Кир Булычев - Младенец Фрей
— Чем меньше они будут знать, тем лучше. Мне даже кажется, что между ними и нашими дамами существует неприкрытый антагонизм.
И с этим Андрей согласился.
— Посидим у нас минут десять, потом пойдем в гости.
За иллюминатором горели окна — теплоход стоял в ста метрах от обыкновенных высоких жилых домов.
— Ты не чувствуешь, что угодил в историю? — спросил Гаврилин.
— Еще как чувствую. Но хотелось бы узнать побольше.
— Любопытство погубило кошку, как говорят англичане.
— Меня особенно не спрашивают, — сказал Андрей.
Он подошел к иллюминатору. Был бы бинокль, можно было бы поглядеть, как ужинают, спорят или укладываются спать прибрежные шведы — благо они не считали нужным закрывать ставни или шторы.
— Если тут есть конфликт, — сказал Гаврилин, — я предпочту быть на стороне дам.
— Ты вообще предпочитаешь быть на стороне дам, — согласился Андрей.
— Шутки — шутками, но Бегишев со товарищи — коммунисты.
— И одновременно спонсоры вашего круиза?
Андрей не поверил Алеше.
— Когда это мешало коммунистам? Особенно если этот круиз — прикрытие для важных дел.
— А кто такие Анастасия с дочкой?
— Ну уж не хуже, чем коммунисты.
И они отправились в гости к Анастасии.
У дам был люкс — двухкомнатный: страшный дефицит, так как начальствующие лица стремились завладеть люксами, как доказательством своей принадлежности к сливкам общества.
Дамы уже освоили его.
Комната была украшена фотографиями в темных рамочках, букетиком высушенных цветов, подносами, чашками и разной посудой, не приспособленной к качке.
— Садитесь, мы сейчас к вам присоединимся, — сказала Анастасия.
Она уплыла в туалет — слышно было, как там льется вода, заглушая голос Татьяны.
Татьяна вышла с подносиком, на котором стояли чашки. Анастасия принесла кофейник и нарезанный бисквит на тарелочке.
— Простите, что не можем принять вас достойно, господа, — произнесла Анастасия.
Она была в длинном гимназическом платье с белым отложным воротничком. Словно выпускница на вечере встречи. Татьяна была в джинсах. Ее резкому характеру и движениям больше подходила мальчиковая одежда. Женщины обычно чувствуют свой стиль.
— Мы очень благодарны вам, что вы здесь, — сказала Анастасия Николаевна. — Нам нужна помощь всех интеллигентных людей.
— Вот именно, — произнесла Татьяна, словно удостоверила принадлежность Андрея к интеллигенции.
— Угощайтесь, — пригласила Анастасия Николаевна. — Печенье мы в Копенгагене покупали. Как вы знаете, Дания славится своим печеньем. У меня в Дании живут родственники, там моя бабушка умерла.
Татьяна вмешалась в монолог Анастасии Николаевны:
— Никого не интересуют твои родственники за границей.
— Ах да. — Анастасия Николаевна повела в воздухе сухой изящной рукой. — Еще несколько лет назад в таком страшно было признаться.
— Сейчас никто ничего не боится, — произнес Алеша Гаврилин. Он держал печенье двумя пальцами, отставив мизинец. Андрей заподозрил Алешу в некоторой иронии, которая и выразилась в этом жесте. — Люди совершенно распустились. Один мой родственник признался в том, что у него дядя в Антарктиде.
— Такого не может быть! — серьезно возразила Анастасия Николаевна. — В Антарктиде живут только пингвины.
— Он утверждает, что его дядя — пингвин. Он обнаружил это уже в зрелом возрасте, подрядился в полярники, со станции «Мирный» сбежал под покровом полярной ночи и присоединился к стае пингвинов. С тех пор счастлив. По крайней мере пишет, что счастлив.
— Как так пишет? — Анастасия Николаевна находилась на зыбкой грани веры и неверия.
— Тетя Настя, — сказала Татьяна. — Вас разыгрывают самым постыдным образом.
— В самом деле?
Наступила неловкая пауза.
Анастасия Николаевна горько вздохнула, ущипнула себя за уголок воротничка, и губы ее беззвучно шевелились, словно она молилась.
— Короче! — сказала Татьяна и поставила на столик чашку. — Мы пригласили вас, Андрей Сергеевич, чтобы рассказать все без утайки. Потому что только так мы можем рассчитывать на вашу поддержку. Только взаимная откровенность рождает союзников.
— Слушайте, слушайте! — воскликнул Алеша Гаврилин, словно в английском парламенте. Он не мог удержаться от склонности к подзуживанию.
Татьяна поглядела на Анастасию Николаевну.
