Сергей Бузинин - Генерал Сорви–Голова. «Попаданец» против Британской Империи
Порт–Саид — едва ли не самый молодой город Египта, созданный исключительно для удовлетворения нужд и потребностей Суэцкого канала. Город невелик, архитектура в нем, по большей части, совершенно европейская. Улицы прямые, широкие и имеющие, как правило, по три названия — на английском, французском и арабском языках. Здесь нет примет африканской экзотической фауны — ни пальм, ни тропических растений, только песок и солнце. Город живет только нуждами порта, кораблей и моряков, лавки и магазины работают круглосуточно, по ночам город ярко иллюминирован. С берега видны маяк у входа в канал, статуя Фердинанда Лессепса на высоком пьедестале, указывающая рукой направление движения кораблей, и здание компании Суэцкого канала с тремя куполами зеленого цвета.
Порт–Саид — крупнейшая угольная станция в мире, и он печально знаменит среди моряков крайне дурным запахом и постоянной завесой угольной пыли на улицах.
«Одиссей» только вошел на внешний рейд и встал на якорь, как ветер, разогнав по внутренним помещениям всех, кто имел неосторожность высунуться на верхнюю палубу и нагнав неимоверную тоску на тех, кто по долгу службы покидать её права не имел, вместо долгожданной свежести, принес зловоние.
В начале второго часа к борту парохода пристала разгонная лайба – паровой катер, доставивший на судно лоцмана в компании с таможенным инспектором и представителем Всеобщей компании Суэцкого канала. После очень непродолжительного общения с Политковским и ознакомления с коносаментами, представитель компании резво перебрался на катер. А таможенный инспектор буквально за десяток минут, чуть не рысью, пробежался по верхнему трюму, оба нижних внимание не удостоил и, даже не заикнувшись о возможной мзде, сбежал с «Одиссея», поминутно утирая нервный пот и бурча под нос проклятия своей службе. Как только инспектора коснулся палубы, разгонный катер шустро сдал назад и, возмущенно выплевывая облака черного дыма из закопченной трубы, резво побежал к пристани.
Лоцман, проводив удаляющийся катер унылым взглядом, понуро поплелся в ходовую рубку, судорожно отхлебывая из плоской фляжки. За то время, пока он преодолевал расстояние от кабестана до трапа, ведущего наверх, настроение его несколько поправилось. По крайней мере, комингс рубки он перешагнул уже с кривоватой, но улыбкой, правда, более присущей гладиатору, отправляющемся на арену к десятку львов, чем морскому волку, пропахшему солью и ромом.
Представившись капитану и вахтенному штурману на сносном французском, лоцман плюхнулся в принесенное специально для него плетеное кресло, сунул в рот трубку с изрядно закопченным чубуком, однако, достав огниво, почему–то передумал и, горестно вздохнув, начал отдавать распоряжения по следованию на стоянку.
Как только «Одиссей» закончил маневр и стал на якорь на своём месте, к вящей радости экипажа, находившемуся с подветренной от порта стороны, лоцман, выяснив дату и время отхода парохода, запросил шлюпку и, не желая задерживаться на борту, сдержанно попрощался и ссыпался со штормтрапа.
— Всё яду смертельного принимаете, Всеслав Романович? — насмешливо бросил Кочетков, поднимаясь по трапу. — Мало того, что свой организм губите, так еще и старпому нервы терзаете. Он, бедный, как вас с горящей папиросой видит, аж с лица спадает.
— Что ж тут поделаешь, Владимир Станиславович, — улыбнулся Арсенин, выпустив несколько табачных колец, — ежели наш любезный мсье Политковский человек тонкой душевной организации. Мы, русские, заветами Салтыкова–Щедрина живем, который помнится говаривал, что суровость российских законов несколько смягчается их поголовным неисполнением. Так что такое деликатное дело, как перевозка динамита, куда как безопаснее доверить поляку — у него отношение к законопослушию совершенно иное… Не считая иные положительные моменты: матросики теперь только на баке курят, даже машинная команда. Даже я, на его старания глядючи, иной раз переживаю, что он и меня на бак курить выгонит, уж больно ему наш груз не по душе. Хотя нельзя не заметить, что благодаря взрывчатке в трюмах, нас всюду в первую голову обслуживают. Вот и здесь и стоянка отдельная, и лоцман вне очереди, и снабдят всем необходимым в ближайшие сроки, лишь бы поскорее сплавить.
— День добжий, шановны паны! – из глубины ходовой рубки послышался веселый голос Политковского. — Вы тут видами наслаждаетесь или косточки мои обмываете?
— И вам доброе утро, Викентий Павлович! – при виде старпома Арсенин потушил папиросу. – Большей частью мы о преимуществах, кои нам груз даёт, говорили. Хотя и вас добрым словом помянуть не забыли. Может вы и правы, что курить бросать надо, да никак не выходит. Ночью да в шторм только табачок и спасает. А уж если еще и бокальчик коньячку да с папироской…м–м–м… Хотя, как только окончательно бросить надумаю, по проторенной вами тропке пойду. Сдается мне, что лучший способ проститься с курением — возить от фрахта к фрахту одни только динамиты.
