Михаил Ахманов - Окно в Европу
Но пребывать запасным вариантом Вовк Ильич не собирался, понимая, что промедление смерти подобно. Ударить надо раньше, чем князь с боярами решат, какая вера им нужна; тем более что киевский люд озлоблен и идет с охотою в дружины большаков. Пора ударить! А перед тем пиво распить, пришедшее с венгерских рубежей!
Так что в день Кровавой пятницы Вовк Ильич послал Рябого к Юнию Лепиду. И вовремя! Еле успел братан Рябой! Хитрый римлянин уже готовился оставить Киев, слуги таскали сундуки с добром, грузили на подводы, а сам хозяин жег секретные реляции – что, в виду грядущих потрясений, было весьма предусмотрительно. Вытащив наган, Рябой объяснил Юнию Лепиду, что торопиться ни к чему, что безопасность римских граждан будет обеспечена Ревкомом, и с этой целью тут останется дружина в сорок человек. Юний Лепид понял и внял. Да и как не внять, когда тычут стволом в ребра и говорят: «Пагади, кацо! Нэ тарапис!» Словом, римлянин вразумился и поведал, где пивной обоз. А братан Рябой снова доказал свою полезность.
Но заключалась она не только в деле с Юнием Лепидом. Изучая труды Маккиавелли, Вовк Ильич извлек из них концепцию противовесов. Рим, если верно его использовать, был противовесом княжеской власти, Пугач – Стеньке Разину, Махно и остальным атаманам, а братан Рябой – братану Троцкусу. На политических весах было не две, а множество чаш, и в каждой находилось что-то или кто-то; манипулируя этими грузами, надавливая то тут, то там, удавалось добиться нужных результатов. Взять хотя бы заседание у виноторговца Епифана: до него партия имела двух вождей, а после – одного!
Себя Вовк Ильич считал противовесом высшего порядка, соперником всей мировой системы, что отвергала идеи свободы и равенства. Но как бы ни была плоха система, социализм зародился в ней; ее порождением были умы, придумавшие эту теорию, и партия большаков, и сам Вовк Ильич, и все его соратники. Итак, система, с одной стороны, была консервативна, а с другой – способна к прогрессу, что отвечало диалектическому принципу единства и борьбы противоположностей. Этот принцип, открытый лично Вовком Ильичом, был его гордостью, ибо доказывал его превосходство – например, над Троцкусом, не способным к таким обобщениям.
«Много о себе воображаешь, батенька мой! А надо бы к земле поближе, к навозу и сохе! Вот и займешься у нас сельским хозяйством», – мстительно подумал Вовк Ильич. По его мнению, Троцкус был мечтателем и фантазером, далеким от реалий жизни. Взять хотя бы его виды на сотника Хайло… Троцкус верил, что за ним пойдут княжьи воины, что, на взгляд Вовка Ильича, было полной нелепостью. Кто пойдет?… Варяги-наемники и охранные сотни?… Так они на содержании князя, и верность их куплена за серебро! Ратники гарнизона? Войска, что стоят под Киевом?… Эти, может, и пошли бы, да неизвестен им сотник Хайло, не в гарнизоне он служит, а во дворце. В линейных полках таких не очень любят… Опять же какой из Хайла генерал? Сотником недавно сделался, а до того командовал десятком, значит, не воевода, а простой воин, без понятий о тактике и стратегии. И годится он лишь на одно: князя во дворце пристрелить и пасть первой жертвой революции. Вот если бы Троцкус на это его уломал!.. На теракт! Это было бы полезно, и стал бы Хайло самоотверженным героем. Герой – не генерал, генералы найдутся, а вот в героях всегда недостаток!
Вовк Ильич размышлял на эти темы, сидя в секретном схроне под пивной «Шунтельбрахер», где подавали германское пиво с сосисками. Невзирая на поздний час, в пивной было два десятка молодцов, охрана и связные председателя Ревкома. Иногда то один из них, то другой выходил отлить, поднимал тайную досточку в нужнике и спускался к Вовку Ильичу. Вести текли потоком, и на всякую весть надо было отреагировать указанием или хотя бы отправить с гонцом вдохновляющий лозунг. Все шло по плану: войско Пугача вооружалось, атаманы двигались к Киеву, люди Збыха и Рябого таскали взрывчатку к гвардейским казармам, Ослабя агитировал на ткацкой мануфактуре братьев Дира и Аскольда, Кощей сочинял прокламации, а Яга Путятична писала устав общества падших девиц. Троцкус тоже был при деле: интриговал, сговаривался о чем-то с Рябым, не подозревая, что тот доложит Вовку Ильичу все слово в слово.
До мятежа остался день и несколько часов. Вовк Ильич решил ударить утром в воскресенье – пока князь не выбрал новых богов и не стихла народная ярость от гибели старых.
