Валерий Большаков - Преторианец
Лобанов повторил жест и проорал префекту напутствие, тщательно переведя на латынь одно из отборных русских выражений. Толпа неистовствовала.
Бледный распорядитель подбежал к почетной ложе и выслушал отданное приказание. Лицо его искривила хитренькая усмешечка.
Лобанов ждал. Он был готов ко всему. Наверное, его станут убивать. Придумают что-нибудь этакое… Ну, его не так просто убить. А если и прикончат… Хм. Не хотелось бы, конечно… Лобанов примерился. Если подбежать и сигануть на «элитарную» ложу, можно будет взять префекта в заложники… Знакомы ли римляне с такой практикой, интересно? Ну, если нет, то пусть приучаются…
– Сергий Роксолан не будет расстрелян из луков, – прокричал распорядитель игр, – и его не зарубит стража! Он не желает биться с ретиарием Эдуардусом? Мы уважим его желание! – Он сделал знак, и растерянного Чанбу увели. – Но бой состоится! Только… – Распорядитель подождал, когда стихнет рев трибун, и договорил: – Только биться Сергий Роксолан будет без щита, без меча и без шлема!
Лобанов молча снял шлем и отшвырнул под ноги служителям. Нате, подавитесь…
Глухой ропот взбудораженной толпы повитал над амфитеатром и стих. Нежданное молчание полста тысяч человек ударило Лобанова неслышным громом, а секунду спустя тишину развалил бешеный стук копыт и рокот колес. Британская колесница-эсседа, запряженная парой крепких рысаков, вынеслась на арену и заложила вираж. Колесницей правил возница в короткой тунике, одной рукой он сжимал поводья, в другой держал кнут. За его согнутой спиной корячился гладиатор-эсседарий, вооруженный метательными копьями-савниями с большими наконечниками, – целый пучок охватывала его длиннопалая рука. Рядом, на бортике колесницы висел волосяной аркан, а в кожаном чехле была припасена дубина.
– И-и-ий-я-а-а! – заверещал возница, бросая колесницу в атаку. Эсседарий тут же с силою метнул дротик-савний. Лобанов поймал его на лету, отбил древком второй, потом третий. В эти секунды он не думал. Все решалось на уровне рефлексов. В кувырке подобрав все отбитые савнии, Сергей бросился эсседе наперерез. Возница пучил на него глаза, наяривая коней, а Лобанов, постанывая от напряжения, метнулся и сунул пучок дротиков в колесо. Тонкие спицы не выдержали – раздался дробный треск дерева, и колеса не стало. Обод слетел, крутясь по арене, а ступица прочертила борозду, хлеща мелким нильским песком. Долго ехать на одном колесе эсседа не смогла. Ось хрустнула, упряжь лопнула, колесница завалилась и встала на передок. Возницу снесло, он кувырком полетел на дышло. Не удержался, сорвался под копыта испуганно ржавших коней. Эсседарий тоже выпал, растеряв свои дротики, но не воинские умения. Перекатившись к опрокинутой колеснице, он вскочил, как на пружинках, и выхватил припасенную дубину.
Лобанов сгоряча подхватил пару савниев, но вовремя передумал. Если по фехтованию он и вытягивал на твердую «четверку», то в метании копий не поднимался выше «неуд». Взяв по дротику, Сергей воткнул их с размаху в песок длинными остриями кверху и пошел на эсседария с голыми руками, приседая и заходя тому за спину. Эсседарий поддался кружению. Он поглядывал на Лобанова исподлобья, скаля мелкие зубы и перебрасывая палицу с ладони на ладонь.
Толпа, ошеломленная поначалу, стала подавать реплики:
– Хватит в гляделки играть!
– Бей же его! Чего стоять?!
– Шваркни его дубиной!
Неизвестно, поддался ли эсседарий уговорам толпы, или сам был того же мнения, а только кинулся воинственный бритт на роксолана, занося дубину и издавая боевой клич. И открыл весь левый бок. А Сергей, хоть и не «таёр» был, но кой-чего в панкратионе понимал. Он подпрыгнул и провел удар ногой. Дубина у эсседария просвистела по воздуху, не достав Сергея, распластанного в подскоке, а вот Сергеева пятка угодила эсседарию в грудь. Бритт хэкнул, отлетая, и напоролся на один из дротиков, вогнанных в песок. Задергался, как жук на булавке, и съехал по древку на арену. Habet.
Толпа зашумела, заегозила – какое смачное зрелище! – и стала ждать продолжения.
– Ну?! – закричал Лобанов, обращаясь к сидевшим в почетной ложе. – Довольны, псы смердящие?!
Ярость бушевала в нем, застя здравый смысл и элементарную осторожность. А префект был недоволен. Он что-то неслышное и гневное проговорил распорядителю игр, тот закивал угодливо и спустил указания.
