Князь Барбашин 3 (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович
Нельзя сказать, что это сообщение стало для думцев чем-то неожиданным. Слухи и разговоры на эту тему вот уже несколько лет бродили по кремлёвским кулуарам. И родовитые группировки давно уже определились, кого и как стоит поддержать в данном вопросе. Так что не стало большим удивлением и то, что далеко не все думцы были готовы порушить столь кардинально родную старину. Пусть даже такое и бывало уже, и Соломония сама восхотела монашеской жизни (ну кто же в здравом уме усомнится в правдивости слов митрополита), но всё одно выглядело это как-то неприглядно.
И вот уже оба Сабуровых и примкнувший к ним князь Щенятьев прямо высказались в своём отрицательном отношении к предстоящему разводу. Мол, коль жена уходит от мирской жизни, то и супругу её предстояло сделать то же.
Иван Иванович Щетина князь Стрига-Оболенский, лишь на Рождество вошедший в Думу, тоже был против развода, но прямо выступать встречь желанию государя не решился. Он боялся, что тогда ему припомнят "удачное" наместничество в Новгороде, после которого у него появилось достаточно "лишних" денег, дабы скупить для себя несколько вотчин вокруг Москвы. Жалоб ведь на него в те поры подавалось много и сообразить, что оппоненты легко воспользуются ими, не надо было иметь семи пядей во лбу. Так что он больше выступал в роли этакой молчаливой фронды, надеяться на которую противникам развода, впрочем, сильно не стоило.
В такую же молчаливую фронду ударились и ещё два новых члена Думы: Иван Васильевич Немой, князь Телепнев-Оболенский и Михаил Воронцов, занявший место своего умершего отца. В отличие от прожжённого интригана Семёна Воронцова, его сын ещё не зачерствел на государственной службе, однако и выступать прямо против тоже не решился, решив выждать - кто же одержит победу в наметившемся противостоянии.
Остальные члены Думы в той или иной степени одобрили это решение, ведь возможные для них выгоды и потери от смены великой княгини были ими давно взвешены и просчитаны. А то, что новой женой станет, возможно, мазовецкая принцесса, даже в чём-то уравняло противоборствующие кланы. Именно поэтому Иван Васильевич Немой, князь Телепнев-Оболенский, будучи зятем Щенятьеву, и пытался образумить своего тестя. Причём, если отбросить все велеречивые обороты, то смысл его уговора сводился к банальному: "не стоит переть против паровоза". Но, увы, Михаил Данилович, по-простому говоря, закусил удила в своей борьбе за порушенную старину и не собирался отступать. Тем более, что их протест вызвал достаточно сильную поддержку среди известных на Москве людей.
Ведь даже родной брат Василия Ивановича - Юрий - позволил себе высказаться настоящей аллегорией о монашестве и блуде, в надежде примерить на себя вожделенную шапку Мономаха. Второй брат - Андрей Старицкий - в первые недели хранил упорное молчание, пока к нему в гости не нагрянули князья Иваны - Хабар-Симский и Барбашин (оба сильно рисковавшие в случае неверного исхода их визита). Но, видимо, гостям удалось найти правильные слова, ибо после той встречи младший брат государя быстро собрался и примчался из Старицы в Москву, дабы поддержать Василия и Соломонию в их нелёгком решении.
Как много позже стало известно, именно тогда Василий Иванович и пообещал Андрею организовать ему давно вожделенный брак в течении пяти лет после его новой свадьбы, даже если господь вновь не даст ему детей. Так что можно сказать, что князь Старицкий своим молчанием приблизился к короне куда ближе, чем решившийся половить рыбку в мутной воде Юрий Дмитровский.
Однако все эти пертурбации привели к тому, что вскоре с низов стал доноситься глухой ропот недовольства, который нужно было срочно остужать, пока он не вылился в бунт кровавый и беспощадный. И власть для утихомиривания народа решила разыграть козырную карту врагов отечества.
