Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 1. Охота на монстра
— Это что, кличка такая? — спросил Шибанов.
— Ну, не то чтобы кличка… Солдаты его так между собой называют, потому что его вроде как пуля не берет.
— Имя-фамилия у этого заговоренного есть?
— Так точно, товарищ капитан, — Лукашевич раскрыл папку. — Старшина второго пехотного полка Теркин Василий Степанович. Призван на военную службу в октябре сорок первого, участвовал в боях под Москвой, отмечен медалями за храбрость. Дальше вот самое интересное — в составе стрелкового батальона седьмой бригады 39-й армии принимал участие в попытках прорыва окружения в январе-феврале этого года. Ну, вы наверное, знаете, что тридцать девятая почти полностью погибла… около пяти тысяч солдат и офицеров попали в плен к немцам, остальные были убиты. К нашим прорвалось через кольцо окружения человек триста. И Теркин среди них.
— Пока не вижу ничего необычного, — заметил Шибанов. — Триста человек — это, с точки зрения статистики, очень много.
— Подождите, — Лукашевич перебирал листы. — После этого Теркин участвовал в каждом нашем наступлении на позиции 9-й армии. Вы не представляете, что там было, товарищ капитан! Просто жернова, понимаете? И эти жернова нас мололи в кровавую труху!
— Постарайтесь без обобщений, лейтенант, — поморщился Шибанов. — Я не хуже вас знаю о трудном положении на этом участке фронта.
— Извините, — Лукашевич поднялся и направился в угол, где стояла спиртовая конфорка. Зажег огонь и водрузил на него закопченный чайник. — Я продолжаю. Два или три раза Теркин оставался одним из очень немногих выживших — может быть, речь шла о десятке из полка. Когда немецкая авиация раскатала батальон майора Чеботарева — это было в марте — из всего батальона в живых осталось только двое — Теркин и рядовой Овечкин, которому оторвало ступню. Теркин вытащил Овечкина на себе. После этого о нем и стали говорить, как о заговоренном. Овечкин клялся, что пока старшина тащил его к своим, рядом с ними не упало ни одного снаряда.
— Да, — сказал капитан, — это уже кое-что.
— Я поднял все доступные документы, — Лукашевич поставил перед Шибановым металлическую кружку, аккуратно положил на клочок газеты три ржаных сухаря. — Получается, что Теркин без единой царапины вышел из двадцати трех боев, восемь из которых закончились почти полным уничтожением тех подразделений, в которых он служил, пятнадцать — чрезвычайно тяжелыми для нас потерями. По-моему, это можно назвать особыми способностями, хотя я, честно говоря, не понимаю, как это у него получается.
— Дайте поглядеть, — Шибанов протянул руку к папке. Некоторое время он внимательно читал документы, не обращая внимания на разливавшего чай Лукашевича. — Что ж, хорошая работа, лейтенант. Теперь мне хотелось бы взглянуть на самого героя.
— Вы пока пейте чай, товарищ капитан, а я схожу за Теркиным.
— Да, — рассеянно кивнул Шибанов, продолжая изучать содержимое папки, — только вот что, приведите его не сюда, а в штабную землянку. Мне понадобятся свидетели.
Чай и сухари капитан оставил нетронутыми.
2
— Я, Теркин Василий Степанович, старшина второго пехотного полка, четырнадцатого года рождения, русский, беспартийный, несудимый, в присутствии начальника штаба 13-й стрелковой бригады генерала Осипова, комиссара бригады майора Зеленина и старшего уполномоченного особого отдела бригады лейтенанта госбезопасности Лукашевича, обязуюсь хранить в тайне все, что мне будет сообщено товарищем Шибановым по поводу моих особых способностей и согласен на проведение проверочного эксперимента.
Вот такую ерундистику пришлось мне повторить, ребята. И эдак торжественно, с выражением, как будто я не перед начальством стою, а в самодеятельности играю. Эти двое — генерал с майором — были уже принявшие, им такое представление даже нравилось. Особист наш, Лука, выглядел, как обычно, вареным осетром — черт его разберет, о чем он там думает. И только сам этот товарищ Шибанов смотрел ну очень серьезно, как будто ждал, что я что-нибудь напутаю, и очень ему этого не хотелось. Ну, я и не напутал — чего парня зря расстраивать.
Парняга, я вам скажу, еще тот. Выше меня на голову, в плечах — косая сажень, нос перебит. Кулаки — как два моих. На груди — орденок. Но сам сытый такой, откормленный, видно, что не по окопам свою награду добывал. Лука на него смотрит влюбленными глазами, ну, думаю, все понятно, московское начальство прибыло.
— Ладно, — говорю, — сообщайте мне про мои особые способности, сгораю, между прочим, от нетерпения.
