Александр Ледащёв - Самурай Ярослава Мудрого
– Я уж думал, он капюшон свой снимет, – сказал и я. Оба воина снова покачали, соглашаясь, головами, на том наши бурные дебаты и кончились, а там и к столу позвали.
Интересно, что будут делать эти люди, если начнут нас, ничтоже сумняшеся, резать? Отбиваться? Бежать? Молить? Взгляд мой упал на Святослава и Светозара, и я понял, что эти ни бежать, ни молить точно не будут, не тот случай. Они ни того ни другого попросту не умеют делать.
За этими мудрыми наблюдениями я наелся, и почему-то стало мне ужасно обидно, что я весь день просверкал своими татуировками на дворе, а никому и дела не было, и князь нас не принял. Хотя думаю, что и дело было, и, кому надо, всю эту музыку приметили. Настраиваться надо на то, что и завтра мы никакого Владимира не увидим. В конце концов, у него кроме нашего посольства, от которого только расход казне, дел хватает, чай. Великий князь. Великий дипломат. Великий воин. Да, титул этого князя был не только традицией. Он в самом деле был великим человеком. И вот этого великого человека мы на днях и поставим перед фактом, что проблем надо ждать не только от врагов и соседей, но и от членов своей семьи. Тяжела ты, доля княжья! Испытывая глубокое сочувствие к князю, я, незаметно для себя, и уснул.
На сей раз драккар все же подошел к берегу! И прыжок мой, который столько дней обрывался в самом начале, на сей раз удался – я почти до плеч погрузился в воду, подняв над головой щит и топор. За мной попрыгали и остальные, и мы, разбрызгивая воду, бросились на берег, где уже сбежалась толпа местных жителей, которых Орм, недолго думавши, назвал гостями. Первое копье прилетело с берега – Хакон легко принял его на щит, прикрыв Орма, которому оно предназначалось. Значит, мирно высадиться не вышло, тем хуже для них, в конце-то концов.
Воинственно завывая, воины неведомой земли пританцовывали на берегу, жестами давая понять, что здесь нас ждет смерть. У них была странного цвета кожа, отливавшая медью и испещренная рисунками. Слово «краснокожие» тут напрашивалось само. А вот доспехов на встречавших нас не было, зато было золото! И золота было немало. Оно было у них и на шеях, и в ушах, и на запястьях! Одна и та же мысль, думаю, посетила всех: «Если воины здесь идут в бой, увешавшись золотом, то сколько же его у них?!» Передовой отряд, который выбежал нам навстречу, мы смяли махом, с ходу, сражаться они кинулись беспорядочной толпой, а мы, выбегая на берег, сразу же вставали строем, «кабаньей головой», которая и рассекла толпу краснокожих, как гарпун китовое сало. Дальше началась резня. Ничем не прикрытые воины стали просто легкой и быстрой добычей, хотя сражались они, я должен признать, смело и отчаянно, не отступая и не сдаваясь. Ни одного из них мы не оставили в живых, в надежде, что они не успели еще послать гонца к своим, а думали справиться с нами сами. Мы не потеряли ни одного викинга в этом бою! Такого не могли припомнить и самые старшие среди нас: берег, на который высаживаешься, водрузив на носу голову дракона, всегда получает свою дань в виде погибших воинов.
Брать пленных смысла не было – мы не понимали их языка, а они нашего, переводчика же пока и быть не могло, по той простой причине, что на этой земле мы были первыми викингами. Первыми! Первыми на неведомой земле, богатой золотом! Первыми! Что сравнится с этим? Даже горделивое осознание, что ты первый у любимой женщины, меркнет перед этими магическими словами: «Мы были первыми из викингов, высадившихся здесь». Сравните – и вы поймете, о чем я говорю.
Оружие, которое мы рассматривали после боя, немало нас позабавило. Вооружены они были копьями, дротиками, специальными копьеметалками, с помощью которых их копья и дротики летели очень далеко, но все это оружие имело лишь каменные наконечники, а палица утыкана была каменными же острыми лезвиями. Не то кремень, не то еще какой камень, вроде обсидиана… Несколько человек были облачены в доспехи из кожи и прутьев.
Стало ясно, что теперь это была наша земля. Здесь ничто и никто не сможет нам противостоять. Их оружие не могло сравниться с нашим, их копья и дротики ломали наконечники при столкновении с кольчугами и шлемами. Мы, смеясь, собирали золото и складывали его на специальную ткань, чтобы потом Орм разделил всю собранную добычу. Никто и не думал утаить от своих соратников даже маленькой сережки, богатым она не сделает, а вот голову за такую выходку потерять было бы очень легко. Добычу снесли на драккар. Настроение у всех было прекрасным, только наш певец Бьорн был мрачен. Он смотрел на новую землю и хмурился, поджимая губы. Казалось, он принюхивается к запахам зеленого берега, но то, что он чует, ему не нравится. Поведение Бьорна обеспокоило нас – уже не первый раз он доказывал, что его предчувствия не обманывают его.
