Анатолий Дроздов - Денарий кесаря
— Я нашел свидетелей, которые подтвердили, что иудей первым напал, — сказал мне вечером Ефраний. — Тем, кто пришел за тобой к воротам, объявили, что ты защищался, потому признан невиновным. Зеваки не знали, что убийца — переодетый римлянин. Иначе здесь стояла бы толпа, — Ефраний вздохнул. — Тебе, центурион, лучше не выходить в город. Не знаю, разглядели ли твое лицо, но осторожность не помешает. Перед возвращением в Кесарию оденем тебя легионером, выберем шлем с большими нащечниками — чтоб только нос торчал. Слава богам, что иудей попался неумелый, и ты оказался проворней. Ни один Пейсах без резни не обходится: не римлянина, так римского гражданина из иудеев зарежут…
Ефраний подробно расспросил меня о зеленоглазом.
— В городе найдем! — сказал уверенно. — Лишь бы оказался тот, кто нужен…
Аким, присутствовавший при разговоре, вызвался помогать. Ефраний поморщился, но согласился.
— Говори везде по-гречески! — велел он. — Сойдешь за купца, что ищет товарища. На греческих купцов не бросаются…
Следующую ночь я провел с Валерией, утром спал до поздна, а затем уныло слонялся по казарме. Дежурный центурион, который знал, что я зарезал иудея (это пробудило в нем симпатию), вызвался показать мне преторий. Мы обошли его весь — от покоев Пилата до подземных камер тюрьмы. Камеры оказались тесными, с низкими потолками. Свет в них проникал сквозь узкие горизонтальные окошки, выходившие во двор. Грубые каменные скамьи, единственный предмет обстановки узилищ, были сооружены под окнами, на них можно было встать и выглянуть во двор. Но рассмотреть удавалось только ноги проходящих — нижний край окошка располагался на уровне мощеного двора. Центурион показал мне и преступников — трех тощих оборванцев, заточенных в одной тесной камере.
— Участвовали в мятеже и убили легионеров, — пояснил, закрывая дверь. — Напали исподтишка… Через пять дней повесим!
— Почему через пять? — удивился я.
— По иудейскому обычаю в Пейсах одного из приговоренных к смерти отпускают на свободу. Поэтому ждем.
— Прокуратор отпустит убийцу?
— Не хочет ссориться с первосвященниками.
— Кого помилуют?
— Толпа выберет, — пожал плечами центурион. — Может не из этих. Перед праздником тюрьма наполняется…
На второй день вынужденного заточения в претории мне стало совсем одиноко. Отцу было не до меня: дни напролет он встречался с богатыми людьми Иерусалима, уговаривая их проверить свою казну. Аким с утра уходил на розыски; его, как и Ефрания, я видел только вечерами. Легионеры Пилата меня сторонились: для них я был сенаторским сынком по нелепой прихоти забредший в казарму. Оставалось валяться на койке, грубо сколоченной из толстых досок или слоняться по двору. С каким удовольствием я бы провел это время с Валерией (она тоже томилась одиночеством), но думать об этом было опасно: мои ночные отлучки и без того вызывали нескрываемое любопытство солдат. Скуки ради я попросил секретаря Пилата раздобыть греческий перевод Торы (свиток отыскался в архиве), и целыми днями читал, пытаясь постигнуть смысл запутанных высказываний иудейских мудрецов. Скучные места, описывающие порядок богослужения, я пропустил, но с интересом углубился в рассказы о царях и подвигах иудейских героев. Секретарь сказал, что книге этой более тысячи лет; и я с удивлением открыл, что в Иудее цари появились много раньше римских. Мы после царей стали выбирать сенат и консулов, иудеи — судей и первосвященников. Это племя, если следовало заветам бога, могло сокрушить любого врага, но оказывалось беспомощным, отходя от веры. Книга стремилась убедить в этом иудеев и призывала их следовать законам Моисея. Получалось, что иудеи заветам не следовали. Я, римлянин, находился сейчас в Иерусалиме, как завоеватель. Иудеи склонили свои выи пред Римом, Тора не помогла. Мне понравилась характеристика, данная иудеям одним из пророков — «жестоковыйные». Я повторял ее вслух и смеялся, вызывая удивление солдат.
Я дочитывал Тору, когда в казарму вбежал Аким. Случилось это среди дня, поэтому я с удивлением глянул на друга. Аким торопливо схватил свой дорожный мешок, вытряхнул его на койку и стал отсчитывать денарии из тех, что получил от Прокула. Считал он долго. Кучка серебра, из которой он брал денарии, совсем истаяла, когда Аким ссыпал отобранные монеты в кожаный кошель, а остальные вместе с другими вещами увязал обратно. Заметив мой любопытный взгляд, Аким подмигнул:
— Деньги правят миром, Марк!
