Честное пионерское! Часть 4 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

И тут же заверил: «Но он не сбежит. Будет стоять до конца. Это точно: я его хорошо знаю». Сказал, что «шпане» завтра тоже «достанется на орехи». Но «это дело» «плохо кончится» — «к гадалке не ходить». Предположил, что только нашим избиением оно не завершится. Потому что «кое-кто» из «шпаны» грозился проткнуть моего друга «пером». Я объявил: «тот парень», что угрожал зарезать моего друга — трус и слабак, но «полный отморозок». «Он может, — сказал я. — Ударит в спину. Запросто. Если за нашими спинами никто не присмотрит». «Дело серьёзное, — добавил я. — Если „шпана“ не струсит — будет серьёзный бой». Я высказал сомнения в том, что два человека (я и мой «друг») испугают десятерых «придурков». Пожал плечами. Сообщил, что буду завтра драться вместе с «другом» «плечо к плечу»: «буду руками и зубами рвать всех, до кого дотянусь». Сказал юным самбистам, что их «плечи» нам бы в этой «схватке» тоже «пригодились».

Я замолчал — парни загалдели, комментируя друг другу моё сообщение. Молчал только Дейнеко: Слава неторопливо переодевался. Посматривал на приятелей, слушал их рассуждения.

— А что за друг-то у тебя, Миха? — спросил Васильев. — Мы его знаем?

Он всё же натянул штаны. Заправил в них майку. Застегнул ремень — широкий кожаный с большой звездой на блестящей пряжке («солдатский», купленный в «Военторге»).

Я махнул рукой.

Сказал:

— Лежик, а какая разница? Сейчас не важно, кто он. Я не за него прошу. Он завтра не дрогнет и не побежит — в нём я уверен, как в самом себе. Парни, помощь нужна мне. А меня вы хорошо знаете. Как и я вас. Поэтому к вам и обратился. Я подумал, что точно впрягся бы за любого из вас. И ни секунды бы не раздумывал. Ведь для того и существуют друзья. Ведь так? Я правильно говорю, парни? А я считаю себя вашим другом. И пусть все местные отморозки об этом знают и помнят!

Я указал пальцем на стену. Будто за ней сейчас толпились будущие обидчики Вовчика. Мальчишки повернули головы — взглянули на кирпичную кладку.

— Только в этом случае мы сможем жить спокойно, — сказал я. — И будем без оглядки ходить по улицам в любое время. Случится это, когда шпана поймёт: задевать нас небезопасно — отдача замучает. Так что я не брошу его там одного — тут без вариантов. Я в любом случае туда приду. Завтра. Примерно в это же время, как сейчас. Даже если сам он меня и не позовёт. Потому что я должен так поступить. По совести. И встречусь с теми уродами — вместе с вами, или в одиночку.

— Вместе с нами, конечно, — сказал Эдик.

Он взмахнул руками, но тут же скривился от боли и схватился за бок. Прикусил губу. На его лбу вздулось тонкая синяя извилистая вена.

Ковальски добавил:

— Если меня не упрячут сегодня в больницу.

Лежик несколько секунд наблюдал за Эдиком. Будто дожидался: не грохнется ли тот без чувств. Он убедился, что Ковальски не упал в обморок — взглянул на меня.

— А что за пацаны-то ему угрожали? — спросил Васильев. — Старшаки? Или местные пионеры? Серьёзные пацанчики? Или так — шавки подзаборные?

Я развязал пояс от кимоно. Складывал его неторопливо, посматривал при этом на мальчишек. И мысленно видел их не такими, как сейчас: не детьми — взрослыми.

Пожал плечами.

— Лично с ними я не знаком. Но некоторых видел. Старшим из этой компании примерно по четырнадцать лет — младшим около десяти. На спортсменов не похожи. Слышал только одно имя: Рудик Веселовский. Знаю, что кличка у него — Весло. Он не главный в той шайке. Но именно этот Веселовский обещал пырнуть ножом моего друга. Так что завтра он там точно будет.

Эдик Ковальски перестал обнюхивать свои кеды — поднял на меня взгляд. Нахмурился (будто о чём-то вспоминал). Уронил потёртые кеды на лавку рядом с собой.

— Весло? — переспросил Ковальски. — Ты сказал: Веселовский?

— Знаешь этого пацана? — спросил Лежик.

Эдик ухмыльнулся. Покачал головой — не в знак отрицания, а словно от удивления. Помассировал травмированный бок — снова скривил губы: от боли.