Та кивнула и продолжила речь племянницы.
— В Швеции, — сказала она, — сохранились некие ценности. И притом значительные.
— Вы не взяли клятвы с нашего друга, — предупредил Алеша — то ли шутил, то ли в самом деле напоминал.
— Нам не нужны клятвы. Мы разбираемся в людях, — возразила Анастасия Николаевна. — И полагаем, что Андрей не побежит к нашим противникам с информацией, даже если ему за это хорошо заплатят.
Андрей встретился со взглядом старухи — взгляд был ледяным.
— Я не просился к вам и не рассчитывал на вашу откровенность, — сказал Андрей. Ему уже не нравилось быть в эпицентре сомнительных интриг. Как будто сидишь на раскаленной сковородке, а несколько едоков стараются утащить ее к себе на обед.
— Достаточно, — сказала Татьяна. Кончиком языка она облизнула четко очерченные губы, совсем как пантера, готовящаяся к прыжку. — Андрей предупрежден и будет молчать. Можно обойтись без клятв. Существуют другие способы понимания. Если вам неприятно то, что здесь происходит, вы можете встать и уйти. Никто вас не удерживает, и ничто вам не грозит.
«Ничего, — уговаривал себя Андрей. — И на сковородке можно посидеть с пользой для дела».
Он отхлебнул кофе, зная, что все смотрят на него.
— Продолжать? — спросила Анастасия Николаевна.
Андрей понял, что тактически он эту маленькую битву выиграл. Они не получили от него ни заверений в преданности, ни попытки уйти.
— Говори, тетя, — сказала Татьяна.
— Эти сокровища были отправлены в Стокгольм большевиками в восемнадцатом году.
— В тысяча девятьсот восемнадцатом году, — уточнил Алеша.
«Как же я не догадался, — подумал Андрей, — что он из их компании. Это же очевидно!»
— Тогда только что закончились переговоры с немцами, и те продвигались в глубь России. И никому не было известно, остановятся ли они или возьмут Петроград. Ведь его некому было охранять.
— В те дни, — сказала Татьяна, — революционные части были годны только на то, чтобы сражаться с контрреволюционными бандами. Немцы проходили сквозь них, как нож сквозь масло.
— Ты хорошо училась, — заметил Гаврилин.
— Я еще и много читала. Для себя, — сказала Татьяна.
— Перепуганные диктаторы думали уже о том, как унести ноги, — продолжала Анастасия Николаевна. — Они не верили в победу революции. Они кричали на каждом шагу об этой победе, они готовы были расстрелять любого, кто ставил под сомнение их власть, но сами-то ни во что не верили.
— Еще кофе? — спросила Татьяна.
— Нет, спасибо, — сказал Андрей.
Морщинистые щеки Анастасии Николаевны раскраснелись, словно их покрасили акварелью. А глаза оставались такими же голубыми и прозрачными.
— Долгие годы никто не знал об этом преступлении большевиков, — сказала Анастасия Николаевна.
— Но подозревали. Были слухи, — сказал Гаврилин. — Я сам кое-что слышал. Но ведь в архив Политбюро не попадешь.
— Этих документов не было в архиве, — сказала Татьяна. — Ни в одном архиве. Но нужные выводы можно было сделать из той секретной папки, в которой фиксировались заседания узкого состава Исполкома. Впрочем, вряд ли вам интересны технические детали.
«А сейчас терпи, даже голову не наклоняй, — уговаривал себя Андрей. — Как будто ты и слушаешь, и не слышишь».
— Вы меня слушаете? — спросила Анастасия Николаевна.
«Замечательно — она не уверена».
Андрей молча кивнул. Теперь можно кивнуть.
— И в самом деле, — продолжала Анастасия Николаевна. — Кому какое дело до документов? Но важно другое, и вы должны сейчас быть особенно внимательны. Речь идет о происхождении этих ценностей.
— Одной шкатулки, — уточнил Гаврилин.
— Когда царское семейство находилось в Тобольске, государь узнал, что предстоят обыски и изъятие всего ценного. При аресте и высылке Александра Федоровна успела взять и спрятать немало драгоценностей. Ведь неизвестно было, сколько времени придется провести семейству в ссылке и куда занесет их судьба.
Анастасия Николаевна замолчала, затем вынула из кармашка гимназического платья голубой платочек и промокнула им глаза, как будто опасалась, что слушатели увидят нечаянную слезу.
— Александра Федоровна передала ценности верным, как ей казалось, людям. Но верность проверяется в испытаниях. Священник и его свояченица, которым была доверена шкатулка, к сожалению, передали их властям предержащим, и эти шкатулки завершили свой путь в Москве.
