Учитель. Назад в СССР (СИ) - Буров Дмитрий

— Спасибо, — пряча улыбку, я принял смоченную тряпку и вернулся к рубашке.

Пятно почти высохло, но я надеялся на то, что оно свежее, значит, ацетон уберёт его без следа, а дома застираю, и будет как новенькая, надеюсь.

Пока я тёр, Степан Григорьевич стоял над душой и расстроенно сопел, глядя на то, как я ещё пару раз смачивал тряпку ацетоном. Едва пятно исчезло с рубашки, бутылка с драгоценной жидкостью также моментально испарилась со стола.

— Спасибо, Степан Григорьевич, — глядя на мокрое резко пахнущее пятно, поблагодарил я. — Я, пожалуй, прогуляюсь до колонки, застираю. А то по улице в такой рубашке как-то неудобно…

— До колонки не ходи, — запретил завхоз. — Ступай вон в закуток, у меня там рукомойник… В рубашке-то с пятном не страшно… А вот голым на колонке стираться… Бабы враз разнесут, что новый учитель пьет, — пояснил завхоз.

— Да с чего такая версия? — опешил я.

— Чего? — не понял Борода.

— Не улавливаю логическую связь… — проворчал я, подхватывая рубашку со стула. — Ну, испачкался, застирал на колонке, что не так?

— И-эх, молодость, — усмехнулся Степан Григорьевич. — На селе чего не сделай, всё одно скажут, пил. Так что ступай-ка ты, Егор Александрович, стирайся в тазике. А я тебе покуда одёжку справлю.

С этими словами завхоз махнул рукой в сторону зелёной деревянной короткой стенки, которая разгораживала учебное помещение. Сам же пошёл к ещё одному шкафу и загремел ключами, отпирая дверцу.

— Во, Егор… Александрович… гляди, какую вещь тебе нашёл, — потрясая чем-то непонятным, оповестил меня Степан Григорьевич.

— Это что? — поинтересовался я, скептически присматриваясь к кожаной вещи, аккуратно перекинутой через руку завхоза.

— Во, куртка лётчицкая! — с гордостью заявил завхоз. — Застегнёшься, и все дела! А там и рубаха высохнет!

Я принял потёртую одёжку, развернул и едва сдержался, чтобы не охнуть от восхищения. В моих руках оказалась знаменитая шевретка наших лётчиков. Уж не знаю, где Степан Григорьевич её раздобыл, но видно было, что куртка с историей.

— Друга моего куртка… — со вздохом пояснил завхоз. — Борьки Завгороднего… воевали вместе… вот… он погиб, а я вот… такие дела… да… А куртку Борька-то сынишке просил передать… а я съездил, ты не думай… да только ни жены, ни сына у него не осталось… всех война прибрала… а я вот сохранил память… да… Держи, Егор Александрович… Токма верни в целости, — строго велел фронтовик и отвернулся.

— Не беспокойтесь, Степан Григорьевич, не испорчу. Спасибо, — негромко поблагодарил я, надел куртку, застегнулся и окликнул завхоза. — Вроде ничего так, да?

Бород что-то фыркнул себе под нос, повернулся ко мне, окинул септическим взглядом и повторил:

— Не попорти.

— Обещаю.

— А рубаху ты на турник повесь. Ветерком обдует, они и высохнет, покуда ты с ребятишками возишься.

— Понял, спасибо, Степан Григорьевич, — ещё раз поблагодарил я заботливого хозяйственника и выдвинулся к выходу.

Уже на пороге завхоз окликнул меня ехидным голосом.

— Егора Александрович, так чего, говоришь, стул-то из окна выпал никак?

— Никак нет, Степан Григорьевич, — уверенно ответил я, не оборачиваясь. — Тряпку с куста доставали, стул из класса принесли.

— Ну-ну, — хмыкнул завхоз. — Из класса принесли… ну-ну…

Я покинул мастерскую, свернул в сторону спортивной площадки, и только тогда выдохнул с облегчением. Пока мы возились с моей рубашкой, директор ретировался из владений трудовика и скрылся в неизвестном направлении. Завхоз, похоже, тоже подзабыл, что требовал меня в третейские судьи. Чему я искренне порадовался.

Но радовался я рано. Пока сходил на площадку, пока развешивал рубашку, потом снимал, потому как решил, что школьный двор просушка белья не красит, пока вернулся в школу за стулом, чтобы повесить рубаху на спинку и вынести на солнце… Директор и завхоз снова встретились. И опять о чём-то бурно спорили, на этот раз в двух шагах от школьного порога. Что называется, ни обойти, ни объехать, ни мимо проскочить. Даже если с другого угла выверну, один из них меня обязательно заметит.

