Алексей Фомин - Время московское
Колдунья встала из-за стола, вновь порылась в своих снадобьях, оторвала с шеста еще какой-то травки и, вернувшись за стол, подбросила ее на блюдо. Отсыпав себе на ладонь какого-то порошка, она принялась читать нараспев заклинания на незнакомом языке. При этом время от времени брала с ладони щепотку порошка и крест-накрест посыпала тлеющую траву. Поднимающийся к потолку дым стал менять цвет, становясь попеременно то синим, то оранжевым, то зеленым, то желтым. К тому моменту когда Вещая Гота закончила свою заунывную песнь, дым вновь стал белым.
— Тебя ждет славное будущее, отрок, — почему-то тяжело вздохнув, вымолвила наконец она. — Тебя ждет почет, уважение и слава, но меньше, чем ты того заслужишь. Ты будешь не раз командовать многими ордами. Выиграешь множество боев и битв. И за это тебе будет почет и слава. Но ты выиграешь два великих сражения, которые останутся в памяти людской до тех пор, пока существует человечество. И никто не будет помнить, что именно ты выиграл эти два сражения. Ты заложишь два города. Это будут два великих города, два Рома. И никто не будет помнить, что именно ты был их основателем. Таким будет твое будущее, отрок.
— И это все? — Сашка был разочарован. Ответа на интересующий его вопрос он не получил.
— Все. Чего ж тебе еще надо, беспокойный отрок?
— А Некомат?..
— Не знаю. — Вещая Гота покачала головой. — Вижу лишь, что занес ты свой меч над его головой. Дальше не вижу.
Не получив ожидаемого ответа, Сашка решил схитрить, подойдя к интересующему его вопросу с другой стороны.
— Уважаемая Вещая Гота, можно ли вам задать еще один вопрос? Последний, — очень вежливо спросил он.
— Спрашивай.
— Некоторое время назад… Если точно, то восемь месяцев назад в моей жизни был период… Небольшой, несколько дней, может быть, неделя… Но память об этом времени полностью исчезла из моей головы. Ну совсем… Ничегошеньки не помню.
— Тебе обязательно нужно это вспомнить?
— Да, да…
— Хорошо.
Кряхтя, Вещая Гота слезла с табурета и отправилась за новым снадобьем. Эту порцию колдовского зелья, не экономя и не рассчитывая, она щедро высыпала на блюдо, опустошив корчагу, в которой оно хранилось. Над блюдом вспыхнул огненный шар, подобный шаровой молнии. Он слегка поднялся и завис в воздухе, переливаясь и мерцая всеми цветами радуги.
— Ты должен вспомнить сам, я лишь помогу тебе, — сказала старуха.
Сашка почувствовал, что голова его закружилась, табурет, на котором он сидел, куда-то пополз, выскальзывая из-под него. Он попытался ухватиться за край стола, но тот оказался мягким и тянущимся, как резина. Сашка протянул руку к Адашу, надеясь найти в нем опору, но тот, отдаляясь от своего воспитанника, стал как бы таять, растворяться в воздухе. Вслед за ним стали раздвигаться и таять стены домика Вещей Готы, а она сама, съежившись до размеров горошины, влетела в печь и вместе с ней размылась, истаяла, как комок снега. Сашку подняло, перевернуло вокруг одной оси, вокруг другой и куда-то стремительно кинуло. И уже не было вокруг ни стен ведьминого домика, ни снега, ни скал, ни уродливых елей. Был лишь плотный, белый, как молоко, туман, холодный и влажный. Кувыркаясь, Сашка летел сквозь него в пустоту, и стремительному падению этому, казалось, не будет конца.
XIX
Отвернувшись от монитора, Вера крепко зажмурилась и прикрыла глаза ладонями, но тут же, вспомнив о неснятом макияже, отдернула их от лица. Вытащив из ящика стола зеркальце, окинула себя внимательным взглядом. Лицо помятое, глаза красные, как у кролика, но макияж в целости и сохранности. Надо бы снять его и пойти умыться, да и не наносить больше. По крайней мере до тех пор, пока приходится ночи напролет проводить у компьютера. Все равно этот бесчувственный чурбан Роман Михайлович не реагирует ни на броский макияж, ни на новые прически, ни на вызывающе сексуальные туалеты. То у него голова забита его обожаемой психотроникой вкупе с его драгоценными слиперами, то спасение Отчизны от негодяев-заговорщиков занимает без остатка все его мысли. А ведь сорок шестой год мужику. И все один. По крайней мере за последние три года, что они работают вместе, она могла ручаться. Ну хорошо, обжегся по молодости, ну не хочется ему заводить семью или некое ее подобие, но, в конце концов, неужели ему просто, по-первобытному, не хочется бабу?
