Борис Громов - Терской Фронт
— Хм, знаешь, а в этом, пожалуй, что-то есть! — согласно кивает она. — Ой. Заболталась я тут с тобой, пора мне!
Я легонько придерживаю уже собирающуюся уходить девушку за локоть. Ну, была не была!
— Еще один вопрос можно? Что ты делаешь сегодня вечером?
Настя как-то уж очень внимательно смотрит на меня.
— А что?
— Да вот, собрал все остатки храбрости и решил тебя пригласить на свидание.
— Ох, ничего себе ты наглый!
— Настойчивый, — глядя ей прямо в глаза, поправляю я.
— Нет, настойчивый, сегодня — никак. Служба.
— Тогда завтра, — не сдаюсь я.
Настя явно в некотором замешательстве от моего напора.
— Ну, хорошо. Завтра, но только если погода будет хорошая.
— Будет, — уверенным тоном заявляю я. — Под такое дело я тучи разгоню руками!
Аллегрову тут явно не помнят, и на мои слова и широкий взмах, которым я изобразил, как именно я буду разгонять тучи, чуть не сшибя при этом со стены какой-то призывающий к бдительности плакат в раме из тонких реек, Настя только прыскает в кулачок. Ну, что ж, принципиальная договоренность достигнута, осталось обсудить время и место встречи.
Комендатуру покидаю в весьма приподнятом настроении. Однако, свидание — это, конечно, здорово, но и про дела забывать не стоит. А значит — бегом в «Псарню», трофейным стволам "предпродажную подготовку" проводить. А по дороге к деду Тимохе заскочить и новый чехол под «Кенвуд» прикупить.
Старосельцев, похоже, уже смирился с мыслью, что в гости меня зазвать не получится, и в ответ на мои сбивчивые объяснения и извинения только рукой махнул. Правда, поворчал себе под нос что-то про вечно спешащих, и никогда из-за этого никуда не успевающий молодых обормотов. Я только согласно и виновато помотал головой, еще раз извинился, и, расплатившись, потопал в гостиницу, которую про себя уже спокойно называл домом. Да, вот такой я странный человек. Видимо, сказалось «кочевое» детство, когда моя семья вслед за отцом-офицером, раз за разом переезжала из одного гарнизона в другой. И теперь дом для меня — это всего лишь место, где я ем, сплю, и где лежат мои вещи. До сих пор не могу забыть, как расстроилась мама, и как ржал отец, когда я, во время срочной службы, приехав на сутки в увольнение, покидал родительскую квартиру со словами: "Всем пока, я домой поехал!" И ведь на самом деле, чисто автоматически вырвалось.
Анатолия я застал за столом в зале трактира, где он сидел в окружении толпы слушателей и что-то громко вещал, размахивая зажатой в кулаке кружкой с пивом. Похоже, по эннадцатому кругу во всех красках живописал наши подвиги.
— Але, Курсант, пиво на стол поставь! Или тебе чая в караулке у Умарова не хватило? — насмешливо кричу я ему прямо от порога.
Застигнутый врасплох оратор, резко обрывает свой монолог и, покраснев, аккуратно приземляет кружку на столешницу. Народ тут же начинает активно интересоваться у смутившегося Толика, что ж там приключилось с чаем, но я благородно выручаю напарника из ситуации, в которую сам же его и втравил.
— Надеюсь, выпил немного? Тогда подъем, нам баул с трофеями разбирать, а потом еще оружие чистить.
— Нет, Миш, почти и не пил. Эта, — напарник кивает на стоящую перед ним наполовину пустую кружку, — вторая. Так, отхлебывал помаленьку, чтоб глотка не пересохла.
— Ну, и правильно, — одобряюще киваю я. — Посидел, выпил, с народом пообщался — дело хорошее. А теперь работать пора. Пошли.
Уже почти у дверей моей комнаты Толя вдруг спрашивает.
— Миш, а может, сначала оружие почистим?
— Нет, стволы пусть еще пару-тройку часиков в соляре «пооткисают». А то мы их не отскребем. А что такое?
— Да так, — мямлит себе под нос Курсант.
Странно, что это у него рожа такая смущенная, будто у пацана, который на краже бабушкиного варенья из буфета запалился? Возникает стойкое ощущение, что ему очень хочется оттянуть момент «потрошения» баула с добычей. С чего бы, интересно?
Вопрос разрешился сам собой, как только мы начали процесс разбора и сортировки. Выглядит это следующим образом: я сижу прямо на полу и гогочу, словно умалишенный, а пунцовый от смущения Толя один за другим достает из недр подаренного Старосельцевым "брезентового монстра" прихваченные им на бандитской заставе трофеи. Появление некоторых из них вызывают у меня очередной взрыв хохота, грозящего вскорости перерасти в полноценную истерику.
