Беглец (СИ) - Никонов Андрей

Лаури Векстрём не считал себя сумасшедшим. Когда бросил университет и ушёл воевать против русских в Карелии, когда бил кухонным тесаком часового в поезде. И даже когда проклятый Хийси двинул его головой о стену, он только на секунду потерял сознание, но не разум.

Валяясь на кровати в обшарпанной больничной палате, корреспондент старательно выкрикивал шведские слова вперемешку с русскими. Идиоту никто не задаст серьёзный вопрос, и следят за ними гораздо меньше. К тому же, в советской больнице неплохо кормили, без изысканных блюд, но к ним Лаури и не привык. Привык он к другому — слушать других, задавать вопросы, выуживать факты — это в газетной работе самое главное.

В соседней комнате лежал полицейский по фамилии Марочкин, которого бандиты подстрелили. Их с Марочкиным привезли вместе, в пятницу, и тут же возле палаты, куда положили полицейского, поставили ещё одного, с винтовкой. Когда к полицейскому пришёл его коллега, Лаури того перехватил. И изображая ненормального, выложил кое-что про Хийси. Полицейский оказался любопытным, просидел возле постели Лаури не меньше получаса, выслушал историю о злодеяниях, а заодно и сам кое-что рассказал. Фамилия Хийси была Добровольский, Лаури мог поклясться, что раньше убийцу брата звали иначе, но теперь вот так. А ещё этот Добровольский сбежал, но полицейский заверил, что деваться ему некуда. И что они ждут, когда очнётся сосед Лаури, Марочкин, чтобы того допросить.

Марочкин упорно не желал возвращаться в этот мир, зато допросили Лаури — ближе к вечеру к нему пришли чекисты, и долго выясняли, что же он знает про Хийси-Добровольского. Лаури повторил им почти то же самое, что и полицейскому, а поскольку говорил он в основном по-шведски, а гости — на ломаном немецком, чекистам постоянно приходилось уточнять и переспрашивать. Они злились, теряли терпение и постоянно переговаривались между собой. Так Лаури узнал, что бандиты, которые на него напали, из села Дятлово, и что скорее всего Хийси не дурак садиться в другой поезд, и побежит через Кандагуловку, небольшой посёлок, стоящий на дороге из Москвы в Японию. Туда чекисты собирались послать целый отряд, чтобы схватить злодея, но сперва решили поискать по деревням. В принципе, Лаури мог бы на этом успокоиться, через пару дней показать, что пришёл в себя, дождаться, когда его врага расстреляют. Он даже для этого добавил несколько понятных русских слов о том, что он из коммунистической газеты и всегда поддерживал мировой пролетариат. Этого оказалось достаточно, чекисты поняли, что ничего больше от иностранца не добьются, строго настрого предупредили, чтобы Лаури оставался на месте.

— Dra åt helvete, för fan bögar, — сказал он им на прощание, вежливо улыбаясь.

Чекисты тоже что-то такое пробормотали про мать Лаури, зашли к полумёртвому Марочкину, убедились, что тот до сих пор не пришёл в сознание, и отправились по своим делам.

Когда Лаури остался один, он прогулялся по больнице, благо его никто не останавливал. Одноэтажное здание было поделено на несколько палат, в которых лежали пациенты, ещё тут была операционная, комната для врачей, смотровой кабинет, две печи в подвале рядом с покойницкой, и одна наверху, кухня, где сердобольная повариха наложила иностранцу целую тарелку пшённой каши со сливочным маслом, две кладовые и коморка сторожа. Больных оказалось немного — вместе с ним и Марочкиным семеро, трое лежали в большой палате на шесть коек, и ещё двое в такой же, только на восемь. Ещё две палаты были пусты. Комнаты, где лежали Лаури и полицейский, находились в самом конце коридора, так что, получалось, часовой охранял их двоих,

Марочкин очнулся часа через два после ужина, когда окончательно стемнело, и больница практически опустела. Он стонал и тихо звал сестричку, но никто так и не появился. Солдат возле его палаты спал, удобно устроившись на деревянной лавке, винтовка лежала рядом, на полу, Лаури подошёл к кровати полицейского.

— Ты кто? — тот, прищурясь, вглядывался сквозь полумрак.

— Я есть иностранный корреспондент, — ответил Лаури, пододвигая табурет, — ехал в тот поезд. Что, вы в порядке?

— Не знаю, — признался Марочкин, — который сейчас час?

