Кошкиной. Боярыня выглядела измученной, но с этим придется смириться. Ещё денек Дуня будет поить её только снадобьями, предназначенными для очистки организма, а потом уже Евпраксии Елизаровне в плане лечения станет веселее.
Довольная составленным планом лечения и оздоровления, Дуняша пригляделась к банщице. Та была молода, но от юности не осталось и следа. Высокого роста, сильно развит плечевой пояс и это производит странное впечатление, в некотором роде даже царственное, если вспомнить об амазонках и одеть соответствующе. Лицо у банщицы хорошее… простое, притягивающее взгляд и словно бы без возраста.
Дуня попыталась определить, сколько ей лет — и не смогла. Могло быть как двадцать, так и тридцать с хвостиком, а коли сгорбится, да взгляд опустит, то все пятьдесят…
— Милая, ты не сказала, как звать тебя?
— Так Лада я. Дед с бабкой звали Ладиславушка, но разве бывают такие Ладиславушки, — тут она распрямилась и повела широкими плечами, шутливо красуясь.
Дуня оценила её самоиронию и по-доброму улыбнулась:
— Сколько же тебе лет? Муж? Детки?
Лада понурилась, сосредоточено продолжила работу и тихо выдавила:
— Двадцать два будет, а мужа нет и не было.
— Но я думала… — Дуня указала на её одежду замужней женщины.
— Стыдно девкой рядиться, когда у других уже внуки бегают, да не взяли бы девку банщицей. Но хозяева знают, — быстро пояснила она, — а одежа… это чтобы слухов не было…
Дуня криво улыбнулась, выслушав оправдания, а вслух сказала:
— Ну, про внуков ты зря, — и продолжила объяснять, зачем они мнут тело и что будет, если этого не делать.
— Так всех обездвиженных поднять можно? — спросила Лада.
— Нет, — боярышня отрицательно качнула головой, — если основа тела сломана, то разминанием здоровье не вернуть. Но бывает много разных ситуаций, когда человек вынужден долго лежать и тогда обязательно надо хотя бы шевелить его, ворочать, но лучше всего делать так, как я показала.
— Ясно, — согласилась Лада и снова вспомнила о своём деде: — Мой дед умел разминать воинов, но чаще мял мужей после тяжёлой работы или потешных боёв. Те даже вопили, а опосля благодарили. Так что ты терпи, — неожиданно обратилась она к боярыне.
— Да, Евпраксия Елизаровна, — с улыбкой подтвердила Дуня, — если больно, то это к добру. Не болит только мёртвое, а Лада сейчас заставляет работать всё твое тело.
Боярышня прервалась, показывая, как за Кошкину надо делать упражнения и продолжила:
— Завтра уже не будет так больно, а послезавтра тело уже будет жаждать разминания. Мы ж сами ленимся его утруждать лишний раз, а ему нагрузка нужна, — наставительно произнесла Дуня и, посмотрев на Ладу, на её натруженные руки, дополнила: — но в меру.
Евпраксия Елизаровна отвела глаза, но когда в следующей раз посмотрела на Дуню, то благодарно кивнула ей.
Она лежала и вспоминала, как несколько лет назад ухаживала за покалеченным сыном и вынуждена была признаться, что для него даже четверти не делалось из того, что сейчас делают для неё.
Не знала, не умела, от того и всего ухода было в сохранении покоя для сына. А тут её с утра тормошат, то одно, то другое, то третье… и главное, что она остаётся в курсе всего происходящего. Дунька даже сноху привела, чтобы та доложила, какие сплетни по Новгороду идут. А как только Авдотья реветь начинала, так таким свирепым взором награждала, что Евпраксии смеяться хотелось.
Но часик для дневного сна она себе вытребует. Надо ей в покое подумать, с чего бы Фимка Горшкова её травить стала. Дуня уверена, что она! И готова броситься в бой. Но то не девчачье дело. Пусть брат сначала повоюет, а то урон всему роду Овиных и Кошкиных будет.
И все же, неужто Евфимия действовала по Марфиному наущению? Вот ведь спелись три змеи! Марфа, Настька и Фимка. Посадничьи вдовы.