— Я с тебя дурею, напарник, — всхлипываю я, утирая выступившие на лбу капельки пота. — И это меня в свое время друзья хомяком называли! Да нет, дружище, хомяк это ты, а я так — погулять вышел. Вот скажи, это тебе зачем? Тебя что, Кузьма плохо кормит?
— Да хрен его знает! — Толян в расстроенных чувствах отшвыривает куда-то в угол небольшой холщовый мешок, из которого со стуком на пол выкатываются два засохших до деревянной твердости лаваша. — Башка от страха вообще не соображала. Оружие и гранаты закидал, а потом сгребал не глядя, все что под руку попадет.
— Оно и видно! — ухмыляюсь я, тыкая пальцем в груду хлама на полу. Кроме полутора десятков ручных гранат, десятка автоматных магазинов и вскрытого цинка с ВОГами рядом с изрядно «отощавшим» баулом россыпью лежит всякий мусор: какие-то древние, сточенные чуть не до огрызков, складные ножи, коробочки и кисеты с насваем, и анашой, курительные трубки, еще какая-то мелочевка. Кроме того — сразу три пяса,[82] грязных и засаленных настолько, что их, наверное, жарить можно — два зеленых и один темно-бордовый, и даже молитвенные четки с зелеными каменными костяшками и черно-зеленой кисточкой.
— Мдяаа, — с философским, задумчивым видом тяну я, — ну, с другой стороны, хоть ложки-миски не прихватил. Уже хорошо.
— Слушай, Миш, давай я все остальное прямо сейчас на помойку вынесу, а? Хватит уже с меня позора, — канючит Толя.
— Э, нет, брат, так дело не пойдет. Смотреть будем до конца. Мало ли, а вдруг что-то ценное или интересное ты все-таки к рукам прибрал? А про все это, — я снова тыкаю пальцем в рассыпанный по полу мусор, — я никому не расскажу, не волнуйся. Все, что происходит в группе, в ней и остается. Наружу — только сведения о том, какие мы крутые, могучие, умные и непобедимые. Понял?
— Угу, — сопит слегка успокоенный моими словами напарник, продолжая извлекать на свет божий то сильно помятую консервную банку без этикетки, то выгребать откуда-то со дна горсти патронов.
— Стоп! — резко останавливаю я его, увидев, что он уже собрался было выкинуть в кучу с мусором, который мы определили на выброс, мятую тетрадь в облезлом клеенчатом переплете. — Я тебе, балбесу, сколько раз про важность документов говорил?
— Так то документов… — как-то неуверенно тянет Толя. — А это разве документ? Рванье какое-то…
— А ты думал, что все важные бумаги всегда хранятся в кожаных папках с золотым тиснением "Совершенно Секретно"? Да любая бумажка, найденная у врага может оказаться важной, как бы ни выглядела. Эх, молодо-зелено, учишь вас, учишь, а все без толку! Дай-ка ее сюда.
Раскрываю и перелистываю переданную Толей тетрадку. Если не принимать во внимание жуткую мешанину русских и чеченских слов и огромное количество ошибок, то ничего особенного. Обычный, написанный простым карандашом, конспект по боевой подготовке. У меня давным-давно, когда я только начинал срочную службу в армии, похожий был: пара страниц по медицине, пара — по военной топографии, пяток по минно-подрывному делу, десяток-полтора — по тактике и огневой… А еще — строевой подготовки и Уставов нету, повезло уродам. Одним словом, обычный солдатский конспект. От того, что я писал в далекой армейской юности, отличается лишь тем, что картинки я рисовал не такие корявые, и грамматических ошибок было намного меньше. Хотя, думается мне, Исмагилова заинтересует вовсе не содержание этой тетради, никаких особых «откровений» в ней точно не найти. Важен сам факт ее существования. Кто-то обучает бойцов Непримиримых Тейпов, обучает централизованно, а самых грамотных еще и конспекты писать заставляет. А это уже весьма тревожный "звоночек".
— Миша, а это что за хрень? — вырывает меня из задумчивости голос напарника. — Самоделка что ли?
— Где? — рассеяно отвечаю я, но, увидев, что он мне протягивает, даже роняю тетрадку себе на колени. — Вот это ни черта себе! Ты где ее взял?!
— Так, в блок-посту «духовском» и взял. В ящике, вместе с обычными валялась.
— А других таких точно не было?
— Точно, — уверенно отвечает Толя, — Она приметная.
В руках Курсант держит облезлый черный цилиндр американской наступательной гранаты МК3А2.
— Так я не понял, это что, «самопал» какой-то?
— Нет Толя, — отвечаю я напарнику, принимая из его рук странную, совершенно неуместную в чеченских горах находку, — это не «самопал». Это, друг мой, Grenade Hand Offensive, видишь, — тычу я пальцем в почти уже совсем стершиеся желтые буквы на округлом боку гранаты, — написано. Американская, мать ее.