Таинниками государя были схвачены несколько довольно видных (хотя и второстепенных) фигур, включая и Берсень-Беклемишева, которым тут же предъявили опросные листы с их же дерзкими словами против государя по поводу его предстоящего развода с Соломонией Сабуровой и осуждением митрополита, который собирался разрешить этот развод. При этом к пыткам на первых порах не приступали, выявляя правдивость записанных слов на очных ставках. Разумеется, поначалу многие отказывались от сказанного, но были и те, кто подтверждал собственные речи. Среди последних оказался и князь Холмский, на которого надавил его тесть - Иван Иванович Щетина князь Стрига-Оболенский.
Сообразив, что на пытках зятёк может сболтнуть много лишнего, он, выгадав время, рухнул в ноги сначала митрополиту, а потом и самому великому князю, с трудом, но вымолив у того для "заблудшего дурачка - зятя" простую опалу в обмен на "сотрудничество оного со следствием". А уж посидевший в узилище, да наслушавшийся криков пытуемых Андрей Иванович и сам не захотел "стоять до конца за правое дело" и на ближайшей же ставке стал сливать одного собеседника за другим.
Впрочем, как оказалось, по-настоящему стойких среди схваченных было не так уж и много: буквально считанные единицы. Остальные, прижатые собранными службой Шигоны фактами, пели, как соловьи, даже не попав на дыбу. В результате следствием был определён круг наиболее "опасных" преступников, которых уже принялись ломать на дыбе и жечь огнём, выбивая любые сведения. И тут...
И тут, прослышав, что арестантам приписывают не только шпионаж в пользу иностранных держав и покушение на устои царства, но и ересь, несколько семей дворян и сынов боярских, похватав скарб и самое ценное, сорвалось из своих поместий и ринулось в сторону литовской границы. Разумеется, за ними тут же бросились в погоню, но перехватить удалось далеко не всех. Зато с этими в застенках уже не церемонились, но ничего существенного выбить из них не смогли. Просто люди были крепко повязаны с теми, кто сейчас сидел в узилищах, и попросту испугались за своё будущее, понимая, что добраться могут и до них, просто по принципу "лес рубят - щепки летят". Им не верили, раз за разом выворачивая суставы на дыбе, хлеща плетьми с завязанными узелками "для пущего вразумления" и жгя огнём, но в заговоре против государя не сознался никто. Да, всплыли многие неблаговидные делишки их благодетелей, но напрямую к заговору это не имело никакого значения. В конце концов, тем, кого признали наиболее одиозными, просто и без затей отрубили голову за побег, а остальных же лишили поместий и отправили отцов с матерями по монастырям, грехи замаливать, а детей отдали в холопы. Правда, сыновей в основном разобрали послужильцами в свои дружины аристократы, давая отрокам возможность вновь выслужить потерянный ошибками отцов статус. Хотя были и те, кого посадили на землю простыми смердами.
А в конце весны следствие по делу было окончено. И вновь Берсень-Беклемишев не избежал своей участи: ему, как и в иной реальности, отрубили голову на Лобном месте. А вместе с ним казнили и ещё нескольких человек. Ещё большее число подвергли торговой казни (то есть битью кнутом на радость толпы), а кое-кому (как тому же дьяку Жареному) ещё и язык вырвали. Ну и довольно значительное число как знатных, так и не очень знатных людей отправились по своим вотчинам, пережидать государеву опалу. Не все из них были участниками прошедшего процесса, но придворную борьбу ведь тоже никто не отменял. Воспользовавшись ситуацией, могущественные кланы, стоящие у трона, в борьбе за собственное влияние столкнули с мест немало народу. И даже в самой Думе произошли изменения. Подверглись опале, и покинули её князь Щенятьев, и оба Сабурова. Взамен ушедших тут же нашлось множество претендентов, за которыми маячили всё те же родовитые кланы, но Василий Иванович с пополнением думских мест решил пока что не спешить.
А на фоне всех этих событий и вовсе прошло незамеченным, как большое количество церковных деятелей внезапно и в очередной раз поменяли свои должности на каменные узилища в самых фанатичных монастырях нестяжателей. Варлаам тоже не сидел сложа руки.