КИЕВ И БУГРЫ
Вечером Троцкус повидался с Рябым, а утром узнал о событиях в доме сотника. Узнал от самого Хайла, встретив его на площади у решетки; сотник в тот день стоял в дворцовой охране. Совпадение поразило Марка: люди Соловья пришли к Хайлу под видом большаков, а Рябой, как было условлено, заявится в мундире варяжской гвардии. Не сам Рябой, конечно, а его боевики, наряженные гвардейцами, так что маскарад будет взаимный. Усмехнувшись, Троцкус подумал, что план Близняты Чуба, как и его собственный замысел, исполнены римского коварства: оба они хотели не просто убить, но с провокацией. Очень изящный и разумный ход, когда все вины на политических оппонентах! В Сенате такое обожают, да и консулы не брезгают подобными интригами… Выходит, не зря сыскной боярин ездил по Европе и набирался в Риме ума-разума! – решил Троцкус. Хотя до природного латынянина – скажем, до того же Марка Троцкуса – ему далеко. Ведь акция Близняты Чуба провалилась, исполнители мертвы, а все по той причине, что нет внимания к деталям. А вот у Рябого получится! Получится, так как им руководит персона поумнее Чуба!
Собственно, думал Троцкус, шагая по Княжьему спуску, все сложилось лучше некуда. Боярин Чуб послал головорезов, чтобы убрать иудея, и Хайло об этом знает. Власти минус, нам плюс! Убрать не вышло, и вот вам вторая попытка… не Соловей придет с бандой ублюдков, а варяги… иудея-то надо кончать, раз начали!.. ну, зарежут его и бабу пришибут по случаю… Очень, очень правдоподобно! А варяги – это вам не Сыскная Изба, не боярин Чуб, это уж точно княжьи людишки! И что подумает Хайло?… Решит, что в первый раз тоже батюшка-князь расстарался, но сыск дело провалил. Теперь варягов прислали, да еще без затей, в открытую… Вот тебе и благодарность от государя за верную службу!
«Мой он будет, мой, клянусь Юпитером! – с торжеством подумал Троцкус. – Я его в генералы выведу, а он меня – в первые архонты… Мудрому правителю нужен верный генерал, и чтоб пролетарской закваски… А Вовка в деревню пошлю, пусть зерно у крестьян отбирает!»
Радость его была велика, как бочка с медом, но капля дегтя в ней все же имелась – больно пакостно ухмылялся Рябой, когда толковали о предстоящей акции. Согласился сразу, только сказал, что сам не возьмется – панымаэш, кацо, дэл много! – но братков пошлет проверенных, безжалостных и революции преданных до последней капли крови. Им что бабу пришить, что старичка – один черт! Сдэлают, нэ самнэвайса! «Шалом» пикнут нэ успэют! Еще сказал, что все для маскарада есть – и мундиры варяжские найдутся, и оружие, и джигиты с такими харями, что от варягов не отличишь. Вроде бы все о’кей, как говорится у тех же варягов… Но ухмылялся Рябой мерзко.
Впрочем, все улыбки Рябого были такими.
* * *Утром, собираясь на службу, Хайло наказал домочадцам:
– За ворота – ни ногой. Неспокойно в городе, не знаешь, кто друг тебе, кто враг. Вот к нам пришли… Вроде бы воры, а на деле – из Сыскного приказа. Жизни ребе домогались.
– Все в руках Господа, – произнес ребе Хаим, а Нежана сказала:
– А вдруг снова придут? Что нам делать-то, соколик мой?
– Для такого случая будет у вас охрана, – молвил Хайло. – Чурилу оставлю с его винтарем. Он боец опытный.
– Оррел! – подтвердил попугай.
И пошел сотник со двора, а вслед ему неслась Чурилина песня:
Во поле березонька стояла,
Во поле кудрявая стояла…
Ой, люли-люли, стояла,
Ой, люли-люли, стояла!
Под эту песню уходил Хайло со спокойной душой, зная, что в доме его беды не случится. Беда была на площади, где, должно быть, еще лежали трупы. И в городе тоже была беда – пока шел, слышал сотник плач в том или другом дворе, где рыдали над погибшими. На Торжище лавки были заперты, ряды пусты и скоморохов не видно – ни скоморохов, ни баб с корзинами, ни разносчиков, ни даже нищих. Но у пивных и кабаков толпился народец, все больше работные люди, хмурые да мрачные. Стояли, вели крамольные беседы, но топоров и вил при них не замечалось. Пока! Хайло достаточно знал киевлян – не тот был народ, чтобы пугаться варягов и даже князя.
Филимона с его тиунами он на Торжище не встретил, зато попался ему Алексашка сын Меншиков и сразу зачастил:
– Ну дела, мин херц! И чего я в Киев с тобой приперся? Сидел бы в Синих Вишнях да пирогами торговал! А тут смертоубийство сущее! Тут людишки того и гляди к бунту повернутся и резню бояр устроют! Тут хужей, чем на Москве! У нас-то, у москалей, боярина нет, резать некого, разве лишь сельского старосту! У нас…
