Виктор Дубчек - Красный падаван
Нарком поёрзал в кресле.
— Это зависит только от времени, — сказал он, незаметно разминая затекшие ноги, — но нет уверенности, что это время нам предоставят.
— Да, — прищурившись, сказал Сталин, — товарищ Шапошников отмечает, что наступательные действия немцев утратили сосредоточенность.
— Если они уже знают…
— Что разведка?
— Пока нет сведений, но это было бы логично.
— Ускорить.
— Товарищ Судоплатов предлагает играть вторым номером, — возразил Берия, — я поддерживаю. Активность противника нам и так скажет достаточно много, зато не придётся подставлять своих людей.
— Пожалуй. — Сталин поднял стакан, поморщился: чай почти остыл. — По времени мы идём с запасом, а Гитлер парень горячий — не утерпит, начнёт суетиться. Жаль, не удалось волкодавов твоих на орбиту забросить.
— Не думаю, Иосиф Виссарионович, — пожал плечами нарком, — союзники уже достаточно сильно на нас завязаны, им смысла нет менять флаги.
— Пожалуй, — повторил Сталин. — Что с городком? Место согласовали?
Берия чуть замялся.
— Говори, Лаврентий, не томи, — добродушно сказал Иосиф Виссарионович, — Москву мы немцу не сдадим ни при каких обстоятельствах.
— Тогда там же, товарищ Сталин, в Балашихе. Резервная площадка в Саратове. Пока собрали времянки, к осени поставим нормальные домики. Охрана сформирована.
— А с материалами что?
— Четыре партии уже получили, — кивнул Берия, — и часть документации. Космодром прекрасно справляется. Их челнокам ведь даже покрытие не требуется: мы землю просто утоптали — «Титаны» принимаем без каких-либо сложностей.
Наркому очень нравилось произносить новое, но уже прочно вошедшее в его лексикон слово — «космодром».
Иосиф Виссарионович покосился на него, оглаживая усы:
— Кто работает по теме?
— Пока товарищ Патон разбирается, послезавтра химиков подключим.
Сталин удивлённо поднял бровь.
— Перевод займёт некоторое время, — пояснил Лаврентий Палыч.
Сталин кивнул.
— Роботы?
— Роботов мы загнали в ангар и отключили, — сразу же развёл руками Берия, — обеспечить секретность пока было бы невозможно. Сами понимаете…
Иосиф Виссарионович понимал. Роботы союзников действительно производили впечатление.
— Нет, — возвратился он к больной теме, — даже малейшая утечка информации сейчас недопустима.
Берия внутренне поёжился.
— Товарищ Сталин, если Лорд Вейдер действительно не в состоянии сейчас отвести «Палач» на орбиту над территорией СССР, то, нет сомнений, в Берлине уже имеют некоторое представление о наших новых союзниках. Главное, что полным знанием…
— Знание — дело наживное, — резко оборвал Сталин, — если его нет сегодня, то оно будет завтра. Мы не можем позволить противнику овладеть этим знанием прежде, чем сами освоим новые возможности.
— Большинство технологий союзников достаточно сложны, — начал было Берия, отчётливо понимая, что спорит уже по инерции.
— Да ты посмотри на них, Лаврентий, — твёрдо сказал Иосиф Виссарионович, подразумевая инопланетных союзников, — просто посмотри внимательно. Чем они могут удивить нас, большевиков? Техникой?
Он хлопнул ладонью по подлокотнику кресла, словно подзывал расшалившегося пса.
— Говорят, что трудно овладеть техникой. Неверно! Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять. Мы решили ряд труднейших задач. Мы свергли капитализм. Мы взяли власть. Мы построили крупнейшую социалистическую индустрию. Самое важное с точки зрения строительства мы уже сделали. Нам осталось немного: изучить технику, овладеть наукой. И когда мы сделаем это, у нас пойдут такие темпы, о которых сейчас мы не смеем и мечтать. И мы это сделаем, если захотим этого по-настоящему! Если мы захотим этого по-настоящему, то нас некому и нечем будет остановить. Если потребуется, мы дойдём до Берлина, до Парижа, затем дотянемся и до звёзд.
Берия поднял глаза к небу. Со сталинской дачи звёзды казались маленькими и близкими, как Париж — «скучным и некрасивым».
— Дело это, конечно, не лёгкое, но вполне преодолимое, — продолжал Иосиф Виссарионович. — Наука, технический опыт, знания — всё это дело наживное. Сегодня нет их, а завтра будут. Главное тут состоит в том, чтобы иметь страстное большевистское желание овладеть техникой, овладеть наукой. При страстном желании можно добиться всего, можно преодолеть всё.
