Андрей Посняков - Посол Господина Великого
«А всех дел горше есть блуд: всяк бо грех проче тела есть, а блудем свое тело осквернити, тоя бо скверны! Аще муж от жены блядеть…»
Испугался Неждан – не ожидал такого – ко лбу деньгу приложив, вылетел из чулана. С той поры не приставал боле к Ульянке – облизывался только да работой гноил…
Посмотрел в окно Ставр-боярин, допив вино, бокал на стол поставил. Дверь распахнув, высунулся:
– Митря!
– Тута, батюшка!
– Дверь прикрой, шильник!
Ставр понизил голос:
– После обеда пойдешь в Кремль, в приказной палате сыщешь дьяка Стефана Бородатого, отдашь ему вот это… – боярин снял с пальца серебряный перстень, – скажешь – забыл-де, обедая. Еще скажешь – пускай государю напомнит про шпыня одного новгородского, что полоняником почетным у господина Силантия живет. Дескать, зело вреден полоняник тот да колдун, сказывают, как бы не навредил государю… Чуешь, про кого речь?
– Про собаку бешену!
– Пусть так. Ежели встретишь вдруг собаку ту….
– Нож острый в сердце!
Ставр стукнул рукой по столу:
– Молчи, дурень! Нож… Хорошо бы, конечно. Но не сейчас, позже. Нельзя на Москве его живота лишать – государь московский строго-настрого приказал придержать покуда. Ежели ножиком – сразу догадаются, кто… Тут хитрей надо. Ладно… Ежели встретишь, сразу ко мне – докладывай… А там ужо посмотрим. Уразумел?
Митря поклонился низехонько:
– Уразумел, батюшка-боярин!
– Ну, в путь тогда.
Ужом болотным, в армячишке неприметном сереньком, выскользнул Митря со двора на Неглинной. С лодочниками на вымоле сторговался – чрез реку переправился за мзду малую…
Ставр-боярин походил по горнице, потянулся, зевнул сладко. Да в покои спальные отправился. Сам хозяин, Неждан, впереди бежал угодливо, светил свечечкой – темновато было в покоях-то, оконца узенькие ставенками кленовыми заперты. Темно. Дак и на что в спальне светлость-то надобна?
Поклонился Неждан, свечку на лавке оставив, вышел. Постелю направить Ульянку-девку к гостю прислал.
Вошла Ульянка – черна коса, глазки голубеньки. Лицо белое, ресницы длинны, кверху загнуты. Рубаха белая да сарафан синий, тонкий. Под сарафаном – тело молодое, девичье, сладкое. Как нагнулась – захолонуло сердце у Ставра. Подошел сзади, за плечи обнял:
– Благодарствую за постелю, девица!
Ульянку от ласки такой в жар бросило. Вырвавшись, унеслась прочь из спальни, ногами босыми топая. Посмотрел ей вослед боярин, засмеялся. А посмеявшись, на постелю улегся, задумался, ус покусывая. Хороша хозяйская девка. Задрожала верхняя губа у боярина…
Посольский дьяк Федор Курицын встретил Олега Иваныча приветливо. Наслышан уж был о знатном пленнике. Не родом своим знатным – а известностью да дружбой со многими людьми, на Москве важными. С Иваном Костромичом, сыном боярским, с Товарковым, тоже боярином и тоже Иваном, с Силантием Ржой – служилым человеком воинским, с Алексеем-стригольником, из Новгорода в Москву переехавшим. Не запросто так переехавшим – по приглашению государя великого. Нравилась Ивану Васильевичу идея стригольничья – от лишней землицы церковь избавить – и кто знает, что за мысли роились в главе его царственной? Митрополит Филипп шибко переживал из-за того, да побаивался государю перечить.
Дьяк Федор, для порядку повыспросив гостя о здоровье, сразу же начал хвастать новой книжицей латынской.
Олег Иваныч раскрыл: готические буквы, строчки ровные, прямые… пожалуй, что даже слишком ровные…
– Немецкой земли книга неписаная, – пояснил Курицын. – Мастеровым тамошним, Иваном Гутенбергом, специальный станок для оттисков страничных выстроен. В нем – наоборот – буквицы. Прижал – и на тебе, готовая страница. Так, за полдня – и книжица, не год переписывать!
– Да, чудо сие чудесное! – покачал головой Олег Иваныч. – Я всегда говорил, Федор: техника – основа прогресса!
– Чудно ты ругаешься, Иваныч, даже я не всегда понимаю… Это ты по-каковски?
– А черт его… Прости, Господи! – Олег Иваныч привычно перекрестился на иконы в красном углу, посетовал: – Скучно у Силантия в деревне-то. Эх, в Новгороде-то дел непроворот…
– Не можно тебе посейчас скрыться, – потеребил бороду дьяк. – Намедни Иван Васильевич про тебя спрашивал, жив ли… Силантию худо сделаешь, ежели сбежишь. Он за тебя поручился.
– Про то знаю, – со вздохом кивнул Олег Иваныч. – Потому и сижу тут.
Скрипнув, отворилась дверь. Заглянула бородатая рожа. Поздоровалась приветливо.
– И ты здравствуй, Стефан, – кивнул роже Курицын, пояснил Олегу: – То умнейший дьяк государев.
– Наслышан уж.