Он выбежал из казармы. Мгновение я колебался, затем, отложив свиток, устремился следом. Меня разбирало любопытство: зачем Акиму понадобилось столько серебра? Не собрался ли он, в самом деле, купить дом в Иерусалиме?
Аким опередил меня, но я не стал его догонять. Другу могло не понравиться мое любопытство. В последние дни Аким сторонился меня; я считал, что из-за моих свиданий с Валерий. Я не печалился. Он же не звал меня, когда веселился с рабыней в Кесарии?
За преторием Аким свернул в извилистую улочку. Я притаился за углом в ожидании, куда он двинется, но тут к Акиму подошел человек. Судя по одежде, это был иудей, молодой и юркий. Он, скорее всего, ждал друга: выскочил из какого-то двора навстречу. Аким протянул ему кошель с денариями. Иудей сначала взвесил кошель в руке, затем развязал его и запустил ладонь внутрь. Извлек горсть монет, рассмотрел их, и ссыпал обратно. Затем вернул кошель Акиму и сделал приглашающий жест.
Мы так и шли втроем: иудей, следом за ним — Аким, я — отстав шагов на тридцать. Улочка скоро кончилась, мы пересекли площадь, затем миновали ворота и оказались за стенами города. Я забыл все наставления Ефрания: каждый встречный мог опознать во мне римлянина. В короткой тунике без рукавов (стояла жара) и солдатских сандалиях я заметно выделялся среди встречных иудеев. Некоторые бросали в мою сторону недобрые взгляды. У меня не было оружия, случись что, я не смог бы отбиться. Но любопытство затмило во мне осторожность.
Мы отошли от городских стен на несколько стадий. Здесь располагалось небольшое селение, иудей подвел Акима к крайнему домику. Аким заглянул через ограду, радостно воскликнул и отдал кошель проводнику. Иудей жадно схватил деньги и засеменил обратно. Прижимая к груди тяжелый кошель, он пробежал мимо, а я устремился к ограде.
Увиденное поразило меня. Следуя за Акимом, я строил разные догадки, но такого не ждал. Во дворе Аким радостно сжимал в объятьях уже знакомого мне зеленоглазого. Лицо незнакомца тоже светилось радостью. Они стояли так довольно долго, затем Аким оторвал от себя товарища и, удерживая его за плечи, стал рассматривать.
— Похудел! — сказал участливо. — Голодал?
— Ходил много, — пояснил зеленоглазый (голос у него был густой, приятный). — Давно меня ищешь?
— Пятый месяц!
— Так долго?!
— Ты знаешь мое счастье… Не успел появиться в Иудее — в рабство продали! Как в прошлый раз… Отвезли в Рим, на торгу стоял в цепях. Хорошо, сенатор добрый мимо проходил: дал денег — отпустили. Сюда с ним приехал…
— Дома все хорошо?
— Уходил — было нормально, — вздохнул Аким. — Как сейчас, не знаю. Ждут тебя.
— Недолго осталось. Страстная неделя.
— Видел? — ахнул Аким.
— Ходил следом.
— Какой он?
— Не такой, как пишут на иконах, хотя сходство есть. Высокий, сильный, красивый. Строгий и добрый одновременно. Говорит — каждое слово в душу. Я по-арамейски еле-еле, а тут все понимал — до каждого звука. Давай присядем!
Зеленоглазый опустился на ствол дерева, лежавший у стены, Аким сел рядом. Теперь я видел только их затылки. Зато слышал хорошо. Аким и его товарищ говорили по-скловенски, я понимал не все, но суть схватывал.
— Рассказывай! — торопил Аким. — Если б знал, как тебе завидую! Чудеса видел?
— Вкушал хлеб и рыбу.
— Те самые?
— Те… Мне досталась лепешка и рыбка, некоторые брали больше.
— Вкусные?
— Попробуй! — зеленоглазый достал из сумки кусочек засохшего хлеба. Аким жадно схватил его и бросил в рот. Захрустел.
— Обычный сухарь! — сказал разочарованно.
— Думал: манна небесная?! — засмеялся зеленоглазый. — Конечно, обычный. Люди есть хотели, а не причащаться.
— Зато я причастился, — не согласился Аким. — Получил прощение грехов.
— Так легко не получится! — снова засмеялся зеленоглазый. — Знаю теперь…
— Говорил с ним?
— К нему не подойти… Ученики ревнивые, близко не подпускают. Их можно понять: толпа, все лезут, больных несут. Кто я? Даже не иудей.
— Не гнали?
— Сказал, что прозелит.
— Поверили?
— Под одежду не заглядывали. Спросили о Торе, процитировал кое-что по-гречески — отстали. Косились, но терпели.
— Много его слушал?
— Трижды. Он проповедует, набежит толпа, потом — раз и ушел ночью. Куда — только ученики знают. Ходишь потом, ищешь…
