Виктор Бурцев - Вечное пламя
Иван покачал головой. Удивляться он, видимо, уже разучился.
– Мне просто хотелось вас разговорить, прежде чем подойти к главному. Дело в том, что я бы хотел избавить вас от этого груза.
– Он и так у вас…
Фон Лилленштайн покачал головой:
– Пока нет. Однако вы, наверное, даже не понимаете, что все происходящее с вами – заслуга этого камушка?
– Что вы имеете в виду? – осторожно спросил Лопухин. У Ивана было такое чувство, что вот сейчас он ходит вокруг чего-то большого, важного, огромного до такой крайней степени, что и осмыслить весь масштаб невозможно. Но вокруг чего?
– Плен. Возможная виселица. Даже я приехал сюда только из-за него. Может быть… – немец внимательно прищурился на Ивана, – какие-то странности? Было что-то необычное, правда?
Иван хотел соврать, но вспомнил слова Лилленштайна о том, что тот видит ложь, и промолчал. Оснований не верить странному немцу у Лопухина не было.
– Вот видите… Это, – фон Лилленштайн погладит камень, – игрушка опасная в неопытных руках. И прежде всего для своего владельца. Я изучаю такие предметы давно. Вы не поверите, но есть целый институт, который занимается подобными находками. Секретная организация.
– Зачем вы мне все это рассказываете?
Немец посмотрел на Ивана исподлобья.
– Я предвижу будущее, – он улыбнулся. – Не верите? Хотите эксперимент? – Он достал из стола бумагу и карандаш. Что-то написал. – Вот тут я напишу результат нашего с вами разговора. Вот. Пожалуйста. – Он свернул бумагу и отодвинул на край стола. – Потом мы с вами ее прочтем.
– Это ничего не доказывает.
– Как знать… Итак, давайте перейдем к главному. Времени мало. Я хотел бы избавить вас от этого груза. Но есть определенные правила. Вы должны подарить мне камень. Так порвется ваша связь с этим предметом, и я… вступлю во владение, скажем так.
Иван покачал головой. Усталость и апатия овладели им.
– Подумайте хорошенько. Потому что есть альтернатива, и она вас не обрадует. Ваша связь с камнем прервется, если вы умрете. Не сразу, конечно, пройдет некоторое время. Но мы можем и подождать, чтобы со временем взять этот предмет под свою опеку. У вас он не останется в любом случае. Я этого не допущу. Но есть выбор: добровольный дар и лагерь для военнопленных или… упрямство и виселица. Что вы выбираете?
Он осторожно, двумя пальцами взял свернутую бумажку, посмотрел на Ивана внимательно, с прищуром. Лопухин понял, что беседа кончилась. И надо выбирать.
Выбирать.
Надо.
В горле снова стало сухо. Язык, как жесткий наждак, раздирал нёбо.
– Я… вам камень не отдам.
И все. Как гора с плеч. Будущее, до того туманное и страшное, обрело вполне отчетливые очертания и, несмотря на весь свой ужас, уже не пугало.
Немец протянул ему бумагу.
«Вы откажетесь, и вас повесят», – было написано на листе.
Фон Лилленштайн холодно улыбнулся.
– Вот видите. Я могу видеть чуть-чуть вперед.
– Это ничего не доказывает, – буркнул Иван и встал.
Немец вздрогнул, прищурился.
– Постойте… Я вспомнил. – Он поднялся, поднял лампу и осветил лицо Ивана. – Да, конечно. Я вас видел… Видел. Там. На дороге, когда конвой, с которым я двигался, попал в засаду. Значит, моя карта у вас. Точнее, у Болдина. – Фон Лилленштайн покачал головой. – Видите, Иван Лопухин, какой непростой предмет попал к вам в руки? Сколько различных нитей сплелось в один сложный узел? Удивительно. – Он обошел пленного, распахнул дверь, кивнул стоявшим за ней солдатам. – А вы прощайте, Иван. Больше мы с вами не увидимся. Наверное, никогда.
52
Ивана вернули в сарай, где уже сидел Резун. Увидев Ивана, тот оскалился, хохотнул.
– Ну, политрук, как оно? Вымолил или в героя решил поиграть? А?
Лопухин сел у стены. Нашарил расплющенную тарелку. И неожиданно для самого себя улыбнулся.
– Чего лыбишься? – насторожился Резун.
– Да вот, представляю, как они тебя завтра на виселицу вздернут…
– С чего бы это? – Красноармеец вскочил. – Ты чего им наболтал, гнида?!
– Да уж постарался…
Резун шагнул было к Лопухину, но потом остановился.
– Э-э-э, нет. Это мы еще посмотрим. Я им еще кой-чего скажу, глядишь, передумают… Пригожусь еще… – Он плюхнулся на сено. – И пропуск у меня. Немцы своих слов не нарушают. Тут все честно, сказано – сделано. Не то что у некоторых пустобрехов…
Он успокоился и лег.
