В. Бирюк - Косьбище
Вот так-то Ванечка. Это ты себе мозги морочишь: как бы Русь от курных изб избавить, как бы сеном всю худобу на Руси обеспечить. Чтоб такое спрогрессировать, чтобы было «в человецах благорастворение». А «человецы» эти проблемы решают просто: «золотишко отобрать, головёнку оторвать, сопричастных — потравить и спалить». И это нормально — люди решают свои проблемы в рамках своих возможностей. Пятидесятипроцентная детская смертность — это проблема только для тебя. Здесь это не проблема, это нормально, обычно. Это элемент общепринятого образа жизни. «Все так живут». Даже если бы ты им о своих мечтах рассказал — покрутили бы пальцем у виска. Блаженный, убогий. А «убогие — у бога» — зачем ему богатства земные когда он — уже «у бога». Отобрать и, как заканчивались в моей России в «лихие девяностые» почти все школьные сочинения на тему «Кем я буду когда выросту»: «И фиг меня найдут». Ведь есть же простая русская народная мудрость: «Каждый — за себя. Один бог — за всех».
Очень скверно, что из некоторых «всех» я вижу не всех.
– Когда она сюда придёт?
Это я спросил. И — попал. Кудряшок дёрнулся, спрятал глаза. Потом начал врать, с чисто честным выражением лица. Называется: «на голубом глазу». Ближайший и яркий представитель — «голубой жулик Альхен». Здесь прилагательное «голубой» отражает не сексуальную ориентацию, а эмоционально-стилистические особенности поведения. Вранья.
– Дык, кто ж знает, она ж сама — хозяйка, вот скотину выгонит, мужиков на покос соберёт, бабам на усадьбе уроки раздаст и придёт, поди.
Врёт. Значит… Или мы не слышим, или не слушаем. Ёжику понятно, что беглецам уходить удобнее затемно. Можно спокойно спалить заимку: от веси огня не увидят, а дым-то при ясном дне далеко видать. Можно ускакать подальше, максимально оторваться от возможного преследования. «Перунова жёнка» должна быть где-то рядом, где-то здесь, в этом ночном лесу. И Кудряшок надеется, что она его выручит. «Надежда умирает последней». Не знаю, кто там ещё в очереди стоит, но этой — время уже пришло.
Ивашко — наетый, Николашка — разутый. Поманил Сухана и Ноготка. Вышли во двор. Постоял-послушал. Ничего. Ветерок в листве, птицы ещё не поют. Идти в темноте искать… Или у меня паранойя? Но от паранойи не умирают, умирают от её отсутствия. А баба может разобраться в ситуации, привести из веси мужиков, объяснить им картинку как ей придумается… Могут быть бифштексы. «Бифштексы» — потому что с кровью. Возможно — с нашей.
Кажется, сложилось новое правило: «Не знаешь что делать — спроси зомби». Как бы «живой мертвяк» не ответил — не обидно.
– Сухан, ты ничего не слышишь?
– Слышу.
– Что?! Где?!
– Вон в той стороне — дерева друг о друга трутся. Там вон — ветка по стволу стучит. Там…
– Стоп! Человека слышишь? Шаги, дыхание?
– Нет.
Где-то я ошибся. Может, рано ей ещё? А может они далеко отсюда встречу назначили? Или вправду — утром? Идиот! «Курица — не птица, Болгария — не заграница, женщина — не человек» — русская народная. Мудрость, факеншит!
– А бабы не слышишь?
– Есть. Там. За забором. Репу ела недоваренную — теперь пердит тихонько.
Мы стояли посреди двора и говорили, хоть и негромко, но не скрываясь. Шум веток от кинувшейся от забора в сторону леса женщины услышал даже я.
– Брать! Вязать! Живьём!
Я — не ловчий или доезжачий, не вертухай или пограничник — строить охоту, хоть на зверя, хоть на человека мне по жизни не приходилось. Пока добежали до ворот, пока обежали забор до того угла, где баба была… А в лесу-то темно. И тихо. Как-то… туда лезть… Но Сухан взял след. Чётко, как гончая — верхним чутьём. Не по траве, по земле — по воздуху.
Азарт погони. «Она бежит, он её догоняет» — классика любовных сюжетов. У нас тут такая любовь образовалась… мужики отстали, а я вскочил в очередное тёмное место под деревьями, краем глаза поймал движение слева, тёмного в тёмном, автоматом подставил свой дрючок и услышал звяк. Что-то железное стукнуло по моей, уже высохшей, берёзе.
Перунова жёнка выскочила вслед за мной на полянку. Что она себе под нос шипела — я не особо слушал: у неё в руке кинжал. Как говаривал Аркадий Исакович: «маленький ножичек нулевого размера». Баба, ссутулившись и выставив вперёд руку с ножом, шла на меня, но тут на полянку выскочили Сухан с Ноготком. Баба взвыла, скинула с плеча мешок и зашвырнула его в кусты. Затем, зверски оскалившись и зарычав, кинулась на Сухана. Я перепугался страшно: было такое ощущение, что он не только не собирается защищаться, но даже и сдвинуться без команды не сможет. А он и не сдвинулся: просто стукнул кулаком левой по руке с ножом и основанием открытой правой ладони — бабе в подбородок. Офигеть! Ближайший аналог такого удара основанием открытой ладони — удар из стойки в хортинге. Но откуда на Угре «хортинг»? Или это тоже из базовых общечеловеческих?