— Вы, Всеслав Романович, можете сколь угодно иронизировать над моим нежеланием взлететь на воздух оттого, что какой–нибудь олух папиросы в неположенном месте курить вздумает… – с вызовом начал свою тираду старпом, но взглянув на капитана, всё еще удерживающего в руке потушенную папиросу, осекся на полуслове. Сменив тон на более ровный, он продолжил.
— Ей–же–ей, если бы какой–нибудь умник придумал менее опасную для транспортировки взрывчатку, я ему если не памятник поставил, то в коньяке, его, благодетеля, утопил точно!
— Что ж вы кровожадный–то такой, Викентий Павлович! — расхохотался Арсенин. – Благодетеля — и утопил! Прознает ученый люд про такую вот благодарность, вовек вам новшеств не дождаться! Право слово, ваши опасения всё же напрасны! Ну, взорвался «Европеец» в Аспинвальском порту, и что с того? Это ж когда было? Дай Бог памяти, в шестьдесят шестом! Да и не динамит они везли, а нитроглицерин. Вот ежели б и мы эту адскую водицу перевозили, тогда б и я с вами за компанию переживал, вот ей–богу!
— И всё же я считаю, что нынешний наш фрахт чересчур опасен, — упрямо буркнул Политковский. — И что по возвращении в родные пенаты, надо бы с нанимателя дополнительную сумму истребовать. Так сказать: «За испуг!»
— Да будет вам спорить, господа! – Кочетков, вступив в разговор, примиряюще развел руки. — Вполне возможно, что в скором времени наш мир познакомится с новой взрывчаткой, о которой так мечтает Викентий Павлович!
Заметив вопросительный взгляд старпома, он пояснил:
Если помните, в шестьдесят третьем у нелюбимого вами Нобеля завод по производству нитроглицерина в Геленборге взорвался….
— Уж лучше бы он сам вместо того завода взорвался… — непримиримо проворчал Политковский, невольно прерывая собеседника. Осознав свой просчет, он вновь осекся и виновато склонив голову перед Кочетковым, попросил его продолжить рассказ.
— Так вот, — Кочетков ответным кивком принял извинения. — В том самом году немецкий химик Йозеф Вильбрандт, изучавший свойства толуола* (побочный продукт коксования угля), обработал его азотной кислотой. И хотя способность нового вещества взрываться не вызывала сомнений, на данное изобретение никто не обратил внимания. Однако ж не далее как полгода назад Генрих Каст, да–да, тот самый химик из Германии и специалист в области взрывчаток, занялся исследованиями именно тринитролоуола. И у меня есть все основания полагать, что вскоре сумрачный тевтонский гений явит миру новое ужасное оружие.
— Да разве ж от этих немцев чего доброго дождешься, — недоверчиво пожал плечами Политковский, пристально вглядываясь в копошение на верхней палубе, где череда матросов принимала мешки с углём с баржи. После недолго наблюдения он, заметив что–то, на его взгляд, не ладное, перегнулся через поручень и прислушался к происходящему внизу.
– Хоменко! Три якоря тебе в глотку! Ты какого чёрта мешки на палубу кидаешь! Ты же не Черная Маска и не в цирке! Их не кидать, их класть надо! Ак–ку–ра–тно! Нежно, как ты зазнобу укладываешь! Ты теперь у меня эту палубу от угольной пыли языком вылизывать будешь! – орал возмущённый боцман.
– Пся крев! — повернувшись к собеседникам, возмутился старпом. — Ну опытный же матрос, не первоходок, а такой дурью мается! Вот всыплет ему боцман по первое число, а я ещё и без берега оставлю, будет знать, как барствовать! Кстати об увольнениях. Всеслав Романович! Я тут список набросал, вы его гляньте, может, какие пожелания будут.
Арсенин взял протянутый ему старпомом лист, пробежался по нему взглядом и удивленно приподнял брови, зацепившись за одну из фамилий:
— Я смотрю, вы и Троцкого на берег отпустить решили? А ведь, помнится, всё списать его порывались. Если не секрет, чем он ваше расположение заслужить умудрился?
— Да как вы его из машинной команды на камбуз перевели, так он себя только с хорошей стороны и показывает. Я, признаться, поначалу от него какой–нибудь выходки и там ожидал, чего–нибудь вроде соли в чай вместо сахара, или чего похуже, ан нет! Кок на него не нахвалится, мало того, что расторопный парень, говорит, так еще и пару рецептов новых подсказал… Уж на что его, Артемий свет Кузьмич поначалу невзлюбил, так и тот в его сторону если и ворчит, то редко и только по делу.