Иван еще долго в свете луны, едва-едва проникающем через щели в досках, рассматривал лицо Резуна. Тот улыбался чему-то своему, с закрытыми глазами представляя что-то приятное.
«А ведь он Болдина завтра сдаст со всеми потрохами. Да еще пойдет проводником, – подумал Иван, вытаскивая из сена миску. – Лилленштайн меня узнал. Стало быть, вспомнил про налет. Уж притворялся он там или с того света вернулся… какая разница? И карта… Что ж там, в карте, было особого? Он теперь Болдина не то что искать, травить станет. А эта гнида ему поможет…»
Иван осторожно встал. По телу пробежал холодок. Мурашки.
Тарелка сейчас более всего походила на специальную вилку, то ли для сыра, то ли для рыбы, что подают в ресторане – два широких зубца, широко расходящиеся в стороны, в зазубринах. Только очень большую.
Стараясь не шуметь, Лопухин подошел к спящему Резуну. Под ногой сухо щелкнул неведомо откуда взявшийся сучок. Иван замер. Красноармеец завозился, перевернулся на бок. Лопухин стоял в нескольких метрах от него, исполосованный луной, с разбитым, запекшимся ртом, кровью, размазанной по лицу. Страшный, будто мертвый уже…
Шаг. Еще один. Вот уже совсем рядом…
В разбитом колене проснулась колкая, острая боль.
Иван сжал зубы, оперся на здоровую ногу, занес над головой своей оружие и бросился на Резуна, стараясь нанести удар железной клешней точно в горло.
Сталь разорвала кожу на шее. Врезалась под нижней челюстью. Брызнула кровь, Резун заорал, вскинулся.
Но Иван, вцепившись как бульдог, все бил и бил его миской, целя в голову. Он несколько раз полоснул Резуну по лицу, в жуткой рваной, окровавленной дыре мелькнули зубы. Снова ударил в горло, но пробить гортань не смог.
Красноармеец с силой ударил Ивана в ухо, тот отлетел, оглушенный, и тут же был придавлен к земле. Резун навалился сверху, обхватил горло, сжал…
Где-то уже грохотали затвором двери. Орали проснувшиеся КАПО.
Лопухин чувствовал, что теряет сознание, перед глазами прыгали черные точки, он чувствовал, как ломается трахея… Резун навалился, его окровавленное лицо приблизилось к Ивану, и тот, ни мгновения не сомневаясь, обхватил голову красноармейца ладонями и что было сил вогнал большие пальцы рук тому прямо в налитые кровью глаза. И в тот же миг железная хватка на горле ослабла.
«Воздух! Воздух!!!»
Но Лопухин давил и давил… Пока что-то твердое не ударило по затылку, обрушивая его в темноту без слов и звуков.
– Все ж таки, Жора, не умрешь ты своей смертью, – сказал Василь, разглядывая убитого. – Этот-то дышит?
– Да вроде…
– Вроде, – передразнил Василь. – Вроде Володи, на манер Кузьмы? Проверь!
Жора наклонился, потрогал шею Лопухина.
– Живой. Делать-то чего?
– Сухари сушить… Проспал?
– Ну, проспал.
– Баранки гну. Давай… Бери за руки, за ноги. Скажем, убег. Тьфу, тоже нельзя… Черт!
– Может, сами чесанем?
– Да куда? – Василю до зубовной ломоты не хотелось терять ту власть, которую он имел в этом селении. Ведь, если подумать, она была почище царской.
Вместе они подтащили мертвого к дверям.
– Ладно, давай сделаем так… Выкинем его к едреной матери, в кусты утащим. Ну а тебе я синяков наставлю. Скажем, что пленные прорваться пытались. Одного мы стукнули, а другой убег.
– Ты это… – Жора остановился. – С синяками не очень.
– А вот спать будешь меньше! – обозлился Василь. – Сам проспал все на свете! А не хочешь синяков на морде, так давай дуй вона к немцам, рассказывай, как опростоволосился. Они тебе за это дополнительный паек дадут.
Жора промолчал.
– Ну, будем стоять и ждать? Или чего? Размышляешь, как лучше господину офицеру мозги запудрить?
– Ладно, – буркнул Жора. – Поволокли. Там разберемся. Черт же дернул этих партизан…
– Чего?
– Да какого черта они в наших краях появились? Жили себе и жили…
Вместе они выволокли тело наружу. Захлопнули двери, накинули засов. Спешно, чтобы уйти с улицы, от случайных глаз, оттащили мертвеца за угол, где передохнули.
– Худой, а тяжелый.
– Все мертвяки такие, – поделился жизненным опытом Василь. – Всегда лучше, когда они своими ногами идут. А еще лучше, когда сами могилку роют.
– Жаль только, не закапывают!
КАПО тихо посмеялись.
– А знаешь, как можно, если большой расстрел? Одного можно оставить под конец, чтобы сам остальных закопал. А уж потом и этого в расход пустить.
– Умно, – вздохнул Василь. – Давай, взялись.
Вместе, периодически отдыхая, они дотащили тело до леса, где кинули под сосну, закидали листьями и сушняком.