Берия подумал, что на самом деле Париж город красивый. Несправедливо считать его скучным только потому, что он пока чужой. Дойдём — развеселим обязательно.
А звёзды… что звёзды. Никуда они не денутся.
Да и роботов, если потребуется, брать со стороны не будем. Воспитаем в своём коллективе.
В ночной тишине раздался негромкий довольный смешок. Он посмотрел на Сталина. Тот улыбался в усы.
— Взбодрился, Лаврентий? — лукаво спросил Иосиф Виссарионович. — Ну, пора и за работу. Что там у тебя было по Малой земле?
— Дневников на войне я не вёл, — сказал Мясников, оглаживая брови. — Но огненные дни и ночи не забыты.
Половинкин с уважением посмотрел на майора.
— Испанская? — спросил он тоном знатока.
— Испанская… что испанская, — с иронией ответил майор, потирая шрам на подбородке, — как будто в наше время честному человеку и проявить себя негде.
— Финская, испанская, а где ещё-то? — Коля немного подумал и с удовольствием процитировал: — Молодое Советское государство проводит миролюбивую внешнюю политику.
Мясников даже крякнул, морща переломанный нос.
— Ты, лейтенант, головой подумай для разнообразия. Мы-то, может, молодые и миролюбивые, а вот они, — майор махнул рукой на запад, — старые и злобные. И место своё хоть как-то понимать начинают, ежели их гвоздить с утра до вечера. Так что, Коленька, si vis pacem — para bellum.
На последних словах Окто, с любопытством слушавший беседу, немедленно вскинулся:
— Лейтенант, что сказал майор?
Ага, подумал Коля. Выходит, не такие-то вы и всезнайки, товарищи пришельцы, — иностранных слов не понимаете. Хотя, конечно, ничего нет стыдного не знать, стыдно — не учиться.
А учились легионеры, прямо скажем, на совесть, от души. Само собой, в этом деле сильно помогали их продвинутые средства связи и прочие электрические чудеса: бывало, вот только что он каких-то твоих слов не понимает, а потом голову так набок наклонит, будто к чему прислушивается, — и раз, всё ему уже ясно, и даже эти самые слова употребляет только что не грамотнее тебя самого.
«Да, — подумал Коля, — с энциклопедией над ухом любой дурак за умного сойдёт. А если не совсем дурак, да ещё в этой самой энциклопедии научен ковыряться — так и вовсе. Вот только ум определяется не количеством книг под рукой и даже не объёмом забитых в башку знаний, а умением на основе этих знаний делать верные выводы.
Ну и пролетарским чутьем, само собой. Потому что будь ты хоть сто раз профессор, а без пролетарского чутья цена тебе — ноль.
А, кстати, и проявим», — решил Коля, честно разводя руками перед ожидавшим ответа Окто:
— Я, товарищ капитан, сам нихт ферштейн.
Вот теперь Окто кивнул, немецкие слова явно понимая. Половинкин сделал мысленную пометку — никогда не знаешь, какие мелочи могут пригодиться, хотя бы и умникам в штабе. Прямо скажем, впечатление десантники производили очень приятное, но Коля все-таки служил в НКВД, а в училище бдительность вбивали накрепко. Вот так однажды старшина Вороватов подсунул ему какую-то бумажку на подпись, Коля не глядя подмахнул — а это оказался рапорт с просьбой объявить ему, Половинкину, три наряда вне очереди.
Не выручили иголочки-то.
Ржали над простоухим Колей всей казармой, да и сам он ржал — славный вышел урок. Но тогда-то была просто учёба, а здесь, в тылу врага, всё по-настоящему. С новыми союзниками-друзьями ссориться было, прямо скажем, никак нельзя. Половинкин, и вообще замечавший за собой свойство сосредотачиваться и суроветь в сложных жизненных обстоятельствах, молча делал, что пришлось. Майор Куравлёв, конечно, по-своему молодец — не позволил молодым красноармейцам растеряться в плену, да и в целом грамотный. Но только глупо от начальника склада вещевого довольствия ожидать особой бравости. Тем более что к нему самому, всего лишь лейтенанту — хоть и госбезопасности, — товарищи инопланетяне относились с каким-то особенным отчётливым уважением, какого здесь в лесу никто из землян больше не удостаивался. Вот и приходилось…
С появлением советского осназа Коля вздохнул с большим облегчением. Майор Мясников как-то очень легко и быстро расставил, прямо скажем, сумбурные точки над «ё».
— Так что, — сказал он, отдав честь и крепко пожимая руку Окто, — выходит, ты меня понимаешь, а я тебя нет.