…
Ноготок увязывал бесчувственную бабу и бурчал на тему того, что «вот, придётся на спине тащить. Неужто нельзя было мягче? Чтоб сама шла». Сухан стоял столбом и упрёков не воспринимал. Я восстанавливал дыхание, крутил в руках «ножик нулевого размера», и пытался вспомнить снижающий давление и подходящий к случаю анекдот. Чем хорош фольк — есть на любой случай.
«Пошли как-то чукча с геологом на охоту, нашли берлогу. Чукча начал туда снежки кидать, мишка вылез. Чукча побежал, геолог — за чукчей, медведь — за геологом. Бежит геолог по тундре и вдруг задумывается: «А чего это я бегу? У меня же ружьё есть». Снял с плеча ружьё, застрелил медведя. Тут чукча подбегает. Очень недовольный: «Геолога глупый однако. Зачем медведя стреляла? Теперь в стойбище сама тащить будешь».
Перунова жёнка — усадистая. Но на медведицу не тянет — дотащим. Сухан вскинул упакованную бабу на спину, и мы пошли к остальным.
…
В наше отсутствие остальные вели себя плохо. Обижали друг друга, толкались и беспорядочно бегали. Кудряшок вообще, уже убегая со двора, в воротах влетел головой в живот Сухану. Ошалел, отскочил, глянул в мою сторону и… кинулся в сторону Ноготка. Нормально беглец бежит в сторону меньшего из противников. Так человеческие инстинкты устроены. Но я, видимо, настолько вырос в его глазах, что он предпочёл мне весьма немелкого Ноготка.
Апперкот от Ноготка он уже пробовал, теперь попробовал хук. Который по-русски — просто «крюк». Ну, когда мимо тебя что-то бегает — чем же ещё это «самобеглое» зацепить, как не крюком? Только на мой вкус Ноготок делает движение как-то вяловато. Понятно, что нет прыжка как у Тайсона — чисто доворотом корпуса работает. Но ведь можно же совместить с разгибанием коленей и получить восходящий хук, или наоборот, со сгибанием. Тогда будет нисходящий. Простейший вариант я ему показал, а дальше он думать не хочет. И всё время — только правой. Пару раз получилось и вот сразу какая-то самоуверенность, самоуспокоенность. Нет поиска, саморазвития, стремления к росту над собой, к прогрессу и совершенству. Придётся с ним предметно разбираться.
Громкие сложносочинённые предложения в Ивашкином исполнении со стороны поварни прервали составление плана тренировок. Я уже подбегал к кухонным дверям, когда оттуда раздался истошный женский крик, резко оборвавшийся каким-то «хек».
" — Куме! Лови секиру!
– Хек!
– Да ты не хекай, ты кажи: пиймав чи ни?»
Здесь — поймали. Но не секиру — лавку. Теперь она валялась, сбитая набок, посреди поварни. На её ребре животом лежала Кудряшкова баба. Стоявший над нею Ивашко приподнимал бабёнку за волосы, а затем резко опускал, так что баба снова билась животом и рёбрами о ребро лавки. Вот у этого спортсмена — движение правильное, нисходящее. А теперь — восходящее. Но нет доворота корпуса и собственно удар кулаком отсутствует. Как бы их двоих объединить? Так, тут человека убивают, а я… Хотя, это же баба, причём здесь — «человека убивают»? Но все равно — непорядок.
– Ивашко! Отставить! Доложить обстановку!
– Чего? Какая остановка? Чего наложить-то?
Опять из меня старые строевые привычки прорываются. Ведь самому трёх недель в сапогах хватило, чтобы понять… А вот же — лезет и лезет.
– Что здесь произошло?
– Дык чего. Сука эта… Ну, Николай придремнул, а эта змея подколодная, погрызла, подлюка, завязки наши… И подол прогрызла, и вязки. Ну, мы там, в сеннике её лыком повязали, чего крепче — не было. Ну… Ка-а-к саданёт Николашку поленом с пола. Я, было, вставать начал… Да… А тут это… гад меня ногами. Вот… Ну я под стол и завалился. А она, вишь ты, со стола нож ухватила и ироду этому вязки порезала. Я тут из-под стола выбираюсь, их рубить, а они к дверям. Тут сука эта тому змею и говорит: беги. А сама поворотилась и на меня с ножиком. И вот — лавку под ноги сбила… Я пока опять встал… Ну, думаю, убью гадину, в куски порежу. А потом твои слова вспомнил. Ну, помнишь, ты говорил, что живой враг смешнее мёртвого. Да и мне… не марать же гурду бабской кровью. Я лавку подхватил и её, стало быть, в брюхо. Ага. Она как согнулась, так я её опять лавкой же. Ну там, по хребтине, по ушам маленько. Вот.