— Он из моей школы, — сказал Ковальски. — Из пятого «Г» класса. Там такие… «г» собрались! Такие же, как и Веселовский. Сам я с этим пацаном не ручкался. Но кое-что слышал об этом Рудике. Точно Миха сказал: Весло полный придурок. Говорили: у него с башкой проблемы: псих он недолеченный. Такой может и «пырнуть» — без шуток.

Мальчишки замолчали — задумались над словами Эдика. В раздевалке вновь стало тихо. Лишь слышалось шарканье снимаемой и надеваемой одежды.

— Весло под Шпуней ходит, — едва слышно сказал Дейнеко.

Слава один за другим поставил свои кеды в сумку. Поверх обуви уложил кимоно. Резким рывком застегнул молнию — будто поставил размашистый росчерк.

— Он из Шпуниных шестёрок? — переспросил Васильев.

Все собравшиеся в раздевалке спортсмены, точно по команде, взглянули на Славу. Дейнеко кивнул — уверенно. Олег разочарованно махнул рукой.

— А вот это уже фигово, — сказал он.

Сразу в несколько голосов самбисты поинтересовались:

— Что за Шпуня такая?

Я тоже вопросительно поднял брови: моя память не ответила на этот вопрос.

Лежик хмыкнул.

— Кореш мой… бывший, — сказал он. — Вместе с ним…

Он покачал головой. Натянул свитер — выгадал для себя несколько секунд на размышления. Поправил рукава, посмотрел на дожидавшихся его ответа мальчишек — пожал плечами.

— Это уже не важно, — сказал Васильев. — Что было — то прошло. И быльём поросло. Теперь я сам по себе. Чемпион города по самбо — это вам не хухры-мухры! И не мелкий уголовник какой-то. А у Шпуни — вон, всякие вёсла в банде появились. Теперь мы с ним гребём по-разному. И в разных направлениях. Я нынче не с ними, а с Денисом Петровичем. И с вами.

Олег улыбнулся. В точности, как на той фотографии, которую его вдова в прошлой моей жизни выбрала для портрета на памятнике. Подмигнул мне правым глазом.

— Ты не пойдёшь завтра? — удивил меня очередным вопросом Дейнеко.

Слава сидел на лавке, смотрел на Васильева снизу вверх. Выглядел он (как почти всегда) спокойным, чуть уставшим и слегка рассеянным. Застёгивал пуговицы на рубахе.

— Из-за Шпуни-то? — спросил Олег. — А чего мне его стесняться? Долгов у меня перед ним нету. Я теперь не по бандитским законам живу. Говорил же вам: я со всей этой уголовщиной завязал. Всё! Я уже в люди выбился. Через год-два уделаю всех на «области». А там, глядишь, буду бороться на «республике». Нафига мне эти бандитские заморочки?

— А если будем драться? — уточнил Слава.

Я не уловил в его голосе никаких эмоций. Будто говаривал не человек, а машина. Слава не изменил манеру разговора даже в колонии — на «свиданиях» со мной заключённый Дайнеко разговаривал в точности таким же тоном, как и сейчас.

Лежик махнул рукой.

— Не станут они с нами связываться, — сказал он. — Шпуня же не идиот, в отличие от этого вашего Весла. Нет, Миху и его дружка они бы не испугались — морды они бы им набили. Но одно дело — когда толпой против двоих. А когда против всех нас — это уже почти один на один. Нет. Шпуня на такое не согласится. Побазарим с ним немного и разойдёмся.

Васильев заправил свитер в брюки. Он делал так же и в той, в другой реальности. Лежик всегда заправлял свитер: даже несмотря на возмущённые возгласы своей подруги, а потом и жены (Леры Кравец).

— А если… — раздались голоса.

— Тогда я сам Шпуне рыло начищу! — заявил Олег. — И пофигу, что он старше меня — я же с ним не годами мериться буду! Это раньше он меня на «раз-два» уделал бы. А теперь я его в бараний рог скручу! И все его вёсла тоже. Скажу потом, что так и было. Так что не ссыте, пацаны! Я с вами. Потому что так будет, как Миха говорит: по совести.

Лежик скомкал кимоно и затолкал его в свою сумку. Туда же сунул и сменную обувь.

Я будто наяву представил голос возмущённой этими его действиями Леры. Васильев его тоже услышит через пару лет, когда Кравец «возьмётся» за Лежика «всерьёз».

— А если в партию сгрудились малые — сдайся, враг, замри и ляг, — сказал Эдик (процитировал Маяковского).