Вера потянулась, не вставая со стула, сладко зевнула, прикрывая ротик ладошкой. Вновь глянула в зеркальце и обругала себя: «Дура я, дура, — но тут же поправилась: — Нет, просто несчастная. Ведь таких — большинство, по-настоящему-то счастливых — единицы. — И тут же, разозлившись на себя за упаднические настроения, обругала Лобова: — Старый хрыч! Ему предлагает себя молодая, красивая… Я ведь красивая? — Она вновь бросила взгляд в зеркало. — Конечно, в двадцать мордаха так не опухала после пары бессонных ночей, и под глазами не залегали круги в пол-лица… Все равно ничего. А ножки? Какие у меня ножки! Никакого намека на целлюлит. А грудь? Нынче дурехи специально под нож ложатся, чтобы такую себе сделать. А у меня все свое, все естественное. Этот же пенек трухлявый даже намека на какую-либо заинтересованность никогда не сделает. Ну что мне, в конце концов, самой брать его за шиворот и тащить к себе в постель? Ой, а может быть, у него проблемы с этим? Глупенький… Сейчас же это все решаемо. Нет ничего невозможного. Было бы желание. — Вера улыбнулась собственным мыслям. — Утром, как только он появится в кабинете, я ему так прямо и скажу: Роман Михайлович, вы же знаете, я хороший врач, все ваши сексуальные проблемы решу на раз-два-три… Нет, все-таки я дура. Угораздило же меня влюбиться в старика».
Никаким, конечно, стариком, а уж тем более пеньком трухлявым Роман Михайлович не был. Мужчина в самом, что называется, расцвете сил. И нельзя сказать, что он не замечал броской, прямо-таки вызывающей Вериной красоты. Но для абсолютно корректного и даже холодноватого, отстраненно-вежливого поведения со своей подчиненной у Романа Михайловича было несколько причин. Во-первых, та самая пресловутая красота. Отставной разведчик и мысли не допускал, что человек с заурядной, среднестатистической внешностью может заинтересовать такую красавицу, как Вера. Во-вторых, разница в возрасте. С его точки зрения, она была огромна. Он себя чувствовал если не отцом, то, по крайней мере, старшим братом, наставником по отношению к Вере. А в любовных отношениях он всегда предпочитал равенство. И в-третьих. Он настолько высоко ценил безоглядную преданность Веры их совершенно секретной организации и ее высочайший профессионализм, что, даже если когда-то по околице его сознания и пробегала нескромная мыслишка, стараясь запустить в действие механизм химии любви, он, стремясь сохранить существующее равновесие, тут же натравливал на нее злобных псов самодисциплины. А нынче, когда им приходилось почти сутки напролет проводить вместе, Роману Михайловичу все чаще приходилось прибегать к помощи этих верных слуг самоконтроля.
Вера сходила в ванную за тоником и теперь, поглядывая на экран монитора, тщательно удаляла с лица надоевший грим. Камеры транслировали на экран изображение двух ее подопечных. За Валентином Сафоновым в принципе можно было бы уже и не приглядывать. Он просто спал. Спал, как все обычные люди. У него уже все было в порядке. После возвращения Вера, опасаясь за его здоровье вообще и состояние разума в частности, продержала Валентина пять дней в искусственной коме. Он был еще очень слаб, с ним, конечно, придется повозиться, но самое страшное уже позади. Последний выход в слиперский полет останется для него без последствий. Он даже через некоторое время сможет продолжать работу, если захочет, конечно. Все-таки последнее задание чуть было не стало для него роковым. Ценой огромных усилий ему тогда удалось отбиться и вернуться в свое тело.
После возвращения Валентина с задания у Лобова возникли опасения, что вслед за ним мог проникнуть вражеский соглядатай, поэтому они, бросив свою лабораторию и погрузив в реанимобиль слипера, в пожарном порядке перебрались на запасную базу. Там пробыли семь дней. За это время Лобов проверил и физически, и ментально основную базу. Там так никто и не появился. Следовательно, Валентин за собой не привел «хвоста». Они вернулись в свою лабораторию на «Микродвигателе».
Ракитин же пребывал в полете. Он находился в этом состоянии уже девятые сутки. Такого в их с Лобовым практике еще не бывало. Обычно сон слипера продолжался несколько часов, максимум сутки. Но и задание у Саши было весьма необычным. Суть его Лобов сформулировал для Ракитина после долгого разговора с уже пришедшим в себя Валентином и нескольких уточняющих полетов Нины Федоровны.
Лобов с чего-то взял, что главные их противники живут не только сейчас, но и в прошлом, причем в прошлом они должны быть уязвимее, чем в настоящем. А поскольку в духовно-нематериальном мире прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно, то можно попытаться нанести удар негодяям-заговорщикам лет эдак за семьсот-восемьсот от настоящего момента, воспользовавшись их тогдашней относительной слабостью. Лобов настойчиво пытался донести до Веры теорию этого вопроса, но она, пропустив большую часть услышанного мимо ушей, попросила оставить ее в покое. Ее рациональная женская сущность буквально протестовала против любых попыток подвести теоретическую базу под эти чудеса в решете. Ей, собственно, и практических чудес за глаза достаточно. Не хватало еще думать над тем, почему именно они происходят. И так ум за разум заходит. Рассказать кому, чем они на работе занимаются, — не поверят. А если поверят, то сразу в дурку определят, а то и еще куда-нибудь похлеще.