— Полночь почти, скоро тридцать первый март.

— Ох, это я сутки провалялся. Нет, больше. Дай попить, что ли?

Лаури подождал, пока Марочкин осушит кружку воды, даже помог придержать.

— А скажи, приходил ко мне кто? — агент шумно вздохнул, закашлялся.

— Да, полицейский был, — подтвердил Лаури, — спрашивал про господин Добровольский, который заперт в поезде, но ты плохо говорил.

— Не помню, — признался Марочкин, с трудом выговаривая слова, — вообще ничего. Только как этот Добровольский бандитов убивал, а потом как отрезало. Он где сейчас?

— Бежал. Боится, что вместе с бандитами. Твои друзья сказали, его расстреляют, как только найдут.

— Нет, — сотрудник угро попытался приподняться на кровати, понял, что не сможет не то что встать, а даже сесть, и заговорил, стараясь чётко и медленно выговаривать слова, чтобы иностранец понял, — послушай, надо им сообщить, что он нам помогал, считай, спас всех. Точно, он же говорил, что не убивал этого Крутова, по ошибке его взяли, а по поступкам свой, однозначно. Вдруг они его до утра отыщут? Не поверит же никто, что он лиходеев, как котят, придушил. Слушай, будь ласков, сходи к медсестричкам, может, пошлют кого, а? Дело срочное, вдруг завтра не очнусь, надо доложить, иначе поздно будет.

— Конечно, — Лаури успокаивающе улыбнулся, кивнул, наклонился над собеседником, — дело есть дело. Я понимаю.

Он резко выдернул из-под головы Марочкина подушку, придавил её к лицу агента, и держал двумя руками, пока тот не перестал дёргаться. Лаури проверил для верности пульс — полицейский умер, и больше никому ничего не расскажет. Швед мысленно прибавил ещё одного большевика к своим победам, за последние несколько дней это был уже второй, неделя выдалась удачной. И вышел в коридор. Часовой всё так же сладко спал, людей вокруг не наблюдалось, Лаури поднял винтовку, покачал в руках, ощутив знакомое по войне чувство уверенности. Нет, он не будет ждать, пока чекисты поймают беглеца, он сам с ним разберётся. В войну им выдавали коммунистов за несколько десятков марок, здесь он тоже найдёт, с кем договориться.

На винтовке не было штыка, и задушить часового подушкой Лаури не рискнул, но о в больницах хватало других средств, чтобы лишить человека жизни. Швед пробрался сперва в кладовую с вещами, забрал пальто, ботинки, фотоаппарат и пиджак, в котором лежали бумажник и путеводитель. Два чемодана уехали вместе с поездом на Дальний Восток, но Лаури о них не жалел, наверняка они дождутся его на вокзале, если он решит ехать дальше. Потом он залез в каморку с бинтами и склянками. Коричневые баночки с хлороформом он помнил ещё с войны, но сперва откупорил другую, прозрачную, с притёртой пробкой. В склянке был спирт, Лаури почувствовал, как огненный комок прокатился по горлу, бухнул в желудок, а потом выстрелил вверх, в мозг, десятикратно усиливая чувство уверенности. Комок бинтов, пропитанный хлороформом, прижался к носу и рту часового, тот открыл глаза, попытался вскочить, но не успел, затих, свесившись с досок.

— Третий будет, — удовлетворённо сказал Лаури, вытащил из кобуры солдата наган, из кармана — пачку патронов, винтовку он брать поостерёгся. — И ещё несколько. Это вам за Карьяла.

Деревянное здание больницы освещалось керосиновыми лампами, сторож спал, две медсестры пили на кухне чай и разговаривали, дверь туда была закрыта. Швед подпёр её стулом, огляделся, намечая места, откуда должно пойти пламя, затушил одну лампу, пролил немного керосина на пол, потом хлопнул себя по лбу, и достал из кладовки склянки со спиртом. Перетащил в свою комнату солдата, раздел его догола, уложил в кровать, а одежду разбросал по полу. Обильно полил свою комнату и комнату агента, щедро разбрызгал спирт по бумажным обоям в коридоре, а в кладовке налил побольше керосина — там огонь разгорится в первую очередь. Голубые огоньки побежали в разные стороны, перекидываясь с мебели на стены и поджигая бумажные обои, швед не стал ждать, пока вокруг воцарится горящий ад, открыл окно в палате Марочкина, выскользнул на улицу. Если брат смотрел на него с того света, то наверняка гордился.