– Здесь будет очень жарко, – наконец, сказал он. – Здесь пахнет лютой и темной смертью.
– Здесь и так жарко, Бьорн! – засмеялся Орм. Он боялся, что мрачный вид скальда внесет сумятицу в настроение воинов, но мы все были слишком воодушевлены легкой битвой и солидной добычей.
– Я говорю о другой жаре, хевдинг. Я говорю о том огне, который рождается при пляске валькирий, набирающих смелых воинов в дружину Одина.
– А разве не все мы мечтаем о такой смерти, скальд? – Веселье наше уже почти сошло на нет, мы внимательно прислушивались к словам Орма и Бьорна.
– Ты прав, хевдинг! – воспрял певец. – Мы не старые бабы и не бонды, что искать соломенной смерти, когда можно прямо шагнуть за столы Валгаллы!
Орм улыбнулся, кивая, а мы снова обрели веселое расположение духа. В конце концов, даже если все мы останемся на этих берегах, это гораздо лучше, чем умереть в своем темном доме, под завывание жен и взвизги детей.
Я проснулся мрачным и грустным одновременно. Человек никогда не бывает доволен тем, что имеет, даже если сбылась его мечта. Моя сбылась, я ушел из лживого века в век достойный, но теперь мне уже мало было роли наставника в дружине Ярослава Мудрого, я уже жалел, что никогда мне не сесть на рум драккара и никогда, никогда не быть первым из тех, кто мягко, как тигр, спрыгивает на яркий песчаный берег неведомой земли, о которой никто еще даже и не слышал…
Разозлившись на самого себя, я вышел из избы и закурил на крылечке. Пока все спали, следовало бы поработать с мечом, но я вместо этого лелеял свои капризы. Очень редко, но я все же позволял себе небольшую ипохондрию. Уходя, она всегда давала мне новые силы и бодрость. Я притушил сигарету и, отойдя за избу, где спали ротники, прокрутил несколько раз базовое като с мечом, очищая сознание от глупых печалей и ненужных тревог. Успокоившись и взбодрившись, я вышел из-за избы и пошел в конюшню, проведать своих лошадей. Там все было в полном порядке, Харлей и Хонда, стоявшие в одном деннике, очень мне обрадовались и потерлись о мои руки бархатными губами, видимо, ждали хлеба, но не обиделись, когда увидели, что я зашел просто так. Все-таки это и в самом деле лучшая компания для меня, видимо – лошади, собаки, нежити и люди, которые жили тысячу лет назад. Сова исправила ошибку моего рождения и вернула меня туда, где я, как я чувствовал, был куда более уместен, чем в двадцать первом веке.
Вскочил я ни свет ни заря: небо только еще собиралось розоветь, но было еще не до конца в этом уверено. Я приобретаю скверные привычки, однако. Ложусь рано, встаю рано… А ведь я благородная, настоящая «сова», которая ложится часов в пять утра и редко встает раньше четырех часов пополудни! Докатился я, однако.
В избу мне идти уже не хотелось, и я остался во дворе, который решил теперь толком осмотреть, так как вчера мне было не до этого. Двор был большой, стояли на нем две длинные избы, одна для нас, вторая для обозников, была конюшня, амбар, летняя стряпка и кухня, которой, как я понял, пользовались только с наступлением холодов. Еще наособицу стояла маленькая избушка, которую занял Ратьша со своей тенью.
Меня удивило то, что Ратьша не поставил на ночь часовых, но потом я подумал, что Владимир, узнай он про это, расценил бы такой поступок как прямое оскорбление. Да и не мне судить действия тысяцкого, в конце концов. Наставник? Вот и наставляй, значит. Некого? Ну тогда себя наставляй, это тоже полезно.
Солнце все же решилось наконец и встало. И сразу же обозные засуетились, как муравьи, по всему двору. Я снова сел у крыльца, дожидаясь, пока проснутся дружинные и когда наши кашевары позовут нас к столу. Ждать и того и другого пришлось недолго, но первым на двор вышел Ратьша, одетый в светлую холстинную рубаху и такой же ткани порты синего цвета. Я усмехнулся, нурманский сон настроил мои мысли на особый лад, и я вспомнил, что синий цвет у викингов был цветом одежды мстителя. В Норвегии нас с воеводой в портах такого колору попросту бы не поняли.
После завтрака воины разбрелись по двору, маясь от безделья, видно было, что после долгого похода им было бы интереснее побродить по столице, но Ратьша высказался ясно – всем сидеть на подворье и не рыпаться. Еще не хватало нам какой-нибудь драки с поножовщиной, учитывая, с чем мы прибыли вместо дани. Ворота подворья, запертые на ночь, теперь были открыты настежь, и в них с интересом смотрели проходящие по своим делам киевляне. Вчерашних варягов видно не было. Да и хорошо, что-то у меня с ними не все ладно выходит.