Обречённо вздохнул, принял независимый вид и пошёл в школу, надеясь, что буря меня минует. Не тут-то было, завхоз остановил меня буквально той же репликой, что и недавно возле мастерской.

— Егор Александрович! Не проходи мимо! — окликнул меня Степан Григорьевич. — Ты-то нас и рассудишь!

Пришлось присоединяться.

— Вот скажи мне, Егор Александрович, — начал хозяйственник издалека. — Я, по-твоему, богач какой? Или у меня тута в мастерской институт какой художественный припрятан? Чего молчишь, отвечай!

— Степан Григорьевич, не обессудьте, вопрос не пойму, — растерялся я.

— Ты чего к человеку пристал, товарищ Борода! Сказано тебе: к юбилею Октября надо подготовить что-нибудь эдакое, необычное, чтобы, так сказать, в самую душу!

— Ага, чтоб душа, значитца, развернулась и не вывернулась, а Борода голову ломай! Вот ты скажи мне, Юрий Ильич, чем плох транспарант? А? Нарисуем на трудах с пацанами. Ну, хочешь, сколотим два, а то и три. Флаги обновим. Девчонки цветов навертят, опять-таки банты красные соорудят, повязки на руки. Не хуже, чем у людей будет. Чего тебе не так? А? Если колхоз грузовик выделит, там мы его красным кумачом обобьём, лозунг нужный напишем. Опять-таки гвоздки навертим, чин чинарём будет.

— Степан Григорьевич, — вздохнул Свиридов. — Всё понимаю, дорогой ты мой человек. Но директиву сверху спустили, требуют на демонстрацию прибыть при полном параде.

— Так чем тебе не парад? С Лиходедом я договорюсь! И с клубом поговорю! Нарядим девчат в гимнастёрки, гармошку и с песнями проедем по райцентру!

— Я бы и рад, но в директиве чёрным по белому расписано: помимо традиционных атрибутов каждая школа и организация должна соорудить символ Октябрьской революции. И размеры…

— Размеры! — завхоз повысил голос. — Ты слыхал, Егор Александрович! Они мне ещё и размеры указывать будут! Да где ж я тебе матерьяла найду, чтобы этим размерам соответствовать? — Степан Григорьевич хотел выругаться, но сдержался, вспомнив, что находится в школе. Цыкнул зубом, сокрушённо покачал головой и обижено, как мне показалось, отвернулся от директора.

— Степан, ну, право слово… Времени ещё предостаточно… Придумаем, чего ты завёлся… — Свиридов похлопал завхоза по плечу.

— Чего завёлся? Ты, Юрий Ильич, в мои дела не лезь! — буркнул завхоз. — Я тебе кто? Художник или писатель какой?

— Писатель-то при чём? — опешил директор.

— А при том! — махнул рукой Борода. — Ты вот, Егор Александрович, мне скажи, — завхоз резко переключился на меня. — Неужто из говна и палок можно чего толкового соорудить? А?

— Степан Григорьевич! — возмутился Свиридов. — Ну что ты, в самом деле! — директор помолчал и примиряюще добавил. — Одна голова хорошо, а две неужто не решат задачу?

— Уважаемые товарищи! — я прижал мокрую рубашку к своей груди. — Если честно, абсолютно не улавливаю суть вашего спора. Потому прошу разрешения откланяться, меня там десятый класс ожидает.

— Нет, ты постой, Егор! — в запале завхоз не заметил, как перешёл на «ты». — Вот ты мне скажи, почему мы должны чего-то там выдумывать и удивлять? Вот есть флаги! Символ революции! Гвоздики опять же… банты… Директиву они выдумывают! Тьфу… А мы тут голову ломай, какую такую чуду-юду соорудить, чтобы на демонстрацию прикатить!

— Стёпа, ну, погоди ты, не горячись, — остановил директор возмущённого хозяйственника. — Дело такое, Егор Александрович… Пришла директива, к ноябрьской демонстрации подготовить символ революции… Размером метр на метр… Макет предоставить до первого сентября… Вот и ломаем голову… Такие дела… Вы как столичный житель, может, чего присоветуете?

И Свиридов с завхозом с надеждой на меня уставились.

— Вот так сразу и не соображу… — задумался я. — Большие гвоздики можно соорудить… — неуверенно предложил я.

— Удивил! — фыркнул завхоз.

— Портрет Ленина в полный рост на легковушку привинтить, а по капоту пустить красную широкую ленту с надписью пятьдесят лет Октябрю…