Как там Горшкова жаловалась? Скучно и душно ей в Новгороде, а у Казимира жизнь ключом бьёт, женки в красивые одежды рядятся и мужами вертят как хотят.
Евпраксия, когда услышала, то долго хохотала. И хотелось бы ей рассказать, какими ключами на Москве жизнь бурлит, да как хорошо нынче любая одежка сидит, если поддевать особое нижнее бельё, но мечта Фимки мужами вертеть словно языка лишила.
А она явно пожалела, что разоткровенничалась. Видно, некому было дома сказать ей, что она дура, вот и сверкала глазами.
И тут Евпраксия приуныла, потому как сама не умнее оказалась, раз позволила себя отравить. Уж сколько раз муж говорил ей, чтобы не принимала пищу в доме недругов, а она… С чего решила, что раз в юности с Евфимией не враждовала, так сейчас всё ладно будет? Знала же, что она с Марфой во всём заодно и денег не жалела на горлопанов, кричащих за Казимира, а пошла гостевать к ней! Оплошала! Про Марфу всегда знала, что она себе на уме, а Фимка с Настей были попроще и честнее. Но ведь сколько времени прошло с их детской дружбы.
Евдокия увидела, что Кошкина ушла в себя и остановила банщицу:
— Вечерком ещё придешь и разомнешь боярыню. Активных движений не надо, но застоявшиеся жидкости в теле придётся разогнать вот такими поглаживаниями.
— Всё сделаю, боярышня. Могу ли я спросить?
Дуня подтолкнула её к выходу, и сама вышла, тихонько прикрывая дверь.
— Спрашивай.
— Где учат всему этому… — Лада засмущалась. — Можно ли мне…
— Ты же у Овиных в холопках? — уточнила Дуня, а то мало ли, просто ряд отрабатывает.
Лада кивнула.
— Долг есть?
Женщина замотала головой и сбивчиво начала по-новой пояснять:
— Всех побили, а меня сюда и...
Дуня остановила её. Но что ответить Ладе, она не знала. Той повезло стать банщицей у бояр, это всё же профессия. А учить её… так ведь уже учит.
А потом несколько дней слились в один период, вехами которого стали изменения в самочувствии Кошкиной.
Сначала к ней вернулась речь, потом восстановилось движение рук, а дальше она начала вставать и расхаживаться. Дуня продолжала поить её снадобьями и контролировать питание, Лада не прекращала разминать боярыню, делать вместе с ней зарядку и боярыня на глазах теряла рыхлость, наливаясь упругостью. В общем, дело шло на лад.
От скоморохов Дуня не отказалась, и несмотря на то, что Кошкина запретила ей будоражить народ, выдала пару сказок про отравительниц. Так что слухи по городу пошли.
Впрочем, они без Евдокии ходили. Брат Кошкиной требовал справедливости и раскачивал совет господ, а Дуня ждала, что у него получится.
Люди же привыкли к представлениям и без предупреждения собирались на площадях, чтобы смотреть и слушать. А когда они заканчивались, то не расходились, обсуждали увиденное, делились опытом из своей жизни. Многие хотели высказаться и высказывались. И всё это происходило не за столом в кружале, а посередь женок с детишками. Получалось интересно, и дома вечерами возвращались к обсуждению того, кто что умного сказал.
Сеньору Фиораванти пришлось подождать Дуниных новинок, но она не забыла о нём, и как только Евпраксия Елизаровна начала ходить, то разместила новый заказ у мастеров.
Ей захотелось удивить итальянца сразу несколькими играми. Две из них были уже хорошо известны на востоке, это Го и Падающая башня, а вот третья была из будущего и называлась Сет*.
(*три карточки с фигурами, в которых надо найти лишнее или что-то объединяющее их: цвет, форма, размер)
По мнению боярышни, падающая башня должна была понравиться всем, тем более в неё можно играть группой, а вот Го и Сет… точнее, Сет специально для Фиораванти. Пусть ломает голову и развивает мышцы мозга.
Об этих играх она рассказала Евпраксии Елизаровне с Мотей, а когда их сделали, то первыми игроками стала вся семья Овиных. Особенно весело было сыну хозяев и Мотьке. Они забывали обо всех и отчаянно соревновались друг с другом.