А товарищ Шибанов мне так ласково:
— Есть мнение, товарищ Теркин, что вы солдат неуязвимый. Знаете, как вас в полку называют? Заговоренный. Вот интересно было бы узнать, а что вы сами по этому поводу думаете?
— Да что тут думать, — отвечаю, — русский солдат, если только он не ленив и смекалист, легко может свою смерть обхитрить. Кто раз, кто два раза, а кто и сто. У меня вот пока получается.
— Ну что ж, — говорит товарищ Шибанов, почувствовав ко мне неизъяснимое доверие и по этому поводу переходя на «ты», — давай посмотрим, получится ли сейчас.
И достает из широких штанин револьвер системы «наган». Новенький, похоже, что недавно со склада. Откидывает барабан, высыпает на ладонь патроны. Все, кроме одного.
— Про «русскую рулетку» слыхал, старшина?
— Слыхал, — отвечаю, а у самого что-то в груди екает.
— Сыграем? — спрашивает.
— Да как-то не хочется, — говорю.
Он брови хмурит.
— Считай, что это приказ, старшина. Стреляешь три раза. Выиграешь — проси, что хочешь. Проиграешь — значит, не заговоренный ты.
У меня аж ладони взмокли.
— Нет, — говорю, — товарищ Шибанов. Это не игра, а глупость сплошная. Ну, кому нужно, чтобы я свои мозги тут по стенам поразвесил? От этого ж бригаде ни проку, ни толку, одни убытки. Хотите, я сейчас быстренько через поле сгоняю, и от фрицев вам живого языка приведу? Риска столько же, а пользы гораздо больше.
Смотрю, не нравится ему мое предложение.
— Вот что, старшина, приказы не обсуждаются. Если трусишь, так и скажи — трус я, мол. Вон, перед товарищем генералом скажи — я, Василий Теркин, трус и дешевка, боюсь проверить свои особые способности, нужные, между прочим, советской Родине. Хочу от проверки отмазаться и по этому поводу готов даже сгонять через поле к немцам. А уж языка ты там искать будешь или в плен сдашься — это науке неизвестно.
Ах, вот как, думаю, гнида ты московская.
— Ладно, — говорю, — будь по-вашему, товарищ Шибанов. Давайте мне ваш револьвер. Только уговор у нас будет такой: если я три раза выстрелю и живой останусь, очень мне желательно в этом случае вам в репу наварить. За такое ваше бесчеловечное отношение.
Тут наш комиссар, орел наш, взвивается до небес:
— Да ты что себе позволяешь, старшина! — кричит. — Товарищ капитан от самого наркома внутренних дел прибыл, а ты ему — в репу? Это, между прочим, уже антисоветской агитацией попахивает!
А мне уже все равно, я уже мысленно с жизнью попрощался.
— Это от вас, — говорю, — попахивает, товарищ майор. Потому что нам водку в цистернах из-под бензина привозят. Вы, когда курите, осторожней будьте, а то сгорите к едрене фене.
Тут генерал неожиданно оживился.
— Старшина прав, — говорит, — последнее время водка совсем дрянная стала. Сырец какой-то, и действительно бензином воняет.
А товарищ Шибанов мне протягивает «наган».
— Договорились, старшина. Три выстрела — и в репу. Я в обратку бить не стану, клянусь.
У меня аж под ложечкой засосало.
— Ну, — говорю, — если пропаду не за грош, на вас грех будет, до смерти не замолите.
Кручу барабан, подношу ствол к виску, думаю — эх, Господи, пронеси… Нажимаю — осечка.
— Отлично, — говорит товарищ Шибанов. — Еще два раза осталось.
А у самого глаза такие внимательные, будто хочет меня на всю жизнь запомнить.
Я кручу по новой. Наган блестит, весь в маслице, треск у барабана такой деловитый… Господи, молюсь про себя, по своей бы воле никогда такой глупостью страдать бы не стал, но раз заставляют ироды, спаси меня, как Ты всегда меня спасал…
Жму на собачку — щелк. Пусто.
Смотрю, у генерала в глазах какое-то беспокойство появляется.
— Может, хватит, капитан? Зачем судьбу зря искушать!
И комиссар, гляжу, как-то с лица сбледнул, осунулся.
— Действительно, товарищ Шибанов, по-моему, и так все ясно. Давайте подпишем ваше заключение — у старшины Теркина действительно есть особые способности, и дело с концом.
— Подпишем, — цедит сквозь зубы капитан, — только вот он сейчас третий раз вхолостую выстрелит, и сразу же подпишем.
А у меня, ребята, мандраж. Руки трясутся, как с бодуна. Ну, два-то раза ладно, Бог упас. А ну как на третий раз оно возьми да выстрели? И страшно прям до дрожи. Когда в бою, оно не так обидно — все-таки есть за что умирать. А тут-то за что? За бумажки их сраные?