На арену выбежали рабы, но Лобанов напрягался зря – это были «рабочие сцены», и готовили они финальный акт затянувшейся трагикомедии. Мальчик-конюх увел храпящих лошадей, служители в масках Харуна унесли трупы и подобрали все оружие, даже переломанные дротики. Толпа ждала.
И вот загрохотали шестерни и цепи под ареной – заработала лебедка. Отворился большой квадратный люк, осыпая струи песка. В проеме показалась клетка. За прутьями метался голодом моренный тигр, прижимая уши и злобно харкая. Зверя кольнули копьем, чтоб не засиживался. Тигр заметался, заревел, сотрясая воздух. Обнаружив дверцу открытой, он обнюхал ее и вышел, нервно дергая хвостом. Тут-то усатый-полосатый и заприметил Лобанова. Тигр нагнул голову, сморщил морду, топорща усы и издавая горловое рычание. Мягко ступая, суперкошка двинулась на двуногого врага. На жертву. На еду.
Лобанов заозирался. Колесницу, побывавшую в ДТП, не утащили, но аркан унесли. И дубину, и дротики. А потом Сергей увидел кнут возницы. Видимо, бич не сочли за оружие. Лобанов подскочил к эсседе, схватил кнут, левой рукой срывая с себя плащ.
– Ну, давай, киса, – проговорил он подрагивавшим голосом, – давай…
Тигр дал. Он заструился оранжево-черной молнией, оттолкнулся и прыгнул. Но двуногого не оказалось на месте, некого было ломать и рвать. Тигр развернулся, припадая на лапы.
Лобанов махнул кнутом и хлестнул, молясь всем здешним богам. Плеть оглушительно щелкнула, и тигр окривел. Хищник поднял рев и вой, замотал круглой башкой, и Сергей выстегнул животному второй глаз, зоркое, медово-желтое око. Полосатый зашипел от боли, вздергивая голову, а Лобанов собрал последние силы, подпрыгнул с разбегу и обрушился тигру на спину, закаленным локтем перешибая хребет под бархатистой шкурой. В горле у тигра заклекотало, тяжелая голова бухнулась в песок. Ноздри сделали последний выдох.
Лобанов в этот момент ничего не чувствовал. Силы покинули тело. Толпа бушевала, люди ревели, потрясая вскинутыми руками, вопили и свистели, но до Сергея шум плохо доходил. Он на четвереньках подполз к тигриной башке, погладил ее, потрепал за уши.
– Прости, зверь, – глухо вымолвил Лобанов. – Мы с тобой одной крови…
Подбежал распорядитель игр, он кричал что-то на ухо Сергею, а тот кивал только, заранее со всем соглашаясь. Распорядитель поволок Лобанова к почетной ложе, втащил наверх через узкую калитку в решетке и поставил перед префектом претория. Ацилий Аттиан был стар, но дряхлым не выглядел. Недаром ходили слухи о пристрастии префекта к юным танцовщицам…
Лобанов постарался выпрямиться и держаться твердо. Взгляд его холодных серо-голубых глаз пересекся с черными зеницами Аттиана, цепкими и внимательными.
– Не уморил я тебя… – усмехнулся префект. – Слышал, чего народ требует?
– Недосуг было, – наметил улыбку Сергей, – мы с тигром заняты были очень…
– Они с тигром! – хохотнул Аттиан и повелительно щелкнул пальцами. Раб с поклоном поднес префекту тонкий деревянный меч-рудис.
– Вручаю тебе сей меч, – проговорил Аттиан, – за храбрость, явленную римлянам, а паче того – за верность товарищу! Это в наши подлые времена – редкость!
Толпа, желание которой исполнил префект, завыла и заголосила в тысячи глоток. В Лобанове даже ворохнулась слабая тень признательности к «Сенату и народу римскому».
– Эрго,[90] – медленно проговорил Лобанов, – я отпущен на волю?
Аттиан усмехнулся одними губами.
– Рудис освобождает от боев на арене, – пояснил префект, – и только. А воля… Волю надо заслужить, рудиарий. Ступай!
Потрясенный и измочаленный, Сергей спустился и пошагал через арену, провожаемый свистом и клекотом перевозбужденной толпы. Навстречу ему выбежали Гефестай, Искандер и Эдик. Морды их сияли. Друзья орали приветы, а Лобанов отмахивался, советуя не тратить времени на пустяки.
– Лучше, вон, золотые соберите, – посоветовал он, – пригодятся в хозяйстве…
3
Сергей до того вымотался, что даже обед не осилил. Все равно ложку ко рту не поднести, до того рука тряслась… Вечерком друзья набились в каморку к Лобанову, поздравляли, кое-как накормили его сыром, хлебом и вином – спиртосодержащую жидкость Сергий тянул через соломинку.
Лобанов думал, что долго не сможет уснуть. Но минут пять поворочался, перебирая в памяти картинки дня, и очнулся с рассветом, бодрый и выспавшийся. Усталость в теле еще жила, но была она приятной, не наливала руки-ноги свинцом, не полнила голову туманом безразличия равно к жизни и к смерти.