Поклонившись, дьяк Стефан Бородатый испросил, не сыщется ль у Федора какой дивной книжицы, человечек один спрашивал…
– Сыщется, – усмехнулся Курицын. – Только чуть позже зайдет пусть…
– Так и передам.
Простившись, дьяк Стефан Бородатый затворил за собой дверь. Олег Иваныч тоже решил, что пора и честь знать. И так уж всех навестил, кого можно, кроме Алексея-стригольника, тот где-то далеко жил, на посаде.
Выехав из Кремля на предоставленной Силантием лошади – низенькой гнедой с длинной густой гривой, – Олег Иваныч направился на Горшечную, там, ежели свернуть к Неглинной, по словам Курицына, должен был находиться ближайший постоялый двор. Перекусить давно пора было.
По-московски одет был Олег Иваныч – кафтан узкий длинный, цвета лазоревого, с узорочьем плетеным, на правой груди застегивался, по обычаю православному. Татары, к примеру, точно такой же кафтан налево запахивали. Ну, бусурмане – они бусурмане и есть.
Широко раскинулась Москва, однако город все больше деревянный, каменных-то построек, кроме Кремля, и не видать почти что. Да и в Кремле-то, честно говоря, не так чтоб уж очень. Куда там до Новгорода, Господина Великого! Деревня деревней Москва-то… Избенки курные, заборчики покосившиеся, грязь по колено кругом – ни те пешему пройти, ни конному проехать. Как хочешь, так и выбирайся. Как вот сейчас Олег Иваныч делал, улицы московские люто ругая. Не пройдет и двадцати лет, как появятся на Москве соборы, красоты неописуемой, как стена новая вкруг Кремля станет, с башнями да воротами. Пригласит Иван Васильевич из Италии архитекторов: Аристотеля Фиораванти да прочих фрязинов. Взлетит, размахнется Москва – истинно столица земли Русской! Но это потом… А пока так – скромненько, убого даже…
А вот и двор постоялый. Нижняя горенка – просторна, правда, темновата малость. Ну, ничего – мимо рта всяко не пронесут. Веселья маловато – не Новгород, даже не Псков, уж не Ревель тем более, где корчмы общине городской принадлежали, всяк человек вольный туда хаживал, не пития ради – общения. Обо всем в тех корчмах судачили, а уж главная тема – политика. Не то на Москве. Нет общины, нет и корчем общинных. Все люди – княжьи, все – великому князю обязаны – какие, к черту, разговоры свободные? Питейные дома – только с соизволения княжеского! Государь позволит – владеешь смиренненько, нет… ну уж тут твоя забота…
Народишку изрядно было. Купцы, подьячие, пара детей боярских. Парни какие-то перед Олегом вошли с улицы, шапки сняв, поклонились хозяину:
– Здрав будь, Неждан Онисимович!
Хозяин – приземистый мордатый мужик с маленькими сальными глазками – кивнул им небрежно, Олега Иваныча же увидев – низехонько поклонился… Ба! Да он еще и плешив.
Видно, за боярина важного принял. Кланяясь, правой рукой дорогу указывал:
– Сюда пожалте, батюшка.
Олег Иваныч уютно расположился у открытого окна и, в ожидании заказанной еды, рассматривал посетителей. Так, ничего, вернее – никого – интересного. Обычные люди. Правда, вон та компания подьячих в углу уже изрядненько поднабралась. Песни запели:
Моя дочка ледаща не ночуе дома,
Моя дочка ледаща не хоче работати,
Да как приде неделя, иде в корчму пити!
Однако – и репертуар у них! Похабная какая песня-то… Про дочку-алкоголицу… Только что без ругательств – за то штраф изрядный, а то и кнут. А вообще – ничего, если прислушаться. На «Битлз» похоже чем-то. Не, больше на «Роллингов»… «Рубин Тьюздей»… Эх, всем хорошо тут, да жаль вот, рок-н-ролл не родился еще! А так бы уж так душевно было… Ладно, не родится сам – поможем!
Девчонка хозяйская прибежала – синий сарафан, небелена рубаха, серый плат повязан скромненько. Кувшинец медовый поставила с поклоном да каравай.
– Кушай на здоровье, господине!
– А рыба где? «Кушай».
Усмехнулся Олег Иваныч, на девчонку глаза вскинул. Черна коса, тетивой татарской брови, глаза – омуты…
Мама дорогая!
Ульянка!
Как есть Ульянка!
А – не она? Ну как обознался? Проверим-ка.
– Поклон те, дева, от Гришани-отрока!
Девчонка аж поднос из рук выронила. Всхлипнула, поднос подняв, убежала.
Вот и думай…
Странная она какая-то, Ульянка. Ежели и вправду она это.
Покушал Олег Иваныч рыбу – самолично хозяин плешивый принес – чарку меда выкушал. Тьфу-ты, прости, Господи! А ведь паленый медок-то! Явная корчма – так тут неочищенный самогон называют – да еще с зельем – травами ядовитыми, дурманящими. Дурь такая – утром хоть об пол башкой больной бейся! А мед – для маскировки добавлен. Запахи сивушные отбивать. Его ж совсем мало нужно, меду-то. Капнул – и на тебе. Спьяну-то и не разберешь. Но то – спьяну. А уж Олег-то Иваныч трезв был, как слеза Иисусова. Да и привык к напиткам качественным. Паленку враз распознал. Распознав – обиделся, хозяина жутким голосом кликнул.
